«Электричество. Огненный ангел…» — шевеля губами, запоминал Вердарский. Записную книжку он вынимать не рискнул.
Пофланировав еще полчаса, он узнал массу поразительных фактов и версий случившегося. Утверждали, будто здесь был секретный штаб японских (и германских) шпионов; что злосчастный «Метрополь» являл собой тайный притон содомского греха, что здесь собирались огнепоклонники китайского бога Будды, которые себя сами спалили в надежде воскреснуть в облике волшебных птиц с человечьими головами; что здесь орудовала жидовская шайка похитителей младенцев. Те, дескать, и подожгли дом, заметая следы.
За последнюю версию ратовал козлобородый мужичок в ветхой поддевке. Вокруг него собралась гурьба праздных зевак. Козлобородый старался вовсю:
— Истинно так! А который за главного, кричит: «Втикайте! Втикайте!» Тута и экипаж подкатил. Сиганули они — и нетути! А на кострище я вона чего нашел. — Мужичонка выставил вперед ладонь для всеобщего обозрения, на которой лежала плоская деревянная коробчонка.
И как уцелела только, подумал Вердарский.
Мужичонка будто подслушал:
— Она в подвал завалилась, — пояснил козлобородый. — Там и нашел.
Он встряхнул коробочку — и выскочили с боков две тоненьких закопченных иголки. Но не железные, а тоже из дерева.
— Ух ты! — закудахтали вокруг. — Никак бонба!
— Не… — Мужичонка спрятал коробочку в карман пиджака. — Игрушка. Жидовская. Дитев, значит, приманивать. Я ее помыл, теперь своим подарю.
То ли из-за диковинной забавы, то ли еще по какой причине, а только Вердарский вдруг подумал, что мужичок может быть интересен для следствия.
Когда тот, утомившись от собственной болтовни, спрятал коробку и заковылял прочь, Вердарский двинулся следом. Едва свернули за угол, он прибавил шагу и быстро догнал информированного филистера.
— Сударь, позвольте вас на минутку!
Тот остановился как вкопанный, испуганно моргая.
— Сыскная полиция, — внушительно сказал Вердарский. — Необходимо поговорить.
Мужичок вздрогнул и втянул голову в плечи.
— Я что… — забормотал он, — я ничего, мы тута не местные…
Вердарский мгновенно почувствовал прилив уверенности и строго спросил:
— Ты вот о жидах рассказывал, что с пожара на коляске укатили. Какие они из себя? Можешь их описать?
— Какие, какие… Обыкновенные… Жиды, они жиды и есть.
— Ну, как были одеты, как выглядели?
— Да не знаю я, барин! Ничегошеньки не ведаю! Отпустите душу на покаяние!
— А чего ж ты болтал? За это знаешь, что тебе будет?..
Определить, какая именно кара положена за праздное пустословие, Вердарский затруднился и потому сказал:
— Пойдем-ка, братец, в участок!
Мужичонка скособочился и зачастил плаксиво:
— Барин, барин, ну на шо ж я вам сдался? Тут вона сколько лихих людей развелось! А я ни сном ни духом… детки у меня… помилосердствуйте!..
Вердарский кашлянул.
— Кх-м. Ладно. Здесь отвечай. Что за людей ты видел?
— Жиды.
— Точно? Уверен?
— Никак нет, барин, — ответил козлобородый.
— Как же тебя понимать, братец?.. — растерялся Вердарский. — Кто ж это был?
— Може, жиды. Може, ляхи. Да кака разница? Все одно не люблю я их, жидов-то.
Дело зашло в тупик.
Вердарский спросил на всякий случай адрес мужичка (тот, конечно, запросто мог соврать) и пошел обратно к сгоревшему «Метрополю». К этому времени господа в коляске уже отбыли, а вместе с ним исчез и человек в котелке. Остался только квартальный, злой от жары и удушливой вони. Говорил он неохотно, покрикивал на городовых с лопатами. Впрочем, у квартального удалось разузнать адреса поломойки и мальчишки-посыльного.
— А что ж они ищут? Уж не гостевую ли книгу? — поинтересовался Вердарский, убирая записную книжку.
Квартальный совсем непочтительно сплюнул.
— Да будь неладна она, эта книга! Столько из-за нее хлопот! Разве тут что могло уцелеть? Я так и сказал Мирону Михайловичу — нету, ваше высокоблагородие, книги той гостевой. Сгорела.
— А разве господин Карвасаров приезжал? — оживился Вердарский.
— Да только что. Прикатил, посмотрел и уехал. И наказал вдобавок ящик искать.
— Что за ящик?
— Этот проклятущий Голозадов показал, что списки с гостевой книги хранил в несгораемом ящике. Внизу, в кабинете. Ящик маленький, две ладони длиной. Поскупился, видать, на большой-то.
— А что за списки? — неуверенно спросил Вердарский, мучительно переживая за свою неопытность.
Квартальный поглядел снисходительно.
— Для фискального ведомства.
— Неужели они могли уцелеть? В таком-то пожаре?!
— Вот и я думаю, что не могли, — сказал квартальный, — да только у начальства своя голова. Ищи, говорят, Вернидубов, хоть зубами грызи головешки, да только тот ящик сыщи. На то, дескать, тебе и должность дана.
— Ну хоть хозяина нашли, — заметил Вердарский. — Это уже хорошо.
Квартальный покраснел.
— Найти-то нашли, — сказал он, — но тут же и потеряли. Мои орлы его аккурат сразу после пожара тепленького из постели взяли. Сняли показания, все чин по чину. И отпустили потом восвояси. А он взял да сгинул.
— Исчез?!
Квартальный кивнул:
— Как в воду канул. Тут уж моя вина. Недоглядел.
Вердарский ничего не ответил, мрачно посмотрел на квартального и отправился снимать показания с рассыльного и поломойки.
* * *
Прежде чем пуститься по «китайской линии», Грач прогулялся мимо сгоревшей гостиницы. Но сделал это в некотором смысле инкогнито, на пепелище не смотрел, шел по противоположной стороне и вид имел самый индифферентный. Чуть далее, ближе к Глиняной улице, примостилась на первом этаже краснокирпичного дома китайская лавка. Набор самый обычный: жемчужный фарфор, смешные раскосые статуэтки да лаковые картинки с непонятными закорючками. На звук шагов вышел хозяин, пожилой пузатый китаец. Увидев Грача, немного поник и словно стал меньше ростом. Грач о чем-то недолго переговорил с ним, ничего не купил и пошел из лавки на улицу, мурлыкая под нос нечто весьма легкомысленное. Был он сейчас похож на игрока на бегах, которому перед решающим заездом сообщили номер, который придет к финишу первым.
А китаец печально посмотрел ему вслед, вздохнул, потом запер лавку на замок. То ли почувствовал себя плохо, то ли работать ему расхотелось — неведомо.
Грач между тем направился в район Нового города. По дороге (весьма неблизкой) настроение у него постепенно ухудшилось. Он перестал мурлыкать и все больше вздыхал. Даже несколько раз останавливался — передохнуть.
Что ни говори, а охотиться на мазуриков — все-таки занятие для молодых. Даже если за спиной опыт, хватка и волчье чутье. Только никакое чутье не в помощь, когда ноги гудят от жары и усталости, а все мысли — о тазике с холодной водой, чтоб сунуть в них раскаленные стопы, словно посыпанные горячим песком.
И какой с того вывод? А очень простой: коль за столько лет не вышел в начальники, пора уж и честь знать.
С этими невеселыми мыслями Грач свернул в Подъездной переулок. Здесь ощущалась близость мощного железнодорожного узла: сопели паровозы, забиравшие воду, из мастерских разлетался зазвонистый стальной перестук. В воздухе висела тончайшая угольная пыль. Пахло машинным маслом и жарким металлом.
Переулок уходил под гору. Цепляясь носками за крупный булыжник, Грач прошел переулок почти до конца и добрался до кирпичного двухэтажного дома, покрытого с фасада серой облупившейся штукатуркой. Справа, с торцевой части, была устроена неприметная, наглухо закрытая дверь, которая вела в полуподвал.
Грач возле двери задерживаться не стал и прогулялся до угла. Здесь, возле водосточной трубы, он присел на корточки и сделал вид, будто затягивает некстати ослабевший шнурок на ботинке. Левая рука его неприметно скользнула в зев водостока, нащупала внутри тонкий шнурок, совершенно незаметный снаружи. Грач дернул его несколько раз в хитрой последовательности: один-два-два-один-три. Выпрямился и зашагал к непримечательной двери.
Теперь ее створка оказалась чуть-чуть приоткрытой. Толкнув, Грач спустился по каменной лестнице вниз. Здесь была еще одна дверь, стальная, в толстых шляпках заклепок. Раньше этой двери не было.
«Словно на броненосце», — усмехнулся про себя Грач.
С усилием он провернул на петлях металлический лист. Открылась темная комната, освещенная единственной масляной лампой, подвешенной в углу на стене. Мебели не имелось; пол застилали циновки.
Едва дверь затворилась, от стен отлепились две беззвучные тени. Они приблизились — двое молодых и крепких китайцев, с косами, в черных куртках, такого же цвета штанах.
Грач остановился.
— Господин Чен у себя?
Китаец, что казался постарше, внимательно рассматривал гостя.
— Хозяина ждет, — сказал он.
— Веди.
Китайцы поклонились и жестами пригласили следовать. Выстроились таким порядком: тот, что моложе, впереди, за ним Грач, а замыкал шествие китаец постарше.
Прошли длинным и темным коридором, по обе стороны которого располагались помещения без дверей. В глубине, на грязных циновках, вповалку лежали десятки тел. Слышались приглушенные возгласы, шепот, бормотание — бессвязное, как лепет умалишенного. Воздух был пропитан тошнотно-сладким привкусом опия.
Подошли к комнате, замыкавшей коридор. Один из китайцев почтительно постучал и только потом распахнул дверь.
Грач шагнул внутрь. Комната была обставлена почти по европейскому образцу. За большим столом, напротив входа, сидел толстый китаец с лоснящимися щеками и косыми щелями глаз — узкими, как бритвенные порезы.
— Здравствуй, Чен, — сказал Грач, переступив порог. — Я тут мимо шел. Дай, думаю, навещу знакомца.
Китаец поклонился, не вставая. С непроницаемым лицом он разглядывал незваного гостя. Пауза затягивалась.
— Добрый день, — сказал наконец китаец. — Дорогой гость спешит? Или мы сможем воздать должное искусству моего нового повара, несравненного Ю Фаня?
Говорил он на удивление чисто.
— Непременно сможем, — ответил Грач, присаживаясь к столу без приглашения. — Уф, жарко у тебя тут.
Чен что-то коротко сказал своим стражам, и те вышли. Старший перед уходом окинул Грача быстрым внимательным взглядом.
— Как идут дела? — спросил Грач.
Китаец покачал головой.
— Дела не хороши, — сказал он. — Моя работа в убыток. Но я не жалуюсь. Я помогаю несчастным. Надеюсь, в старости меня не оставят без пригоршни риса.
Грач сочувственно покивал.
— Да, жизнь становится тяжелее, — сказал он. — Ах, куда подевались золотые денечки!
— Неужели в полиции стали плохо платить? — удивленно спросил китаец. — А мне говорили, будто простой конторщик у вас получает в год тысячу двести рублей.
— Чен, у нас нету конторщиков. У нас письмоводители. Впрочем, один черт. Но тысяча двести сейчас — не то что раньше. Нет, братец, совсем не то. Помнишь, хлеб стоил четыре копейки за фунт? А драповую шинель можно было построить всего за двадцать пять целковых! Эх, что я говорю!.. Да за пустую бутылку в деревне давали жирную курицу!
— Помню, — отозвался китаец. — Но парикмахер за работу брал два рубля золотом.
— Это верно, — согласился Грач. — Поэтому я всегда брился сам.
Дверь отворилась, и вошел пожилой китаец. С видимым трудом он нес широкую доску, уставленную дымящимися плошками, из-под крышек которых истекал восхитительно-ароматный пар.
— Твой Ю Фань просто кудесник, — сказал Грач. — Кстати, а куда подевался прежний повар?
— Ли Синь ушел от меня, — грустно сказал Чен. — Теперь он живет в большом доме, где много веселых женщин.
— Это где ж такой?
— В Модягоу.
— А! Заведение мадам Дорис! Понимаю. Значит, твой Ли Синь — любитель общительных дамочек. Вот уж никогда б не сказал. Занятно.
— Ли Синь пошел туда не из-за женщин.
— Вот как! А ради кого?
— Он пошел к мужчинам.
Тут уж Грач искренне удивился.
— Быть не может! — воскликнул он. — Я помню его. Ведь он старик!
Чен грустно улыбнулся.
— Мой гость неправильно меня понял, — с достоинством ответил он. — В заведение мадам Дорис ходят мужчины, которые любят хорошую китайскую кухню. А Ли Синь — очень хороший повар.
— Да как же он туда попал?
— За него попросили.
— Кто?
— Доктор, который служит у мадам Дорис. Этот доктор тоже любит хорошую китайскую кухню.
Грач повертел головой.
— Хм, доктор… Кстати, как его имя?..
Китаец немного помедлил с ответом.
— Его зовут доктор Тетов.
— Тетов? — переспросил Грач. — Может, ты ошибаешься?
— Может быть, — согласился китаец. — Я думаю, его зовут Дитов. Нет, вот так: доктор Детов.
Грач вздохнул.
— А как же он узнал о твоем поваре?
— Доктор тоже любит хорошую китайскую кухню, — осторожно ответил Чен.
— Понятно. — Грач усмехнулся. — Значит, сей эскулап тоже посещал твой вертеп. И так возлюбил стряпню Ли Синя, что не захотел с ним разлучаться. Но как же ты согласился?
— Я добрый человек. Если меня хорошо просят, я редко отказываю. А Ли Синь просил очень хорошо.
— Да, Чен. — Грач засмеялся. — Ты сама сердечность. Мне порой кажется, что ты занят не своим делом. Не податься ль тебе в монахи?
— В монастырях живут жадные дураки, — спокойно сказал китаец, наблюдая, как повар расставляет блюда на столе перед ним. — Эти дураки только делают вид, будто ищут в нищете просветления. На самом деле от просветления они дальше других.
— Почему? — равнодушно спросил Грач.
— В своей нищете монахи все равно думают о богатстве. Больше ни о чем. Недаром говорят: не смотри на лицо монаха, а смотри на лицо Будды.
— А чьи лица видишь ты? Тех, кто валяется на циновках в этом твоем притоне?
В глазах китайца промелькнула черная вспышка. Он махнул рукой, и повар с поклоном выкатился в коридор.
— Люди, которых ты видел, живут плохо, — сказал он. — Но я помогаю им забыть о своих бедах. На время. Поэтому я занимаюсь очень полезным делом. Разве не так?
— Да, — легко согласился Грач. — Ты действительно очень полезный человек. И будешь еще полезнее, если покажешь, наконец, что состряпал твой несравненный повар.
Чен улыбнулся и принялся перечислять:
— Вот лебединые крылья. Вот гнезда морской крачки. Горб верблюда с «серебряными ушками»… — говорил он, и пальцы его любовно касались глиняных судков.
— Однако! Твой повар угодил бы самому императору. А это? — Грач показал на отдельно стоящее блюдо, где в желто-коричневом соусе плавало нечто совершенно трансцендентное, украшенное кожурой лимона и лепестками хризантем.
— О! Это у нас называется «Битва дракона с тигром». Лесной полоз запечен в дикой пятнистой кошке. У змеи сперва вырезают кости и желчный пузырь, а кошку… как это?..
— Свежуют, — подсказал Грач.
— Да. Потом долго тушат в особом соусе, рецепт которого Ю Фань не скажет никому. Даже под пыткой.
— Ну, под пыткой-то, надо полагать, скажет, — заметил Грач, на которого описание блюда не произвело никакого впечатления. — Впрочем, мне все равно. У меня нет своего повара.
И принялся накладывать себе куски двузубой деревянной вилкой.
* * *
Только далеко за полдень, когда солнце, словно утомившись, укрылось лохматым облаком, Вердарский покончил с опросом поломойки и рассыльного. Оба жили у черта на рогах: одна — в районе Пристани, другой — вовсе на левом берегу, в Затоне. И оба нисколько не продвинули следствия.
Были они неграмотными, и в обиходе фамилиями постояльцев не интересовались. Гостей сплошь именовали «барами» и разбирали только по возрасту, телосложению и принадлежности к мужскому или женскому полу. А при более тонких расспросах получилась и вовсе чепуха.
Рассыльный, золотушного вида мальчишка лет одиннадцати, лишь плаксиво гримасничал и божился, что отродясь ничего не крал.
С поломойкой вышло иначе, но все равно нескладно.
Толстая молодуха с плоским конопатым лицом на все расспросы отвечала глупым хихиканьем, то и дело поглядывая на лоб Вердарского. А потом вдруг не к месту заявила, что к ней «сам Аркадий Христофорович ходют чай пить, и оченно бывают довольны».