На следующий день капитан заметил мое плачевное состояние — оба глаза у меня заплыли так сильно, что едва открывались, и мне приходилось постоянно держаться за что-нибудь, чтобы не упасть, — и перевел меня в вахту левого борта. Он не попытался выяснить, кто меня избил, и даже не спросил у меня. (Думаю, я бы сказал.) Он просто сообщил, что отныне я числюсь в вахте левого борта до дальнейших его распоряжений, и отослал меня вниз. Теперь моей старой вахте пришлось выполнять прежний объем работы меньшими силами, то есть таким образом капитан наказал их. Когда на закате мы заступили на вахту, я решил, что тоже накажу своих обидчиков, когда немного оправлюсь.
(Сегодня все это вспоминается мне особенно живо из-за вчерашнего случая. Утихомирил я четырех мальчиков в Молодежном центре, и они дождались, когда я вышел на улицу в десять вечера. Ребята все рослые и крепкие. Думают, что крутые. Они толкались и мешали друг другу, а каждый мой удар и пинок достигал цели. В конце концов они все-таки повалили меня и крепко врезали под дых. Потом еще пару раз пнули и дали деру, волоча под руки Мигеля. Я догнал их через три-четыре квартала.)
Вахту левого борта не нагружали работой, и это было хорошо, поскольку я все еще иногда харкал кровью. Я просто отдыхал и спал при каждой возможности, а когда мы сменялись, я большую часть времени бодрствовал, тихо лежа в своей койке. Она легонько покачивалась, точно детская люлька, и я мечтал, как убью всех до единого на борту и заполучу корабль в полное свое распоряжение и никто больше не сотворит со мной ничего подобного. Я знал, что никогда не сделаю этого и что не сумел бы управлять кораблем один. Но думать об этом было приятно, и я думал. Впоследствии это помогло мне понять Хайме.
Во время ночной вахты я среди всего прочего выполнял обязанности впередсмотрящего. Они ничем не отличались от обязанностей впередсмотрящего дневной вахты, но раньше меня на такую работу не ставили. Назначили меня туда на третий день, когда опухоль вокруг глаз спала. Мне надлежало взобраться на фор-марса-рей и стоять там, держась за топ мачты. Нести дозор наверху никто не хотел, поскольку там приходилось стоять или сидеть на корточках часами, а качка на верхушке мачты гораздо сильнее.
Мне понравилось. Одна из самых больших удач в моей жизни — то, что иногда мне по-настоящему нравились занятия, которых все остальные терпеть не могли, и это было одно из них. Во-первых, я стоял там совсем один, и никто не доставал меня. Во-вторых, я мог смотреть на небо и далекий-далекий горизонт сколько душе угодно. Именно в этом и заключались мои обязанности. В первую ночь волны на море вообще не было, только легкая зыбь, и миллионы звезд смотрели на меня. Один раз я увидел Ангела Смерти (возможно, потом я расскажу об этом). Одеяние у него и вправду черное. Но оно все усыпано настоящими звездами, и при виде его я понял, что умирать не так страшно, как все думают. Я по-прежнему не хочу умирать, но знаю, что смерть не самое неприятное из событий, происходивших со мной на моем веку, и что после смерти мне уже никогда не придется беспокоиться об этом, никогда.
В тот день пала одна из свиней, и на ужин нам подали жареную свинину. Мы съедали всех животных, которые умирали. Погода стояла жаркая, как на Кубе, и потому мы постарались съесть свинину поскорее. Вероятно, мы бы в любом случае быстро с ней управились. Капитану и старшему помощнику достались лучшие куски, а остальным — все остальное. Кажется, кишки мы не ели, но желудок и голову точно слопали. А также сердце, печень и все такое прочее. Затем шумно потребовали добавки и осыпали проклятьями повара, ответившего нам отказом.
Поэтому меня малость клонило в сон там наверху, но, разумеется, спать было нельзя, и я бы сорвался вниз, если бы заснул. Иногда я закрывал глаза на минутку и чувствовал, как начинаю падать, и тогда хватался за мачту и просыпался. Проснувшись в третий или четвертый раз, я заметил некий объект по правому борту. Луны той ночью не было, но мне показалось, будто я вижу белое пятно над неясной черной тенью и темную вертикальную линию, похожую на мачту. Я заорал, что вижу судно без огней, и вахтенные матросы разбудили старшего помощника.
Я думал, он придет в ярость, и, возможно, он так и сделал. Он спросил, где именно находится судно, и, когда я показал, задал еще восемь или десять вопросов, ответить на которые я не смог. В конце концов они спустили на воду шлюпку и поплыли посмотреть, что там такое. Они вернулись спустя долгое время и по возвращении ничего мне не рассказали, даже когда мы сменились с вахты. Я все еще чувствовал себя неважно и к тому времени страшно устал, а потому просто подвесил свою койку и улегся спать.
Довольно скоро меня разбудило громыхание пушечных колес по настилу. Я встал и поднялся на палубу узнать, что там происходит. Дул слабый ветер, и мы шли со скоростью всего узла два. По приказу капитана матросы из вахты правого борта делали вид, будто заряжают пушки, а потом по-настоящему закатывали их в орудийные порты. Отсюда шум. Произведя воображаемый выстрел, они выкатывали пушки обратно (опять шум) и повторяли всё снова: прочищали ствол мокрым банником, закладывали воображаемый заряд пороха и воображаемое ядро, закатывали пушки в порты и подносили фитиль к запальному отверстию.
У нас стояло по пять пушек с каждого борта. Они были маленькие (четырехфунтовые, как я узнал впоследствии), и я никогда прежде не обращал на них внимания и никогда прежде не видел фитиля. Поэтому все происходящее показалось мне очень интересным.
Немного погодя от корабля отошла шлюпка с большим пустым ящиком на борту. Он неплохо держался на плаву, когда его сбросили: примерно на треть поднимался над водой, углом вверх. Потом все пушки зарядили по-настоящему, одну за другой, фитиль зажгли от камбузной печи, и каждый орудийный расчет с правого борта произвел выстрел по ящику.
Я наблюдал за происходящим, понимая, что мне в любом случае не удалось бы заснуть, и, когда шлюпка снова отошла от корабля с пустым бочонком на борту, призванным послужить следующей мишенью, я сидел на веслах.
Глава 3
ВЕРАКРУС
Я мог бы и раньше догадаться, как связаны замеченный мною темный корабль и пушечная пальба, но в конце концов все-таки понял. Ответ носился в воздухе, если вы понимаете, о чем я. До меня доносились разговоры матросов и все такое прочее. Все люди на том корабле были мертвы, и корабль дрейфовал. Может, Испания снова воевала с Англией. Может, еще что. Никто из нас не знал, но в Веракрусе наверняка знали.
Веракрус означает «истинный крест», как вам, полагаю, известно. Город оказался больше, чем я ожидал, и непригляднее, чем я ожидал. Когда мы выгрузили весь груз, капитан разрешил нам сойти на берег, коли мы хотим. Наш корабль стоял на приколе у пристани, и старший помощник остался на борту вместе с еще двумя членами команды. Перед тем как ступить на сходни, каждый из нас дал клятвенное обещание вернуться обратно к ночи. Все, кроме меня, хотели посидеть в таверне, потравить байки и небылицы, похлопать девиц по задницам и при случае потрахаться. Я же хотел уйти подальше, чтобы не видеть этих мерзких рож, размять ноги и осмотреть город.
Надо сказать, посмотреть там было на что. Там строились крепость для защиты входа в гавань и три церкви — работы велись на всех четырех объектах. Мы закончили разгрузку «Санта-Чариты» около полудня, когда началась самая жара, и сейчас почти все жители города предавались сиесте. Тем не менее большие каменные блоки продолжали движение: поднимались наверх один за другим, аккуратно разворачивались, укладывались на известковый раствор и тщательно выравнивались. Дело шло медленно, разумеется. Но не медленнее, чем всегда.
Каменные блоки перемещались усилиями рабов, которых надсмотрщики били кнутами, стоило им замешкаться. В каком-то смысле участь раба не особо отличалась от участи матроса. Нас тоже били, обычно толстой веревкой с узлом на конце, если мы работали недостаточно усердно. К тому времени я знал, что за серьезный проступок нас могут выпороть. Разница между нами и рабами заключалась в выражении лиц и глаз.
Мы поступили на корабль, поскольку хотели найти работу и нам обещали заплатить по возвращении в Испанию. Сейчас, в Веракрусе, мы были свободными людьми, и, если бы мы пожелали уйти, никто бы нас не остановил. (В тот момент я всерьез обдумывал такой вариант.) Рабы же трудились бесплатно и даже никогда не ели досыта. Они были скованы цепями в группы по несколько человек, ведь в противном случае каждый из них сбежал бы при первой же возможности, и все это знали. Стражники сидели в тени, положив мушкеты на колени, зевали, пытались почесываться под доспехами и время от времени переговаривались. Но они не спали. Они были солдатами, как я узнал впоследствии, и кроме мушкетов имели при себе длинные шпаги, которые называются билбо. Надсмотрщики являлись гражданскими лицами — парнями, сведущими (во всяком случае, так считалось) в строительстве каменных стен.
Рабы в большинстве своем были индейцами, то есть коренными американцами, если употребить английское выражение. Остальные были чернокожими. Так и хочется написать «афроамериканцами», но только позже в одной из церквей я попытался заговорить с одним таким чернокожим, и он не знал ни слова по-английски. Да и по-испански едва говорил.
Первым делом я пошел посмотреть на крепость, поскольку увидел ее еще с причала, когда мы разгружались. Затем отправился к церквям. Я заглянул на рынок в надежде украсть что-нибудь съестное, не стану скрывать. В скором времени я заметил мужчину, разгружавшего телегу, и помог ему, а когда мы закончили, попросил у него один из плодов манго, которые мы выгружали, и он не отказал. Я еще немного побродил по рынку, жуя манго и гадая, где же я, черт возьми, нахожусь и что со мной приключилось. Две церкви стояли прямо там, по одну и другую сторону от рынка, и я уселся в тени и стал наблюдать за рабами, достраивавшими колокольню.
Немного погодя из церкви вышел священник с водой для них. Он был тучным мужчиной сорока — пятидесяти лет, но он вышел на солнцепек и напоил всех по очереди водой из кувшина, а потом немного поговорил с ними. На груди у него висело деревянное распятие, довольно большое, и он указывал на него, когда говорил. Потом он вернулся в церковь и впоследствии еще несколько раз выходил с водой.
Священник обливался потом, и потому, когда до меня дошло, что он делает, я проследовал за ним в церковь. Он сидел во внутреннем дворике в тени, обмахиваясь широкополой шляпой.
— Падре, — сказал я по-испански, — может, вы немного отдохнете, а я поработаю за вас?
— Ты хочешь помочь, сын мой? Ты совершишь в высшей степени благородное, милосердное деяние.
— Конечно, — кивнул я и объяснил, что я матрос с «Санта-Чариты».
Тогда священник показал мне, как прицеплять кувшин к крюку колодезной веревки. Выпускать веревку следовало осторожно, поскольку сосуд будет плавать на поверхности, рискуя соскочить с крюка, пока в него не наберется порядочно воды.
Выйдя с кувшином наружу, я подобрал валявшийся на земле обрывок веревки, отнял от нее одну крученую прядь и положил в карман. Затем взобрался на помост, где находились рабы, укладывавшие каменные блоки на раствор. Я дал мужчинам напиться, а потом немного поговорил с ними и вернулся обратно в церковь. Когда я подошел к колодцу, священник поинтересовался, что я делаю, и я показал, как можно закрепить ручку сосуда на крюке с помощью двух «полуштыков». Он потряс крюком, проверяя, соскочит ли с него кувшин. Разумеется, кувшин не соскочил, так что мы спокойно опустили его в колодец и вытащили, когда он наполнился.
— Сын мой, — промолвил священник, — ты ангел Господень, но мне не следовало позволять тебе выполнять мою работу даже единожды. Мой долг — нести знание о Христе этим бедным людям.
— Ну, я тоже пытался сделать это, падре, — признался я. — Конечно, здесь я вряд ли могу тягаться с вами, но я сказал, что Бог в Своей безмерной любви к ним послал Иисуса, чтобы они снова примирились с Ним.
Мы сели в тени и немного побеседовали. Потом священник снова вышел с кувшином наружу. По возвращении он опять закрепил ручку сосуда на крюке. Он возился с узлами дольше меня, но у него все получилось. Пока кувшин наполнялся, мы присели и еще немного поговорили. Я сказал, что рабов надо освободить и что никто не должен быть рабом.
— Согласен, сын мой. Но какую пользу извлекут они из свободы, коли не знают Бога? Они не спасут свои души, ибо не смогут.
— Но может, они скорее найдут Бога, если получат свободу, чтобы искать Его, — возразил я. — Вдобавок тогда им не придется работать на износ, и они станут лучше питаться.
— Что непременно произойдет, сын мой, если они поработят других, как некогда порабощали их. Нынешние рабовладельцы обладают свободой, чтобы искать Бога. Ты считаешь, они нашли Его?
Я пожал плечами.
— Ответь мне, сын мой. Ты так считаешь?
Мне пришлось признать, что не похоже на то.
— Ты в силах освободить рабов, сын мой?
Я помотал головой:
— Для этого потребовался бы целый воз реалов, а у меня совсем нет денег.
— И я не в силах, сын мой. Но я могу показать надсмотрщикам, стражникам и самим рабам, как христианин должен относиться к ближним.
Потом священник рассказал про церковь, расположенную через несколько улиц, и я пошел посмотреть на нее. Я оказал там посильную помощь и валился с ног от усталости ко времени, когда вернулся на корабль.
Сеньор весь день оставался на борту с боцманом и Савалой, самым старым матросом из вахты левого борта. Они подозвали меня, усадили рядом и принялись подшучивать надо мной по поводу девушек и всего такого прочего. Я просто ухмылялся, мотал головой и говорил, что не встретил ни одной. Совершенно не кривя душой.
Убедившись, что разозлить меня не удастся, они заговорили на другие темы. Так я узнал, что Веракрус является «портом сокровищ». Скоро сюда придет галеон, чтобы отвезти сокровища в Испанию, и мы дождемся его и поплывем в Испанию с ним.
«Чтобы находиться под защитой пятидесяти пушек», — так сказал Сеньор. Я хотел узнать побольше про казначейство с сокровищами и выяснить, где оно находится. Я понимал, что мне никто ничего не скажет, коли я спрошу, а потому помалкивал и держал ушки на макушке.
Еще несколько матросов вернулись на корабль, все пьяные в стельку. Сеньор позволил им спать на палубе или в носовом кубрике, что вполне меня устраивало. Немного погодя я тоже улегся на палубе и заснул под их болтовню.
Вскоре боцман разбудил меня, тряхнув за плечо. Мне показалось, что я проспал недолго, но луна уже взошла и стояла высоко в небе. Капитан уже вернулся, на палубе сидели и болтали еще несколько матросов, и Сеньор, боцман, старый Савала и я получили приказ сойти на берег и собрать всех, кого найдем там.
Так что мне пришлось таскаться по тавернам и вдобавок разговаривать там с разными девушками, красотками и страхолюдинами. Все они подшучивали надо мной еще грубее и пошлее, чем Сеньор и боцман. «Возвращайся сюда один, и я покажу тебе штучки, каких ты никогда еще не видел». «Посиди со мной, и я выпрямлю твой кривой носишко». «Да! Он вытянется, выпрямится и гордо задерется». И так далее и тому подобное, вплоть до самых грязных сальностей. Итальянский отлично подходит для непристойных разговоров, но иногда мне кажется, что лучше испанского нет на всем белом свете. Девицы с великим удовольствием дразнили меня, смеялись надо мной и над каждым моим словом и так веселились, что в конце концов я сказал:
— Слушайте внимательно! Вы мои должницы, все вы, и в ближайшее время я приду собрать с вас долги.
На следующий день капитан перевел меня в вахту правого борта. Мы работали до наступления жары — мыли палубу, заменяли изношенные снасти и все такое прочее, — а потом снова сошли на берег. Теперь я знал, что большинство матросов, пообещавших вернуться к ночи, нагло соврали и не вернутся на корабль, пока кто-нибудь не придет за ними. Чего я лично не собирался больше делать.
Поначалу я хотел просто найти на берегу место, где можно поспать, — например, в церкви, где я познакомился со священником. Но потом решил, что мне надо всего лишь пробраться обратно на корабль незаметно для Сеньора. Тогда я смогу вернуться пораньше, подвесить свою койку в носовом кубрике, как обычно, и задать храпака. Это будет гораздо лучше, чем спать в каком-нибудь закутке в грязном переулке (до поступления на «Санта-Чариту» я часто так делал), и таким образом я не нарушу своего слова. Я не обещал доложиться Сеньору по возвращении, обещал только вернуться на корабль к ночи.