— Не знаем, Анна Ивановна, — говорит Павлик, — Только и известно, что шла она с целинных земель.
— Вот как! С целинных земель? Что-то вы уж совсем странное рассказываете…
С минуту Анна Ивановна размышляет, потом снимает со стенки старую, потёртую сумочку, вынимает деньги и подаёт Мите десять рублей:
— Хлеба себе купи, колбасы на- дорогу.
Пухлое митино лицо расплывается в широкой улыбке: результат превзошёл все его ожидания. В одно мгновение у Мити созревает хитроумная арифметическая комбинация: колбасы можно и не покупать, запасти побольше чёрного хлеба, а на остаток купить… Мало ли что можно купить на остаток!
Зажав в кулаке драгоценную десятку, Митя увлекает приятеля к выходу, не слушая, что кричит им вслед Анна Ивановна. Они бегут по широкому проходу, мимо рокочущих станков. Грохочут, звонко похлопывают, несущиеся по желобам и рольгангам бруски и доски, но ребятам уже не до них: скорей, скорей, надо спешить обратно на Светлое!
— Видите отмель? А левее буёк качается. Вот под ним и стоит машина.
Как и вчера, воздух горяч и густо напоён запахом растопленной смолы. Пыль, поднятая машинами, долго висит над дорогой, обратно ложится медленно и вяло, словно хочет дождаться следующей машины, которая бы её снова взбудоражила.
Семён лежит в тени придорожных деревьев и ждёт прибытия трактора. О том, что трактор уже вышел из Мисяжа, ещё утром позвонили леснику, и Флегонт Лукич послал Семёна предупредить водителя, в какую просеку надо сворачивать, чтобы выйти к Скалистому заливу.
Безделье истомило Семёна; он успел уже и подремать, и закусить, и понаблюдать за бесстрашным дятлом, долбящим ствол сосны подле самой дороги, а трактора всё нет.
Но вот издали доносится чуть слышный ро-коток, и Семён уже на ногах. Трактор ещё далеко; он спускается с пологого пригорка и похож на маленького серого жучка, не спеша ползущего по серой ленте дороги.
Трактор идёт ходко, и скоро Семён различает круглую митину голову, высунувшуюся из кабины. Потом появляется митина рука, и он приветствует Семёна. За ветровым стеклом Семён различает ещё три лица. Больше никого нет.
Семён несколько разочарован: он ожидал, что поднимать машину приедет большая бригада рабочих, а прибыло всего двое взрослых да Митька с Павкой. Вот тебе и экспедиция! Интересно, что они тут сумеют сделать?
Придерживая кобуру, из кабины вслед за Митей выпрыгивает молодой краснощёкий паренёк в чёрном милицейском кителе, суконных шароварах и щегольских хромовых сапогах. Лицо у автоинспектора распаренное и сонное. Анатолий Колокольцев недоволен: Годунов не дал легковой машины, пришлось в такую жару да ещё в таком костюме трястись на тихоходе-тракторе. Кроме того, Колокольцев всю ночь не сомкнул глаз: разбирался в деле шофёра-аварийщика, умудрившегося опрокинуть в кювет машину.
— Так ты, что ли, будешь Семён Зыков? — спрашивает он, окидывая взглядом облупленный нос, рваный костюм и большие босые ноги мальчишки.
Была ещё одна причина недовольства автоинспектора: вместо бригады взрос лых рабочих ему навязали «детский сад». Директор отказался выделять рабочих: был конец месяца, коллектив завода боролся за план, и каждая пара рабочих рук была на счету.
— Я Семён Зыков, — подтверждает Семён, не сводя глаз с трактора: позади кабины построено какое-то сооружение, каких нет у обычных тракторов. «Лебёдка!» — догадывается Семён.
— Ну, рассказывай, как тут и что, — устало предлагает Колокольцев.
Семён рассказывает: вот по этой просеке надо проехать километров пять, перевалить две горы, а там, под следующей горой, будет Скалистый залив.
— Горы-то крутые? — доносится из кабины голос тракториста Василия Дмитриевича Пинчука.
— Эти-то две, которые в просеке, не больно крутые, а вот спускаться к озеру крутовато.
— Угроблю я с вами машину — вот тогда будет дело! — ворчит Василий Дмитриевич.
— Ладно тебе! замирал раньше смерти! — обрывает его Колокольцев и приказывает: — Садись, Зыков, в кабину, показывай дорогу!
«Сталинец», загребая одной гусеницей, круто разворачивается и вползает в просеку, подминая под себя курчавый кустарник и давя, как грибы, трухлявые пеньки. В густой траве остаются два широких рубчатых следа.
Колокольцев, Митя и Павлик идут пешком. Рокот машины гулко отдаётся в лесу, и от этого сила трактора кажется особенно мощной, всесокрушающей.
— Будто танк идёт, верно, Павка? — восторгается Митя. — А мы — будто десантники — в наступление двинулись.
Павлик кивает: да, вот так, наверное, и ходили десантники в атаки: в середине — танк, рядом с ним — десантники, автоматы наперевес. А Митя уже вобрал голову в плечи, пригнулся и насторожённо вглядывается вперёд: ему кажется, что вон там, в лесной чащобе, притаился противник и ждёт их…
— Игрушки вам всё, — усмехается, глядя на Митю, Колокольцев. Скинув китель и немного поостыв, он подобрел. Природа кругом так хороша, всё цветёт так пышно, что невозможно оставаться злыми угрюмым. — А вообще говоря, маленько похоже. На манёврах у нас примерно так же получалось…
Колокольцев недавно демобилизовался из армии, воспоминания о ней ещё свежи и сильны.
— На манёврах? — тотчас настораживается Митя. — Расскажите нам, а?
В разговорах дорога проходит незаметно. И вот наконец, тяжело грохоча гусеницами, лязгая на выступивших из-под земли камнях, трактор взбирается на вершину последней горы. Открывается Светлое — всё целиком, от своих самых дальних берегов до ближних. Оно длинной лентой втиснуто в складки между горных хребтов, ему тесно, и в поисках выхода оно выдвинуло во все стороны длинные, узкие языки заливов. Один из них, Скалистый, лежит прямо под горой, просека падает круто вниз, к отмели, отделяющей залив от озера.
— Ну и ну! — басит Василий Дмитриевич, и его грузная, могучая фигура показывается из кабины. Он с любопытством смотрит вниз, под гору. — Тут и загреметь недолго… Грузовик-то где стоит?
Семён показывает на Скалистое:
— Видите отмель? А левее буёк качается, видите? Вот под ним и стоит машина.
— Эк его, горемыку, куда занесло! — сочувственно говорит Пинчук, подразумевая водителя затонувшего грузовика. — А буёк кто поставил? Ты, что ли?
— Я.
— Смотри, какой распорядительный! Ну, пойдём, показывай своё хозяйство…
Они оставляют трактор на горе. Семён ведёт всех вниз и рассказывает обо всём подробно и обстоятельно, словно пробыл здесь не сутки, а целый месяц. Ему известно, в какую сторону повёрнут радиатором грузовик, откуда к нему лучше подобраться, где поставить трактор… Взрослые слушают молча, порой переспрашивают. Митя и Павлик бродят за ними безмолвными тенями.
После осмотра Колокольцев и Пинчук долго молчат. Предстоят большие трудности. Трудно будет спустить трактор вниз с такой вышины — это первое. Не легко будет и вытянуть машину на отмель. А отмель — единственное место, где трактор может подойти вплотную к воде. И даже если всё это и удастся проделать, придётся поднимать грузовик в гору. Тоже не простое дело…
Задумавшись, Пинчук усаживается на пенёк у края просеки и закуривает. Он выжидательно посматривает на Колокольцева: что-то скажет инспектор? Должен понимать, что дело предстоит нешуточное.
Колокольцев молчит: и у него невесело на душе. Вчера возился всю ночь с аварийщиком из городского торга, сегодня авария в десять раз сложнее.
— Как, инспектор? Что будем делать? — слышит он вопрос Пинчука.
Широкое лицо Пинчука озабочено, хитроватые глаза перебегают с предмета на предмет и явно не хотят встречаться с глазами Колокольцева. Колокольцеву понятно: ох, не хочется, очень не хочется трактористу браться за трудное дело! Но как прикажете поступать? Взяв себя в руки, Колокольцев твёрдо и решительно говорит:
— За чем приехали, то и будем делать.
— Н-да! Значит, трактор спускать?
— А ты как думал? Обратно покатим?
— Сам видишь, обстановка сложная, — кивнув на обступившие залив скалы, говорит Пинчук.
— Допустим, сложная. Дальше что?
— Ни черта нам здесь не сделать. Только намучаемся да ещё трактор угробим…
— Ну-у, пое-ехали!
Колокольцев с ожесточением хлещет хворостинкой по голенищу сапога. Потом неожиданно произносит:
— Ты, Василь Дмитрич, когда-нибудь в палатке зимовал?
— То есть как в палатке? — не понимает Пинчук.
— В обыкновенной палатке. Над тобой метель воет, степь кругом, снег во все щели лезет, мороз этак градусов на тридцать. Ни раздеться, ни помыться…
— Ты к чему это? — удивляется Пинчук, — Армию вспомнил?
— Зачем армию? Я ребят вспомнил, которые на целине зимовали. Машина-то ведь из Алаганского совхоза. Её по всей области ищут.
Груз на ней, может, такой, что цены нет. А мы с тобой сидим на пенёчке рядышком, покуриваем и рассуждаем: не то вытаскивать машину, не то домой поехать, чайку попить…
— Агитируешь? Зря! В политике я не хуже тебя разбираюсь.
Шевельнувшись, трактор наклоняется, словно хочет посмотреть землю, потом начинает осторожно ползти вниз.
Семён, ни на кого не глядя, произносит:
Я смотрел груз-то, хотел ещё в лодку докладывать да на берег вывезти, да уж больно тяжелущие ящики, одному никак не поднять. — Помолчав, как бы про себя, добавляет: — Надо бы вытащить машину: вода-то для неё вредная, попортить может.
— Тоже мне адвокат нашёлся! — ворчит Пинчук.
Он докуривает папиросу, втыкает огнём в землю, придавливает каблуком и встаёт.
— Так спускать, значит, трактор? — спрашивает он ещё раз.
— Само собой, — подтверждает Колокольцев и тоже встаёт.
Они поднимаются в гору, туда, где на самой вершине стоит трактор. Стоит и сверкает своими никелированными прожекторами-глазами, точно всматриваясь в бескрайные горные дали, в леса и озёра — в места, на которых ему придётся потрудиться.
БОРЬБА ЗА ПОБЕДУ
Пулемётной дробью рассыпался над озером треск мотора-пускача. Он работает с минуту, не больше, потом слышатся глухие, благодушные хлопки.
Сначала редкие, они быстро учащаются, и вот уже все звуки исчезли в густом и басовитом рёве главного мотора.
Шевельнувшись, трактор наклоняется, словно хочет посмотреть землю, потом начинает осторожно ползти вниз.
Идёт он не прямо, а зигзагами, то двигается вперёд, то пятится назад, выбирая более пологий путь. Дверцы кабины открыты и беспрерывно хлопают, то распахиваясь, то закрываясь.
— Василь Дмитрич нарочно их не закрыл: в случае чего выпрыгнет. Как же, ведь опасно! — торопливо поясняет Митя, и голос его дрожит от волнения. Если бы не шагающий неподалёку от трактора Колокольцев, Митя давно бы умчался к машине — так его, горячего и бесшабашного, тянет туда, где опасно.
Опасно… Это простое слово обжигает Павлика, заставляет сильнее биться сердце. Он много читал об опасностях и приключениях, но это были какие-то книжные приключения, придуманные опасности, а эта вот опасность настоящая. Ведь трактор может перевернуться так быстро, что и выпрыгнуть не успеешь, и тогда конец, гибель. Вот почему Василий Дмитриевич так неохотно согласился спускать трактор с горы: не потому, что не хотел, а потому, что надо было рисковать жизнью. Но тогда об опасности не было сказано ни слова, — видимо, об этом не принято говорить…
Сквозь ветровое стекло Павлик видит как-то по-особенному затвердевшее, напряжённое лицо тракториста, его глаза, прощупывающие каждую складку на пути, видит его руки, крупные, тяжёлые руки, лежащие на рычагах. Даже не взглядывая на рычаги, он с молниеносной быстротой переключает их, когда нужно…
Иногда трактор накреняется так круто, что у Павлика замирает дух: вот сейчас, сию минуту машина перевернётся и кувырком покатится вниз. Сердце бьётся так сильно, с такой болью, что Павлик не может выдержать и закрывает глаза. Хоть бы скорей всё это закончилось!
— Ура! — кричит рядом Митя. — Павка, да ты посмотри: наша взяла!
Павлик открывает глаза: трактор идёт совсем рядом и, огибая скалы, по пологому склону выбирается на отмель. Развернувшись и сразу проделав в слое гальки глубокую впадину, он встаёт лебёдкой в сторону буйка.
Радость первой победы воодушевляет всех: Митя уже у трактора и ходит вокруг него, приплясывая; Семён мчится по берегу к лодке; Василий Дмитриевич, улыбаясь, выходит из кабины и вытирает ветошью вспотевшее лицо; довольный Колокольцев раздевается в сторонке, аккуратно складывая костюм.
Один Павлик стоит там, где стоял. Он сконфужен своим минутным испугом, от которого ещё не избавился, и соображает, заметил ли кто-нибудь его страх.
Появляется лодка. Семён выпрыгивает из неё, подходит к Колокольцеву. Они о чём-то совещаются, и Семён тоже начинает раздеваться. Потом они идут к трактору, забирают конец троса с лебёдки и волокут к лодке. Лодка отчаливает, трос медленно ползёт за ней.
Митя уже тут. Вцепившись в стальной трос, он вместе с трактористом вытягивает его с барабана и подаёт вслед лодке. Но как они ни стараются, как ни гребут Колокольцев с Семёном, лодка замедляет ход: ей не вытянуть тяжёлого каната.
— Павка, чего ж ты? Помогай! — отчаянно кричит Митя.
Поплевав на натёртые стальными витками ладони, он опять хватается за трос и тянет его.
Павлик нерешительно подходит: ему не верится, что он может оказаться полезным.
— Берись, берись, парень! Пособляй, видишь, какое дело получается! — басит Пинчук.
Изнемогающие от усилий Колокольцев с Семёном тоже кричат:
— Подавайте трос! Чего вы там?
Они уже далеко, подле самого буйка, но лодка почти не движется.
Павлик хватается за трос, тянет его изо всех сил, не обращая внимания на то, что жёсткие витки обдирают ладони.
— Стоп! Хватит! — кричит с лодки Колокольцев.
Видно, как он совещается с Семёном и первым ныряет в воду. Проходит несколько секунд, все с волнением вглядываются в то место, где исчез под водой инспектор. Появившись, он долго отфыркивается и говорит:
— Глубоко сидит, насилу буксирную тягу отыскал. Теперь трави понемногу, попробую зацепить.
Он появляется над водой ещё несколько раз: видимо, зацепить трос за буксир не так просто. Потом они ныряют вдвоём, предварительно сговорившись о том, что каждый будет делать под водой.
Их долго нет. Первым выскакивает Колокольцев, вслед за ним появляется Семён.
— Чего ж вы вынырнули? — спрашивает он Колокольцева. — Ещё бы маленько, и зацепили бы…
— Дыхания не хватило, понимаешь, — оправдывается инспектор. — И так чуть не лопнул.
— А вы много воздуху не набирайте, от этого только хуже, — советует Семён, — Надо, чтобы вдох нормальный был.
Отдышавшись, они опять скрываются в глубине и на этот раз успевают закрепить трос.
— Давай помалу! — приказывает Колокольцев и ложится на корму, чтобы лучше видеть, что будет происходить под водой.