— Все, князь, исполнили! Всех басурманов убиенных с кручи скинули.
— Ну, тогда еще подводы с трофеями татарскими разберите, и на сегодня — все. Ежели продукты найдете, отдайте женщинам. Я разрешил — они у нас остаются, пусть готовят.
При слове «трофеи» оба повеселели. Бойцы тут же окружили повозки, крытые рогожей.
Вдруг раздался дружный голос изумления. Не повернуться туда я просто не мог.
От одной из повозок бежал, кривоного ковыляя, татарин. Ратники свистели вослед и улюлюкали, а двое молодых бойцов сорвались с места и кинулись вдогонку. «Вот и разгадка — куда последний татарин подевался!» — невольно улыбнулся я.
Татарина все-таки поймали, связали руки — и ко мне.
Ратники даже трофеи бросили разглядывать ради такого случая.
— Ты чего в повозку залез?
— Укрывался. Ночью по нужде пошел, оружие не взял с собой, а тут стрельба началась. Не могу же я безоружный на пищали ваши идти.
— Разумно. Откуда вы тут взялись?
— Мурза сказал: Магмет-Гирей бумагу о мире и дани подписал с государем вашим. Только там о нас, казанцах, ничего не прописано. Вот мы и решили сами трофеи взять. Что за боевой поход, коли домой пустым возвращаешься?
По-русски татарин говорил чисто, лишь вместо «ш» произносил «с».
— Сколько вас было?
— До переправы — полсотни, все из нашего аула. Сюда — в острог — половина пришла.
— А другая-то половина где?
— Так говорю же — «до переправы». На воде нас русские обстреляли, не все на берег выбрались, утопли многие.
— Где основные силы казанские?
— Коломну брать ушли. Нижний-то Новагород мы взяли уже.
Я мысленно охнул. Везде татары прошли, почитай — треть Руси спалили да пограбили.
— Что же мне с тобой делать? — вслух размышлял я.
— Повесить его! — зашумели ратники. Пленный понял, что подошла пора расплаты за злодеяния.
— Урус, ты лучше выкуп за меня попроси или на русского пленного поменяй.
— Э-э! Много ли за тебя дадут? Макар наклонился к моему уху:
— Девкам его отдай! Самим руки марать не придется. А и верно!
— Зови девок!
Кто-то из ратников привел освобожденных из плена женщин.
— Отдаю татарина вам, девоньки. Делайте с ним, что хотите.
Завизжали девки — видно, узнали ночного мучителя. Накинулись все скопом, мешая друг дружке.
Кто в волосья татарину вцепился — а хватать было за что: есть такая привычка у басурман — косички заплетать, кто ногами пинал. Ратники подбадривали женщин криками:
— Рыженькая, ногой, ногой ему поддай по причинному месту!
— Толстушка, чего ты его за волосья таскаешь, по морде бей!
Татарин тяжело дышал, пытаясь хоть как-то закрыться от наседавших на него разъяренных женщин, но силы его быстро таяли. Через полчаса он испустил дух.
Женщины вспотели, дышали тяжело.
— Никак мы его, девоньки, забили насмерть?
— А то что ж? — Макар посмотрел на бездыханное тело татарина. — Теперь сами и тащите его к круче — во-он туда! Да под откос, где остальные поганые валяются, и сбросьте!
Тем временем ратники к телегам подались, на ходу шутками перебрасываясь — оно и понятно, настроение в ожидании дележа трофеев поднялось. Продукты и в самом деле нашли, и немало. То-то радости всем было! Одной только гречки два мешка. Да пшеницы — мешок, да ржаной муки мешок, да горшки с гусиным жиром, да связка лещей вяленых. Все отнесли женщинам — пусть кашеварят, пора и горяченького всем поесть. Мы утром хоть сухарей пожевали, а у женщин и крошки во рту не было.
Пришел черед узлы делить. Ну, то процедура знакомая. Только теперь Макар с Федором делили, и каждый зорко поглядывал на узлы — не обделил ли его соперник.
После шумного раздела десятники забрали себе добычу — вдвое от ратника, и мне принесли — сам-пят.
— В избу мою несите, что под ноги бросили? — для вида возмутился я.
— Так мы показать только, не серчай, княже!
А в общем-то, и неплохо сложилось для нас — татар побили, трофеи взяли, невольниц из полона освободили. А что больше всего душу мне грело — так это то, что острог мой целый стоял, не успели его татары спалить, уходя в степи.
И слава богу!
Глава 6
Жизнь в уцелевшем от татарского разбоя Охлопково потихоньку налаживалась. А что с другими моими деревнями? Я вызвал Макара и поручил ему объехать с ратниками мои земли. Вернулся Макар мрачный.
— Нет боле Верешей, князь. Одни головешки. А ведь какая деревня была, только подниматься с тобой люди начали! Колодец там остался, коней напоили. И еще вот…
Он протянул мне небольшой предмет, обернутый тряпицей. Я развернул и ахнул: Спас Нерукотворный! Это же любимый образ русских людей, видел я его и на воинских хоругвях. По краям — обугленные остатки резного оклада. Нижний край деревянной доски обгорел, здесь краска вздулась пузырями, но остальная часть иконы сохранилась! Не чудо ли? Сквозь копоть проглядывал спокойный лик Христа, со строгими печальными глазами. «Когда построю церковь, будет в ризнице как реликвия», — решил я.
— Князь, Чердыни тоже боле нету, пожгли ироды. А вот Обоянь обошли, целы избы там.
Да, придется мне крестьян из погоревших деревушек, как из Смоляниново вернутся, в Обоянь направлять да здесь селить, пока отстроимся.
Много бед принесли татары на нашу землю. Ушли нехристи из земли русской, перестали избы гореть да бабы плакать. Я еще отделался малой кровью, потеряв семерых ратников из макаровских воинов да две деревеньки потерял. Но появилась другая проблема — беженцы. Мимо острога тек ручеек обездоленных людей — бездомных, голодных, оборванных. Из тех, что успели в лесах укрыться. Плена избежали, к избам своим потянулись, а изб-то и нет, пожарище одно. Вот и бродили по земле русской, горе мыкая да пытаясь прибиться к какому-нибудь селению.
Невозможно человеку одному долго выжить — подняться-устоять-выдержать на разоренной земле, особенно если это — женщина, старик или ребенок. Вот детей я жалел, брал к себе в острог, если просились, и родни поблизости не было. Женщинам с огорчением отказывал — свои холопки в Вологде возвращения к родным очагам дожидаются, да еще и освобожденные от татар невольницы все у меня остались — почитай, два десятка наберется. А вот мужиков, да семейных, отбирал. Беседовал — на что годен человек, владеет ли мастерством каким. Молодых в ратники определял, крестьян — в деревню, на привычную им работу.
Вот кузнец попался, да не сам по себе, а с походной кузницей — за плечами тяжеленная сума, а в ней молоточки всякие, клещи. Чаще беженцы налегке шли, а этот инструмент с собой прихватил, видно — заранее думал, как жизнь налаживать после татар, да еще и на новом месте — с нуля, считай. Практичный. Уважаю таких — со сметкой, что наперед думают.
Я обрадовался ему пуще всех остальных. Нужда в кузнеце была великая — лошадей подковать, навесы сделать, плуг заварить. Кузнецу всегда работа найдется — хотя бы из трофейных сабель да пик татарских, в большинстве неважного качества, сделать что-либо полезное в хозяйстве.
Место ему для кузни выделил подальше от изб, у бани.
— Строй кузню. Лес разрешаю взять, холопов бери в помощь, камень на стройке найдешь.
Обрадовался кузнец, что работу и пристанище себе обрел. А я не меньше его был рад.
Через неделю людской ручеек иссяк. Видно, нашли себе место, устроились как-то. И то — горе людское после нашествия татар еще долго народу русскому изживать придется. Пока отстроятся, живность заведут, хозяйство поднимут, в землянках жить придется, пропитание в лесу искать да на уцелевших от пожаров полях колоски собирать. А многим тысячам несчастных, что в полон угнаны, и того не видать. Их участи не позавидуешь. Долго мучиться и стонать людям русским на чужбине — большинство уже не увидит родной земли до конца дней своих. Больные и немощные будут молить Господа, чтобы прибрал, пресек мучения в рабстве. И лишь немногим счастливцам удастся вернуться к родным очагам.
Я обходил свой уцелевший от погромов островок благополучия — поместье мое оживало на глазах. При моем приближении суровые лица беженцев светлели, на лицах женщин я все чаще видел улыбку. Ради этого стоило стараться, вкладываться в дружину, в острог, в переселение холопов. Мне бы сейчас от нежданного прибытка новых людей руки потирать — холопов не меньше стало, чем до татарского вторжения, но саднило душу. Не моими трудами и чаяниями прибавка эта, а через горе людское.
Воинов у Макара с Федором прибавилось. У Федора под началом стало два десятка, а у Макара — двадцать пять воинов. Оба рьяно принялись за обучение новобранцев.
— Федор, ты десятников выбери из ветеранов. А сам во главе их будешь, назначаю тебя полусотником.
Расцвел Федор. Понятно — ласковое слово и кошке приятно. А для воина повышение — признание его заслуг и ратного мастерства.
— Бери пятерых воинов и поспеши в Вологду. Письмо для княгини я отпишу. Небось, волнуется, прослышав о нападении татар под Москвой. И обратно обоз с людьми, что здесь проживали, приведешь.
— Исполню, князь! Когда отправляться?
— Завтра. — Я сумел скрыть довольную улыбку. Федор после повышения был готов рыть землю копытами, хотя я и раньше не мог пожаловаться на его рвение.
Сам же за письмо засел. Давненько я писем не писал. Так… «Доброго здравия, любезная сердцу моему княгиня, жена славная Елена…»
Письмо вышло на удивление длинным, хотя о набеге татар и их бесчинствах в Подмосковье я старался много не писать. Вкратце — о событиях в поместье, о приезде Федора Кучецкого, о делах по защите поместья, а также о том, что с Федором назад обоз с людьми отправить надо. Вот и получилось на целых две страницы.
Утром Федор с ратниками уехал, увозя мое послание.
Я заметил — как-то так получалось в жизни, что наиболее важные дела я поручал Федору, а не Макару. Ну что делать — соперничают они, ревностно следят, к кому больше я благоволю, хоть я старался держаться ровно с обоими десятниками.
Да и как их можно сравнивать. Федор появился у меня на службе раньше, прошел со мной не один боевой поход, и не без оснований считал, что главнее и ближе ко князю — он. Макар же более образован, воспитан, может быть, даже в чем-то по жизни и более опытен. И преимущество его в том, что он не холоп, хоть и боевой, а из боярских детей. Потому он себя и ставил выше Федора.
Я же считал так: они оба воины, а в сече опасность поровну обоим достается, и случись непоправимое — и Федор и Макар в лицо смерть примут. И я тоже не исключение. Потому боевых товарищей своих на голову выше остальных своих людей считал — даже того же Андрея, управляющего имением на Вологодчине.
Хоть и разворотлив и сообразителен Андрей, но смерти в глаза не смотрел, со мной рядом в атаку на ворога не ходил, не мок под дождем на голой земле на ночлеге. А более всего роднит именно сеча — только в боевом походе боярин мог из одного котла с холопом есть, не роняя своего достоинства.
В Москву бы съездить после важных событий, потрясших столпы государства, узнать у Кучецкого — что да как на Руси делается. Ведь одни и те же события видятся сверху не так, как со стороны. Итальянцев опять-таки пошевелить надо, стройка стоит. Пусть и с моей подачи — сам просил повременить с домом. Зато теперь — пора вернуться к стройке.
Ко мне подбежал один из караульных.
— Князь, там тебя требуют.
— Кто смеет?
— Прохожий какой-то.
— Гони его взашей, требовать у себя дома будет. Караульный убежал, но вскоре вернулся.
— Не уходит.
— Плетей всыпь, коли слов не понимает. Или я тебе сам плетей всыплю, коли с такими мелочами мне докучаешь.
Караульный поежился и на всякий случай отошел от меня на пару шагов.
— Еще он говорит, что знает тебя.
Это становилось уже интересно. Заинтригованный, я пошел к воротам.
Завидев меня, второй караульный отворил воро-тину.
Передо мной в страшно грязном и изорванном донельзя кафтане стоял мужчина лет тридцати. Что меня удивило, так это висевшая на поясе сабля. Голова непокрыта, но на ногах — разбитые сапоги.
Я всмотрелся в лицо. Обросшее и грязное, но что-то определенно знакомое угадывается.
Прохожий склонил в поклоне голову:
— Здравствуй, боярин. Караульный у ворот заметил:
— Князь он, князь!
— Здравствуй, человече. Прости — сразу признать не могу, хотя поручиться готов: виделись мы ранее.
— Ну, слава богу, признал. Воевал я под твоею рукою, боярин, на Оке. Помнишь Крюково? Ты воеводою Сводного полка был.
Ну точно, вот откуда лицо его мне знакомо! Что мне сразу в нем понравилось, так это сабля на боку. Сам — оборванец оборванцем, а саблю не бросил, не потерял, не продал, не пропил.
— Пошли ко мне, поговорим.
В избе я усадил оборванца на лавку.
— Рассказывай. Сказывай о себе, кто ты, какая нужда ко мне привела?
— Боярин Кочкин я, из служивых. Род мой хоть и старинный, да небогатый. Деревенька на кормление была, да невелика только — четыре двора. Аккурат между Владимиром и Нижним Новгородом. Напали татары, деревню пожгли, холопов — кого убили, кого в полон погнали. Сам едва ноги унес, в лесу прятался. В Коломну пошел, а тут и войне конец. Ну, думаю — хоть в этом повезло, в Москву пойду, в услужение наниматься. А тут ты на глаза попался — с ратниками мимо проезжал. Куда мне без коня за тобой угнаться? Выспросил у ратных людей, где боярин Михайлов обретается. Мне и подсказали. А в этот же день к вечеру татары на приступ пошли, город запалили. Народу сгинуло — тьма! Опять повезло — живой остался. Вот, насилу тебя нашел.
— Как звать-то тебя, боярин?
— Глебом.
— Зачем же ты меня искал, Глеб?
— Под твоею рукою ходил, в сече тебя видел. Знаю — боевой боярин, сам поднялся, не придворный хлыщ. Потому у тебя служить хочу.
Хм, такого поворота я не ожидал. Думал — еды попросит, одежонки. А ведь ей-богу бы помог!
Пока он говорил, я приглядывался к нему и вспомнил его все-таки.
— У тебя ведь двое боевых холопов было?
— Двое, — подтвердил боярин.
— И ты на правой стороне холма стоял, у лощины?
— На правой, — кивнул Глеб.
— Вспомнил я тебя. Присмотрелся и вспомнил.
Я замолчал, раздумывая. Боярин начал беспокоиться:
— Ну так что? Князь, я не подведу!
— Не о том я думаю. На службу — беру! Избу отдельную выделю, хотя и сложно с жильем. Беженцев много пустил, да своих холопов из поместья под Вологдой днями привезут — обоз целый. Вот о чем думки мои. Одежу новую купим, только повремени немного. Коломна-то в руинах, торга там нет. А у меня — сам понимать дол жен, нет здесь никаких припасов. Едва только несколько дней назад от татар свой острог очистил, благо — спалить не успели. Жалованье кладу пока невеликое — десять рублей серебром, коня дам. Негоже служивому боярину пешим ходить. Сабля у тебя есть. А нож?
— Нет ножа, в схватке потерял, ножны только при мне и остались.
— Ну, это дело наживное. На условия мои согласен?
— Согласен, князь. Я бы и раньше под твою руку отошел, да деревенька моя уж больно далеко от поместья твоего была. А теперь и вовсе нет ничего.
— Пойдем, избу выделю.
Я выбрал в ряду самую небольшую избу. И не потому, что боярина унизить хотел, просто когда обоз из Вологды придет, народу будет много, и всех под крышу селить надо. Я мысленно прикинул — воинов получалось почти полсотни, беженцев — столько же, детишек — двадцать, холопов с обозом прибудет человек семьдесят, и выходило около двухсот человек. Изначально я и не рассчитывал, что в моем имении будет столько людей.
Значит, новые избы ставить надо.
Два дня я решал насущные вопросы, из которых главный — питание. Готовить было кому, с женщинами перебор даже. Проблема в другом — из чего? И взять негде продукты, деревни вокруг разорены. Коломна вместе с ее богатым торжищем сожжена. Вот и думай, князь, где муки да крупы да маслица раздобыть. Напуганное войной зверье разбежалось. И охотники добычу теперь не каждый день приносили. А и принесут зайца, что он один — всех сытыми сделает? Рыба выручала покамест. Рыбаков своих я освободил от всех тягот — только они пока не давали людям ослабнуть от недоедания. В первую очередь — детишкам, остальным — поровну. Скудновато выходило, но и поправить стол я пока не мог. Надо в Москву ехать, к Федору зайду, на торге Глеба Кочкина приодену и продуктов куплю.
Тянуть не стал. Оставив поместье на Макара, утром выехал. Обоз из трех подвод трофейных за нами тянулся. Впереди я, обок с боярином, позади — четверо ратников, все русины. В сече я их уже видел — опытные воины.