Мы поджарили мяса и поели, а потом Валентин показал мне, как натираться свиным салом в излюбленных москитами местах, чтобы отгонять кровососов. Ходить измазанным в сале было противно, и в скором времени оно начинало дурно пахнуть, но выбора не оставалось, ибо в противном случае москиты сожрали бы тебя заживо. Даже когда я обильно мазался салом, они все равно кусали меня, но гораздо меньше.
Потом Валентин показал, как соорудить из веток решетку, чтобы закоптить остальное мясо. (По-французски «коптить мясо» — «boucaner».) Нам пришлось следить за костром, не давая языкам пламени подниматься слишком высоко. Дело оказалось довольно трудным, поскольку растопленный жир постоянно стекал вниз и огонь разгорался сильнее. Мы то разгребали горящие головешки палками, то снова сгребали в кучу.
Тем не менее у нас нашлось время поговорить. Мы разговаривали на французском, и я не помню точных слов Валентина, но я спросил у него, как он здесь оказался.
— Я был слугой на большой ферме в Лангедоке. Я подписал бумагу, в которой давал согласие, чтобы компания отвезла меня за океан. Я должен был служить здесь три года, а потом получить свободу — в смысле, право на собственную землю и ферму. Здесь компания продала меня Лесажу, охотнику и жестокому человеку. Он сказал, что купил меня на пять лет. Я сказал: «Нет, на три», и он избил меня. После этого он часто меня бил. Он не кормил и не одевал меня, хотя в бумаге, которую я подписал, говорилось, что мой хозяин обязан обеспечивать меня пищей и одеждой. Моя одежда износилась в клочья, и я питался жалкими крохами, которые мне удавалось найти, когда Лесаж уходил на охоту, или своровать где-нибудь. Иногда другие охотники давали мне что-нибудь съестное. А иногда ничего не давали. У некоторых из них тоже были слуги. С иными слугами обращались плохо, но со всеми обращались лучше, чем со мной. Когда мы коптили мясо для наших хозяев, я тайком ел, когда мог. Если я попадался за этим делом, меня избивали. Однажды решетка прогорела насквозь, и несколько кусков мяса упали в огонь. Я знал, что хозяин изобьет меня до смерти за это. Я взял обгорелое мясо и нож, выданный мне для разрезания мяса, и убежал в джунгли. Франсина увязалась за мной. Она была одной из собак Лесажа. Возможно, она поступила так, поскольку я иногда ласкал ее, а возможно, просто потому, что у меня было мясо. С тех пор я живу в джунглях. Здесь не так хорошо, как дома, но лучше, чем у Лесажа, где тебя морят голодом и бьют. Здесь много съедобных диких фруктов, и я знаю все их. Я подбиваю птиц палкой — некоторые из них очень вкусные. Иногда охотники стреляют диких лошадей забавы ради и оставляют туши гнить. Я жду, когда они уйдут, а потом ем мясо. Конина, она вкусная. На берегу можно найти и другую пищу, но я редко хожу туда. Я боюсь, что Лесаж увидит меня и заберет обратно к себе.
Не помню, как долго мы с Валентином оставались вместе. Скорее всего, недели две, но возможно, и три или даже четыре. Заслышав поблизости выстрелы, мы убирались подальше оттуда. Кажется, такое случалось дважды. Мы обходили стороной места, где красные мухи и москиты свирепствовали особо сильно. Валентин сказал, что на юго-восточной оконечности острова, где местность более ровная, много ферм. Мы туда не совались.
На нашей оконечности острова тоже было несколько ферм. Там выращивали главным образом табак и держали мало домашнего скота. Валентин сказал, что на нашей стороне острова фермы французские, а на противоположной — испанские. Испанские фермеры иногда пытаются прогнать французов, сказал он. У них больше людей, но французы лучше дерутся.
Иногда мы охотились на птиц. У меня не было мелкой дроби для мушкета, только круглые пули диаметром с подушечку большого пальца, поэтому я стрелял птиц только на земле и на воде, стараясь испортить по возможности меньше мяса. Там водились утки, дикие гуси и крупные птицы, которых Валентин называл индейками, хотя это были не индейки. Эти крупные были самыми вкусными. Утки и дикие гуси были такими жирными, что казалось, они просто полностью растопятся на огне при жарке. Когда я стрелял их на воде, Франсина плыла за ними и приносила нам. Опасаться там было нечего, поскольку водяные птицы не садятся на воду в местах обитания крокодилов. Когда Валентин сказал мне, что крокодила из мушкета не застрелить, потому как пуля не пробьет крокодилью броню, я пару раз попробовал и убедился, что он прав. На Испаньоле хотелось постоянно держаться прозрачной воды, чтобы видеть крокодилов, если появятся.
Главным образом мы охотились на дикий скот и диких свиней. Свиньи опасные животные, порой они сами нападают на тебя и могут убить. Если их много, они чаше разбегаются в разные стороны, но иногда пытаются наброситься на тебя всем скопом. Если их лишь несколько, они всегда разбегаются, но какая-нибудь одна все равно может накинуться на тебя. У них есть клыки, которыми они щелкают в ярости, — именно этот звук я слышал, когда мы в первый раз убили свинью.
Поэтому безопаснее было охотиться на дикий скот, но завалить такое животное было весьма непросто. Приходилось долго выслеживать и подкрадываться, и в трех случаях из четырех ты возвращался с охоты с пустыми руками. За все время, пока я оставался с Валентином, я убил дикую лань, оленя и еще одну свинью. У нас всегда с избытком хватало еды, а также мяса для копчения.
А вот с хранением мяса возникали проблемы. Если оно намокало, то начинало гнить, как любое мясо, и вдобавок там водились дикие собаки, готовые сожрать любые наши съестные припасы, оставленные без присмотра. Поначалу мы прятали мясо в какой-нибудь сухой расселине, которую прикрывали плоским камнем, чтобы собаки не добрались. Позже Валентин сказал, что знает одну сухую пещеру, которую можно использовать в качестве хранилища.
Мы пошли взглянуть на нее, и там валялись кости — кости по меньшей мере сотни людей. Я спросил, кто они были такие, и Валентин сказал: «дикари» — другими словами, коренные американцы. Они прятались в той пещере, но их нашли и убили всех до единого. Мы сгребли кости в глубину пещеры и оставили там наше копченое мясо. Перед уходом мы заложили вход в пещеру камнями. Входное отверстие было небольшим, но сама пещера имела весьма значительные размеры. Я удивился, что там нет летучих мышей, но Валентин сказал, что для них у пещеры слишком низкий потолок, они любят спать гораздо выше. Я сказал, что для меня тоже потолок слишком низкий, поскольку я не мог там выпрямиться во весь рост, хотя Валентин мог.
На следующий день, насколько помню, я завалил дикого быка. Он загнал нас на скалы, и таким образом я получил возможность перезарядить мушкет и выстрелить еще раз. В общей сложности я выстрелил пять раз. Я знаю это, поскольку считал выстрелы. Когда мы разделывали тушу, я нашел всего три пули. То есть средний результат.
После этого я начал беспокоиться о том, что же будет, когда у меня иссякнут запасы пороха. Пули я мог вернуть обратно (иногда) и использовать снова. Но когда я израсходую весь порох, мне придется туго. Вдобавок рано или поздно я истрачу и последнюю пулю тоже. Я подумал, что надо бы изготовить луки и стрелы. Я почти не сомневался, что у нас получится, но я совершенно ничего не знал о стрельбе из лука. И если лук не хуже ружья, почему люди перестали пользоваться луками с появлением ружей?
И вот однажды, когда мы готовили обед, я снова принялся расспрашивать Валентина про охотников. Я сказал, что жизнь в Джунглях вполне меня устраивает, но охотники, вероятно, живут лучше. Во-первых, они могут покупать порох и пули у моряков, которым продают мясо.
— И еще ром, Кристоф. Швейные иглы и суровые нитки для парусного шитья, с помощью которых они шьют одежду. А когда они получают деньги за мясо, они отправляются на Тортугу, чтобы напиться и переспать с женщиной.
— Тогда почему бы нам не присоединиться к ним? Мы умеем охотиться.
— Они вернут меня Лесажу, и он забьет меня до смерти.
— Не вернут, если не узнают тебя. Здесь ведь наверняка много разных группок. Капитан, оставивший меня тут, сказал, что на острове полно буканьеров.
— О да.
— В таком случае мы можем присоединиться к каким-нибудь другим, а если Лесаж тебя увидит, я помогу тебе отделаться от него. Когда он видел тебя в последний раз?
Валентин пожал плечами:
— Год назад, наверное. Может, два.
— Думаю, тебе уже нечего опасаться. Ты тогда уже был такой заросший?
Он помотал головой.
— Отлично. Бороду сбривать не надо, просто подровняешь. Назовешься новым именем, а если кто-нибудь скажет, что ты беглый слуга Лесажа, говори, что он злонамеренно лжет и что ты видел, как он убил человека здесь, в джунглях. Это ж все детсадовские приемы, Валентин, — мой отец научил меня таким вещам, когда я был еще малым ребенком.
— Охотники не примут меня без мушкета. Для охоты нужен мушкет.
Именно тогда я понял, почему капитан Берт дал мне мушкет. Я немного подумал, а потом сказал:
— Ладно, вот как мы поступим. Я пойду один. На Тортуге можно купить мушкет?
— Наверное. Я там не был.
— Наверняка можно. Ружья у буканьеров изнашиваются, как любые вещи. До выпивки я не охоч, и вряд ли там найдется хоть одна девка, которую мне захотелось бы трахнуть. Поэтому я куплю тебе мушкет, когда раздобуду порох и пули для себя. — Тут мне в голову пришла новая мысль. — Еще я куплю ножницы и расческу, а также маленькое зеркало. Может, какую-нибудь одежду. Я оставлю все вещи в пещере, где мы храним копченое мясо. Ты найдешь их, когда заглянешь туда в следующий раз. И потом мы с тобой снова станем ходить парой, как сейчас.
— И я смогу вернуться домой…
— Верно! Если ты не будешь спускать все деньги на Тортуге, а сбережешь часть, ты сможешь оплатить дорогу домой, или, может, мы найдем для тебя какое-нибудь идущее во Францию судно, где требуются матросы.
На самом деле убеждать Валентина пришлось гораздо дольше, но в конце концов он признал мою идею дельной.
Если вы дочитали досюда, наверняка уже гадаете относительно Лесажа, и поверьте мне, я просто голову сломал. Я попросил Валентина описать своего хозяина, и он сказал, что Лесаж сильный мужчина, ростом пониже меня, но повыше его, с крупным носом и заурядным лицом. Под такое описание подходила не одна сотня парней. Мой Лесаж был пиратом, а Валентинов Лесаж — охотником, и мне представлялось, что Лесаж — довольно распространенное имя во Франции. В общем, я так ничего и не выяснил, и мне оставалось только гадать, не один ли и тот же это человек.
Потом мы отыскали лагерь буканьеров, и я вошел туда один. Я думал, что мне зададут кучу вопросов, и заранее продумал все ответы, по большей части лживые. Однако меня не стали допрашивать с пристрастием. Когда я сказал, что меня ссадили с корабля на берег, я ожидал, что они спросят, почему капитан решил избавиться от меня. Но они не спросили. Они поинтересовались, охотился ли я прежде. Я сказал, что убил двух свиней, лань и оленя, пока искал людей на острове, и накоптил мяса. (Я показал несколько кусков копченого мяса.) Вот и все. Я не был французом, и буканьеры наверняка это поняли, но последние две или три недели я много разговаривал с Валентином, а некоторые из них сами плохо говорили по-французски. В лагере жили пятеро охотников, свора псов и пара слуг. Слуги всю ночь поддерживали костры, чтобы отгонять москитов, а остальные спали.
На следующее утро мы отправились на охоту. Я выстрелил в оленя с близкого расстояния и промазал. К концу дня у нас было две лани, одна косуля и один олень — все не мои. Мы выпотрошили убитых животных и отнесли в лагерь, где слуги освежевали туши чуть ли не быстрее, чем я написал эту фразу, и начали нарезать мясо для копчения.
Я спросил, не оставим ли мы часть мяса на ужин, и парень, к которому я обратился, плюнул мне под ноги. Его звали Ганье. На башмак мне он не попал, да и не метил в него, полагаю, но мне такое поведение не понравилось. Потом мужчина по имени Мелин объяснил мне, что, по обычаю Берегового братства, никто не ест, пока охотничий отряд не убьет столько животных, сколько в нем людей. Ночью, когда все спали, я хотел съесть немного копченого мяса, которое принес с собой, но в последний момент удержался.
На следующий день мы добыли шесть животных, и я опять не убил ни одного. Когда мы вернулись в лагерь и слуги принялись готовить ужин для нас, Ганье попросил меня показать мой кинжал. Я вытащил клинок и отдал ему. Он с восхищением рассмотрел его и попросил показать ножны. Взяв у меня ножны, он вложил в них кинжал и засунул себе за пояс.
Когда я попросил отдать кинжал, он просто послал меня подальше. Тогда я сбил парня с ног, крепко пнул пару раз и отобрал у него клинок.
В следующий миг охотники схватили меня и сказали, что мы с Ганье должны драться на дуэли. Мелин объяснил, что это будет честная дуэль, на мушкетах.
Дальше произошло следующее. Мелин отмерил двадцать шагов неподалеку от лагеря. Мы с Ганье встали на этом расстоянии друг от друга и выстрелили из мушкетов в воздух, чтобы заново зарядить оружие для дуэли. Потом заложили в ствол пороховой заряд, забили шомполом пулю, насыпали затравочный порох на полку и так далее. Ганье управился гораздо быстрее меня и стоял, поставив мушкет прикладом на землю, пока я заканчивал. Мелин велел мне встать точно так же.
— Теперь я буду считать до трех, — сказал нам Мелин по-французски. — Насчет «три» стреляйте. Если вы оба промахнетесь, можете перезарядиться и снова выстрелить, коли пожелаете. Поединок ведется до первой крови.
Это означало, что я должен был одержать победу с первого выстрела, поскольку Ганье заряжал ружье гораздо быстрее меня. Я решил, что целится и стреляет он тоже гораздо быстрее. Поэтому я вот как придумал: выстрелить первым, очень быстро, бросить мушкет и дать деру. Уже сгущалась тьма, все здорово устали за день, и я рассудил, что у меня есть хорошие шансы убежать. Я попробую забрать обратно свой мушкет, когда все заснут. Если не получится, буду жить в джунглях, как Валентин, пока не подвернется еще какой-нибудь случай.
Мелин откашлялся. Я не смотрел на него. Ганье тоже. Мы смотрели друга на друга.
— Un.
Казалось, прошла целая вечность.
— Deux.
Я приготовился — мой противник тоже. Я видел ненависть в его глазах даже с расстояния двадцати шагов. Я знал, что я собираюсь сделать.
— Trois!
Я вскинул мушкет, прицелился в Ганье и выстрелил. Мушкет сильно дернулся вверх и назад, но я чудом удержал его в руках.
Пару секунд я не видел Ганье из-за дыма. А когда увидел, он стоял сложившись пополам. Мушкет он выронил, я мог лишь таращиться на него, не веря своим глазам. На его месте должен был быть я.
Мелин подошел к упавшему Ганье и присел на корточки. Спустя несколько мгновений он встал, сообщил, что Ганье мертв, и сказал, что теперь нам следует поужинать и лечь спать. Ганье был первым человеком, которого я убил, и той ночью я молился за него.
На следующее утро он по-прежнему лежал там, когда мы отправились на охоту. В тот день я завалил оленя одним выстрелом, хотя Жуару пришлось добить его выстрелом в голову в упор. Ко времени нашего возвращения в лагерь слуги убрали тело Ганье. Я так и не узнал, что они с ним сделали.
Я охотился с буканьерами пару месяцев. Иногда я стрелял метко, а иногда промахивался даже с близкого расстояния — если вы охотник, то знаете, как такое случается. Ко времени, когда мы отправились на Тортугу, я крепко подружился со всеми четырьмя парнями.
Там был захудалый городишко, сплошь лачуги, построенные из подручных материалов и крытые пальмовыми листьями. Ты мог купить там практически все, включая белых слуг вроде Валентина и чернокожих рабов. Мне сказали, что с рабами хозяева обычно обращаются лучше, чем со слугами. Это потому, что раба ты берешь на всю жизнь. Если покупаешь белого слугу на три года и он помирает через два года одиннадцать месяцев — какое тебе дело? Если подумать, ты только сэкономил на еде для него! Я посетил несколько аукционов с мыслью, что, если разница в ценах на Ямайке и Тортуге значительна, оборотливый делец может хорошо заработать на перепродаже. Цены были чуть ниже, возможно, но в целом такие же.