Даже занимаясь кораблестроением, мои помощники не забывали о дарах джунглей. Каждый раз, возвращаясь в лагерь после нескольких дней отсутствия, я видел, что наши запасы инвентаря все увеличиваются. Было собрано несколько миль ротановых побегов, большая часть которых уже обрела форму корзин или ловушек для рыб. Выросла громадная куча вырезанных из железного дерева весел, появилось несколько больших бамбуковых сосудов, наполненных свиным жиром и консервированным мясом. Было совершенно ясно, что о переброске лагеря в другое место не может быть и речи.
Время шло, и вскоре мне предстояло вернуться обратно к цивилизации, но, прежде чем закончить работу, хотелось сделать несколько хороших фотографий или даже снять фильм об орангах. Таскать с собой тяжелые камеры или чересчур часто подвергать их воздействию лесной влаги не хотелось, поэтому я ограничился фотографированием животных вблизи лагеря. Я решил сделать последний бросок и накопил продуктов на целых десять дней. Вместе с камерами и магнитофоном груз оказался мне не под силу, и Ликад с Тулонгом помогли мне перенести все это имущество в глубину джунглей. Их поразило расстояние, которое мы прошли, — они и не подозревали, что я уходил так далеко в лес. По дороге они надламливали верхушки молодых деревьев, отмечая обратный путь. У нас ушло четыре часа, чтобы добраться до места, где я неделю назад видел нескольких орангов. Мои спутники установили для ночевки помост, несколько приподняв его над землей, натянули над ним пластиковые полотнища. Потом они заспешили домой, в ужасе от одной мысли, что ночь застанет их прежде, чем они выйдут к реке. Я быстро обследовал местность вокруг, но, увы, оранги, как видно, ушли и отсюда.
Я обыскал местность к югу до самого Лунгтудтула, а на западе добрался до высоких гребней предгорий, но нигде не было следов моих рыжих обезьян. Только после того, как я три дня бродил, не жалея ног, и два раза перетаскивал все свои припасы и снаряжение на новые стоянки, мне наконец-то удалось выследить небольшое семейство, возвращавшееся на север. Это была Молли, крупная, почти черная самка с небольшим ярко-рыжим подростком Монти и маленьким шоколадным отпрыском, которого я назвал Митци. В полдень Молли соорудила гнездо для себя и для младенца. Они немного поиграли, а потом улеглись отдыхать. Монти бросил свое сонное семейство и решительно двинулся дальше. Он передвигался очень быстро, но подлесок был здесь довольно редкий, и я без труда поспевал за ним. Он добрался до высокого дерева и спустился вниз к большому дуплу. Уцепившись ногами и одной рукой, он заглянул в дыру, засунул туда правую руку и принялся черпать воду, чтобы напиться. Он часто прерывал свое занятие, осматривался, украдкой озираясь направо и налево. Жидкость он вычерпывал очень споро, слизывая капли с шерсти на тыльной стороне ладони. Лицо у него было совершенно мокрое, и вода стекала на грудь. Прошло целых двадцать минут, прежде чем он наконец утолил свою жажду и, довольный, забрался на верхние сучья, где и обосновался.
Это было характерное для Монти поведение — он частенько доказывал свою независимость, покидая мать и маленькую сестренку ради одиноких вылазок. Но к вечеру он всегда возвращался и играл с Митци допоздна, долгое время спустя после того, как у Молли уже было готово ночное ложе. Но в конце концов уже в полной темноте маленькая Митци, утомленная возней, забиралась в теплое гнездо к Молли, а Монти сооружал себе небольшое гнездо немного повыше.
Я пробыл с этой семейкой шесть дней, следуя за их неторопливым перемещением вниз по одному из разветвлений Малой Боле в сторону Сегамы. По ночам я слышал вдалеке звуки, говорившие о присутствии слонов, но близко они не подходили. На моем неудобном ложе меня часто навещала крупная пятниста циветта — она вылизывала дочиста брошенные мной консервные банки. Услышав, как она гремит банками, я направлял в ту сторону луч фонарика и встречал пару круглых глаз, горящих красными огоньками в непроглядной тьме. Зверь ни разу не выказал ни малейшего страха передо мной.
Как-то утром громкий треск сучьев возвестил прибытие длиннолицего старого самца Николаса. Он оказался великолепным актером, и мне удалось снять несколько хороших кинокадров: как он ест, устраивает гнездо и трясет сучья, изо всех сил стараясь нагнать на меня страху. Ник оказался всего лишь случайным прохожим, а Молли со своими отпрысками задержалась в этих местах, методически обирая дерево, усыпанное недозрелыми плодами бубока. Даже проливной дождь не смог прервать это важное занятие, и я, продрогший и промокший, наблюдал за ними, а вода вовсю лилась на меня с мокрой листвы. Вдруг я услышал, что сзади ко мне подходят какие-то животные, но подумал, что это кабаны, и не обратил на них внимания. Когда же звуки оказались рядом, я обернулся — о, ужас! — то были не кабаны, а орангутаны. Во главе шел полувзрослый самец, а за ним следовали самка и подросток-детеныш. Я с ворчанием встал во весь рост, они остановились — мое появление тоже застало их врасплох, а потом поспешно забрались повыше, чтобы следить за мной с деревьев. Похоже было, что я угодил в самое оживленное место — не прошло и нескольких минут, как пожаловали еще два оранга. Все три семьи не обращали друг на друга никакого внимания, но кормились на соседних деревьях до самых сумерек, как видно наверстывая упущенное во время дождя. Взошла громадная луна, и я слышал, как оранги возились и жевали среди ветвей еще долго после того, как я закутался на ночь в свой полиэтиленовый кокон.
В последнее утро нашего совместного путешествия Монти опять удрал от Молли и отправился на очередную одиночную экскурсию. Через полчаса он увидел другую семью и заторопился к ним. Его ровесница бросилась навстречу, и началась головоломная игра в догонялки, с перелетами с ветки на ветку, укусами и вольной борьбой. Мне показалось, что эту самочку я уже видел, но я не был в этом уверен до тех пор, пока не увидел ее мать, сидящую в листве поодаль. Это была пара, которую я две недели назад встретил почти в двух милях дальше к югу. Так чудесно завершился мой поход; вдобавок мне удалось отснять приличный метраж и запечатлеть на кинопленке двух молодых обезьянок, весело резвящихся на лиановых трапециях. Затем, распрощавшись с орангами, я собрал свои пожитки — они стали значительно легче, так как все съестное я уже прикончил, и отправился на место встречи со своими помощниками.
У нас накопилась такая куча «даров джунглей», что возвращение в кампонг потребовало титанических усилий. В конце концов, ко всеобщему удовольствию, мы решили проблему передвижения, связав три лодки в один плот. Мы с Тулонгом управляли этим неуклюжим сооружением, на котором было нагромождено основное снаряжение и клетка, полная свежевыловленной рыбы тарпа; Сипи и Ликад взяли другую лодку и собак. Мы мирно плыли по течению Сегамы, наконец-то направляясь каждый к своему родному дому. Хотя я здорово отощал и отчаянно нуждался в длительном отдыхе, но все же радовался тому, как все сложилось. Я отыскал совершенно неправдоподобное количество орангутанов и собрал уникальный материал за двести с лишним часов наблюдений.
Я открыл, что в отличие от других крупных и мелких обезьян орангутан — одинокий бродяга. Крупные размеры и относительная малоподвижность вынуждают его вести отшельнический образ жизни, потому что не многие деревья могут удовлетворить аппетит более чем одной обезьяны. Странствуя в одиночку или малыми семьями, оранги находят разбросанные по лесу плодовые деревья и извлекают из них максимальную пользу. А вот откуда они узнавали, в какое время года будут плодоносить те или иные деревья, — это оставалось тайной. Я подозревал, что все животные пользуются жизненным опытом старых самцов и узнают о местах для кормления по крикам этих патриархов. С другой стороны, эти громогласные угрозы могли служить только одной цели — держать на почтительном расстоянии других самцов, и это способствовало равномерному распределению популяции в лесу. Несомненно, оставалось еще множество неразрешенных загадок, и я был полон решимости вернуться как можно скорее и заняться их разрешением.
Часть II
Калимантан, 1969–1970
Глава 4
«Полумавас»
Дома, в Оксфорде, мне оставалось получить ученую степень по зоологии, но, как только я сдам последние экзамены, можно будет начинать подготовку к следующей экспедиции. Мне даже повезло — я получил or Королевского общества стипендию Леверхюльма, которая обеспечила мне еще год наблюдений за орангами в Улу-Сегама.
Целый год в джунглях — это вовсе не то, что временный выезд на три месяца, и в связи с этим возникали совсем другие проблемы. Я решил, что лагерь должен больше походить на дом, чем на обитель отшельника, закаляющего себя лишениями. Это было особенно важно потому, что я должен был прибыть туда незадолго до начала сезона зимних муссонных дождей, когда ливни и холод могут сделать работу в джунглях и тяжелой, и неприятной. Мой лагерь будет прочным и недоступным для тропических дождей, и я решил позволить себе еще и такие предметы роскоши, как походная кровать, противомоскитная сетка и радио, которое донесет до меня вести из внешнего мира. Я также настаивал на выделении средств на подвесной мотор — это значительно облегчит и ускорит наши поездки, особенно по рекам, вздувшимся от зимних ливней.
Ровно через год с того дня, когда я покинул Сегаму после первой своей экспедиции, я снова плыл вверх по реке. Новый сампан резво бежал вперед, подгоняемый небольшим мотором, и, так как Ликад и Тулонг не могли меня сопровождать, у меня были новые спутники: Пингас, молодой холостяк, и Бахат, опытный «речной волк» и отец семерых детей. Мое пребывание в Англии, как полузабытый сон, уже отходило на задний план, и мне стало казаться, что я отсюда и не уезжал.
Галечная отмель в устье реки Боле осталась точь-в-точь такой же, какой она мне запомнилась, но наш первый лагерь уже зарос высокой травой и густым кустарником. Несколько ночей мы провели на берегу, пока мои помощники расчищали участок для постоянного лагеря. Так как я собирался провести здесь долгое время, нужно было устроиться значительно выше уровня паводков. Бахат и Пингас принялись вырубать деревья на опушке леса, расчищая небольшой участок для трех жилых домиков. Бахат собирался привезти сюда жену с семейством, и это была неплохая мысль — наш лагерь станет больше похож на нормальный семейный дом. У нас тогда будет собственный «мини-кампонг» в дебрях Улу. Жена Бахата будет стирать одежду, готовить пищу и следить за порядком в лагере, когда мужчины отправятся на рыбалку или на охоту, а я уйду в лес к своим орангам. Новые палатки, которые я привез с собой, оказались не такими водонепроницаемыми, как мне хотелось бы, а у меня было довольно много дорогих и хрупких приборов, нуждавшихся в защите, так что пришлось послать Бахата обратно в город за листами рифленого железа. Через несколько дней он вернулся вместе со своей женой Шереван и пятью детьми. Он захватил и свою лодку, и обе лодки были нагружены листами железа.
Старший его сын, Дейнал, был слепой, но оказался могучим гребцом и мастером на все руки. Он работал очень охотно, собирал топливо, разводил костер, стирал, плел корзины и вырезал из дерева ручки для ножей. Его младшие братья, Шингит и Латиг, помогли Бахату соорудить крышу, охотно бегая за гвоздями, когда они были нужны. Двое малышей, совсем недавно научившиеся ходить, помогали матери на кухне или плескались и резвились в реке.
Как я в общем-то и ожидал, в первый месяц орангов было маловато. Я обнаружил только трех на северном берегу Сегамы и вторую тройку — на другом берегу. Не говоря уж о бурной радости, которая охватила меня, когда я вновь встретился с орангами после столь долгого отсутствия, в этой новой встрече самым захватывающим был момент, когда я вдруг понял, что вторая из встреченных мной групп не кто иные, как мои старые друзья Маргарет и Мидж! Мидж сильно подрос, но оставался тем же клоуном с пуговичными глазками, каким он мне запомнился, и Маргарет тоже выдали бы ее блестящие, пронзительные глаза, но в этом не было нужды — она встретила меня своими руладами «лорков», которых никто, кроме нее, не издавал.
К моему удивлению, сезон созревания плодов был совсем с похож на прошлогодний. Многие деревья, плодоносившие тогда, в этом году остались пустыми, а другие, совершенно бесплодные, теперь буквально ломились от плодов, так что вся земля под ними была усеяна кожурой. И не только отдельные деревья неожиданно начали плодоносить — я нашел новые и неизвестные мне виды. Поразительно, но плодов мангустанов, рамбутанов, лансиума и мата кучинга не было и в помине, а ведь они были излюбленной пищей орангов в прошлом году. Но если лес в каких-то отношениях и изменился, то в других оставался на удивление неизменным. Тропы, проложенные мной, отлично сохранились. Они совсем не заросли, и надломленные мной молодые деревца так и болтались с совершенно зелеными листьями. Те же упавшие деревья лежали среди лиственной лесной подстилки. От нашего лагеря не осталось никаких следов, но я разглядел почерневшие, еще покрытые листьями остатки гнезд орангов, которые они делали на моих глазах год назад. Но больше всего меня поразил толстый ствол сваленного железного дерева, на котором сохранились шрамы в тех местах, откуда кто-то вырубил широкие лопасти для весел. Щепки валялись на земле в том же порядке, как я их запомнил. Не веря своим глазам, я рассказал о находке Бахагу, а он ответил, что эти щепки пролежали там не один год, а больше двадцати лет. Бахат был одним из тех дусунов, которые бежали от японцев во время оккупации и скрывались в джунглях как раз в этих местах. Из этого самого дерева они вырубили себе весла. Щепки железного дерева были слишком тяжелы, поэтому их не смыли тропические ливни, и так плотны, что не поддались гниению в насыщенной влагой атмосфере. Дусуны умели выбрать отличную древесину для прочных и долговечных весел.
Словно повинуясь внезапному сигналу, орангутаны разом возвратились в низины. Несколько дней о них не было ни слуху ни духу, а в начале ноября сразу несколько небольших групп пришли в наши места с запада. Предводителем первого отряда был великолепный мощный самец, которого я назвал Королем Людовиком. Я шел следом за Людовиком четыре дня, и оба мы большую часть времени провели, укрываясь от дождя: он — под нагроможденными сучьями, а я — под своим брезентовым плащом. Как только дождь немного стихал, Людовик выбирался наружу и подкреплялся крупными желудями литокарпуса, которые он разгрызал с таким оглушительным хрустом, что я слышал его за сотню метров. Людовик проводил много времени в тех местах, которые принадлежали в прошлом году Гарольду, но у него были раздутые щечные валики и более длинная борода, так что я не сомневался, что это другое животное.
Людовик меня невзлюбил и не собирался это скрывать. В первый день он еще немного стеснялся, но на второй с шумом и треском направился прямо ко мне, спускаясь вниз по мере того, как подходил ближе. Я позорно отступил, и это настолько придало ему смелости, что он тут же слез на землю и пустился за мной в погоню. Все последующие встречи были довольно неприятными: он уже знал, что его боятся, и бросался на меня, не раздумывая, а мне не хотелось вызывать его на открытую стычку и приходилось поспешно ретироваться. Такие отношения с объектом наблюдений никуда не годились, и пора было что-то предпринимать.
Я выбрал момент, когда Людовик устроился отдохнуть на удобной, низко расположенной ветке. Самым устрашающим из подручных средств мне показался мой солидный телефотообъектив, и я, размахивая им, как стволом ружья, и напустив на себя самый свирепый и решительный вид, с максимальным шумом и треском устремился прямо на Людовика. Добежав до дерева, я нацелил сверкающий объектив прямо ему в лицо. Напуганный моей невесть откуда взявшейся отвагой, Людовик с достоинством вскарабкался повыше, подозрительно озираясь на мой громадный «глаз». Чтобы закрепить полученное преимущество, я сделал вид, что лезу вслед за ним, и Людовик, уже не на шутку встревоженный, вскарабкался на самый верхний сук. Примерно час после этого Людовик дулся, как напроказивший школьник, получивший нахлобучку. А я тем временем оглядывался с пренебрежительным видом, притворяясь, что мне совершенно неинтересно знаться с таким ничтожеством, как струсивший оранг. Мы каким-то образом пришли к соглашению, что если он не будет слезать на землю и пугать меня, то я со своей стороны перестану докучать ему, карабкаясь на деревья. Когда Людовик отправился в свой вечерний поход на поиски пищи, он больше не обращал на меня никакого внимания, хотя я шел за ним по пятам, и впоследствии всегда держался в моем присутствии с полной непринужденностью. После установления таких мирных отношений было особенно обидно узнать, что он только временный гость в этих местах: на следующий день оранг отправился странствовать дальше — и мне не пришлось больше встретиться с Королем Людовиком.