Наконец, между герцогом де Ришелье и маркизом де Креки сидела мадемуазель Сале – приятельница Комарго и ее соперница в хореографическом искусстве; князь де Ликсен, один из молодых сумасбродов того времени, и мадемуазель Кино, которой тогда было сорок лет, но которая была красивее всех молодых женщин, окружавших ее. Кино, уже получившая двадцать два из тридцати семи писем, написанных ей Вольтером, в которых он называл ее «остроумной, очаровательной, божественной, рассудительной» Талией, «любезным и мудрым критиком, моей владычицей», – Кино в то время уже четыре года как перестала выступать на сцене.
Пробило три часа; никто из присутствовавших не слышал боя часов – так все были увлечены разговором.
– Однако, милая моя Дюмениль, – обратилась к ней Сале, – надо бы запретить подобные манифестации. Это ужасно! Вы, должно быть, очень страдали?
– Несколько дней я была под впечатлением такого грубого выражения энтузиазма, – смеясь отвечала знаменитая трагическая актриса.
– Зачем же вы так талантливо передаете вымысел? – спросил де Креки свою соседку. – В тот вечер, во время сцены проклятия, буквально весь партер трепетал от ужаса.
– Да, – вмешался аббат де Берни, – и в этот момент провинциал бросился на вас и ударил!
– Я велел арестовать этого слишком впечатлительного зрителя, – сказал Ришелье, – но мадемуазель Дюмениль велела вернуть ему свободу и, кроме того, еще поблагодарила его.
– Милая моя, – продолжала Кино, – в связи с шумным успехом, свидетельствующим о вашем таланте, позвольте поделиться еще одним доказательством его, лестным для вас: Гаррик в Париже. Недавно он был у меня в ложе, и мы говорили о вас и о мадемуазель Клэрон, успех которой за эти два года неоспорим. «Как вы их нашли?» – спросила я Гаррика. «Невозможно лучше Клэрон исполнять трагические роли», – отвечал он. «А мадемуазель Дюмениль?» – спросила я. «О! – воскликнул он восхищенно. – Я никогда не видел мадемуазель Дюмениль! Я видел Агриппину, Семирамиду и Аталию и понял поэта, которого они могли вдохновить!»
– Черт возьми! – вскричал князь Ликсен. – Гаррик сказал правду: мадемуазель Клэрон – это искусство, мадемуазель Дюмениль – это сама жизнь!
– А вы сами, князь, что такое? – спросила мадемуазель Госсен.
– Поклонник всех трех!
– Как трех? Вы назвали только искусство и жизнь.
– Между тем и другим есть «очарование»; это значит, что между мадемуазель Дюмениль и мадемуазель Клэрон есть мадемуазель Госсен.
– Ликсен, вы обкрадываете Вольтера! – вскричал Ришелье.
– Каким образом?
– Вы говорите о трагедии и о комедии то, что он сказал о танцах.
– Что ж он сказал?
– Креки вам скажет. Ну, маркиз, – продолжал Ришелье, небрежно откинувшись на спинку кресла, – повтори же нам шестистишие, которое Вольтер сочинил вчера за ужином и которое ты выслушал так благоговейно.
– Я его помню! – вскричала Кино.
– Так расскажите же им. Я предпочитаю услышать его из ваших очаровательных уст, чем из уст Креки.
– Нет! – запрестовал аббат де Берни. – Эти стихи должен прочесть мужчина, потому что они написаны для дам. Я их также отлично помню – вот вам доказательство.
Откинув голову назад, молодой аббат начал декламировать с той грацией, которая делала его одним из самых привлекательных собеседников:
Ah! Comargo, que vous etes brillante!
Mais que Sale, grands dieux, est ravissnte!
Que vos pas sont legers et que les siens sont doux!
Elle est inimitable et vous toujours nouvelle:
Les Nymphes sautent comme vous,
Et les Graces dansent comme elle!
Ах, Комарго, вы точно бриллиант!
Но как, великий Боже, великолепна Сале!
Насколько ваши шаги легки, а ее нежны!
Она неподражаема, а вы всегда новы!
Нимфы пляшут, подобно вам,
А грации танцуют, как она…
Ришелье взял правую руку Сале и левую Комарго.
– Это правда, это правда! – подтвердил он, целуя попеременно обе хорошенькие ручки.
– Господа! – сказал князь Ликсен, поднимая свой бокал. – Я пью за здоровье нашего друга де Коссе-Бриссака, который нынешней ночью доставил нам счастье – провести несколько часов с королевами трагедии, комедии, танцев и ума.
Он поклонился попеременно Дюмениль, Госсен, Комарго, Сале и Кино.
– Действительно, невозможно, господа, находиться в лучшем обществе, – отвечал герцог де Бриссак, обводя глазами кружок дам.
– Да, – сказал Таванн, выпивая свой бокал, – это также мнение одного обаятельного человека… Как я сожалею, что не мог привести его к вам. Я встретил его сегодня в ту минуту, когда выходил из своего отеля. Когда я сказал ему, куда иду ужинать, он расстроился: «Как жаль, что нынешней ночью я должен закончить несколько важных дел, а то пошел бы с вами, виконт, и попросил бы представить меня». И я сделал бы это с радостью.
– Это ваш друг? – спросила Софи.
– Друг, и преданный, моя красавица!
– Дворянин?
– Самой чистой крови!
– Мы его знаем? – спросила Комарго.
– Вы его знаете все… по крайней мере по имени.
– И это имя знаменито?
– Его знаменитость увеличивается день ото дня, это имя твердят все.
– Но кто же это? – спросил Ришелье.
– Да-да. Кто это? – повторили со всех сторон.
– Отгадайте! – предложил Таванн.
– Не мучь нас! – попросил Креки. – Скажи его имя!
– Его имя! Его имя! – закричали дамы.
Таванн принял позу, исполненную достоинства.
– Рыцарь Курятника.
– Рыцарь Курятника! – воскликнул Бриссак. – Так вот о ком ты сожалеешь?
– Ну да!
– Вы слышите, Комарго?
– Слышу и трепещу!
– Ах, виконт! Можно ли говорить такие вещи?! – ужаснулась Сале.
– Я говорю правду.
– Как! Вы говорите о Рыцаре Курятника?
– Да.
– Об этом разбойнике, одно имя которого приводит в трепет весь Париж?
– Именно.
– Об этом человеке, который не отступает ни перед
чем?
– О нем самом.
– И вы говорите, что он ваш друг?
– Самый лучший.
– Как лестно для этих господ! – рассмеялась Кино.
– Да! – еще раз подтвердил Таванн. – И очень сожалею, что он был занят этой ночью, а то я привез бы его к вам, и, конечно, увидев его, вы переменили бы о нем свое мнение.
– Не смейте так говорить! – рассердилась Комарго.
– А я был бы не прочь увидеть этого Рыцаря Курятника! – вскричал Ликсен. – Потому что, если память мне не изменяет, он пятнадцать лет назад обокрал отель моей милой тетушки и теперь мог бы рассказать мне подробности.
– Неужели он ограбил отель княгини де Мезан?
– Да.
– Это истинная правда! – вставил Ришелье смеясь.
– В самом деле, любезный герцог, вы должны это знать: вы были у моей тетушки в тот вечер.
– Я провел вечер в ее ложе в опере, и мы вернулись вместе в отель – княгиня де Мезан, я и Рыцарь Курятника. Только я уехал после ужина, а счастливец Рыцарь ночевал в отеле.
– Что вы нам рассказываете? – смеясь сказала Дюме-
ниль.
– Я вам рассказываю то, что было.
– Как? – спросил аббат де Берни. – Вы вернулись из оперы с Рыцарем Курятника и княгиней?
– Да, одна карета привезла нас всех троих.
– Вот это мило! – воскликнул герцог де Ришелье.
– Рыцарь Курятника редко ходит пешком, – заметил Таванн.
– Он слишком знатен для этого, – вставил аббат.
– И вы вернулись все трое в одной карете? – спросила Госсен.
– В карете? Нет.
– Объясните же нам эту загадку, – сказал герцог де Бриссак.
– Мы с княгиней сидели в карете. Рыцарь же привязал себя к рессорам кожаными ремнями и таким образом въехал в отель, так что его въезд не был замечен швейцаром.
– А уж этого цербера нелегко обмануть! – вскричал Ликсен.
– Ну а потом что случилось? – спросила Комарго.
– Надо полагать, – продолжал Ришелье, – Рыцарь ждал в этом мучительном положении, пока все в конюшне лягут спать. Тогда он забрался в главный корпус здания, вошел в комнату княгини, не разбудив ее прислуги, и, без шума взломав замок бюро, вынул тысячу луидоров и большой портфель.
– А потом? – спросили дамы, заинтригованные рассказом герцога.
– Потом он ушел.
– Каким образом?
– По крыше. Он пролез в окно прачечной, находящейся на чердаке, и спустился по простыне.
– И ничего не заметили? – спросила Госсен.
– Решительно ничего. Пропажу обнаружили только на другой день, – отвечал князь, – и то тетушка отперла бюро уже после того, как Рыцарь уведомил ее о своей проделке.
– Это уже чересчур! – вскричала Кино, расхохотавшись. – Рыцарь Курятника уведомил вашу тетушку, что он ее обокрал?
– Да. На другой день он ей отослал ее портфель, даже не вынув из него облигаций.
– И при этом в портфеле, – прибавил Ришелье, – было письмо, подписанное его именем. Негодяй просил княгиню принять обратно портфель и его нижайшие извинения.
– Он называет себя Рыцарем, следовательно, он дворянин? – спросила Кино.
– Кажется.
– Это не должно вас удивлять, – ответил Таванн, – я уже говорил вам, что он дворянин.
– Самое оригинальное – достойный Рыцарь Курятника заметил очень вежливо в своем послании, что если бы он знал, как мало найдет в бюро, то не стал бы беспокоиться.
– Ах, как это мило! – воскликнула Дюмениль. – Он заканчивал письмо, выражая сожаление, что лишил такой ничтожной суммы такую знатную даму, которой, если понадобится, будет очень рад дать взаймы вдвое больше.
– Он осмелился это написать?! – возмутилась Софи.
– Все как есть!
– Он очень остроумен, – сказал Таванн, который, казалось, был в восторге, – да, как я сожалею, что не мог привести его сегодня!
– Неужели в самом деле вы его знаете? – спросила Сале.
– Конечно, я имею честь быть с ним знаком.
Со всех сторон раздались насмешливые восклицания.
– Послушать вас, представишь, что это карнавал, – сказала Кино.
– Однако я не шучу, – вновь подтвердил Таванн.
– Ты утверждаешь, что он твой друг? – заметил Ришелье.
– Я это говорю потому, что это правда.
– Вы – друг Рыцаря Курятника? – переспросил Брис-
сак.
– Друг, и к тому же многим ему обязанный, – кивнул Таванн. – Рыцарь оказал мне одну из тех редких услуг, которых никогда не забывают!
– Таванн, вы насмехаетесь над нами!
– Таванн, ты нахально шутишь!
– Ты должен объясниться!
И вопросы посыпались со всех сторон.
– Позвольте, – поднялся Таванн. – Вот что Рыцарь Курятника сделал для меня. В продолжение шести часов он два раза спас мне жизнь: он убил троих человек, которые пытались убить меня; он велел отвезти за пятьдесят лье моего опекуна, который очень меня стеснял, и бросил на ветер сто тысяч экю для того, чтобы женщина, которую я обожал и с которой я никогда не говорил, протянула мне руки и сказала: «Благодарю!» Рыцарь Курятника сделал все это в одно утро. Скажите, милостивые государыни и милостивые государи, много ли вы знаете таких преданных друзей, которые были бы способны на такие поступки?
Собеседники переглянулись с выражением очевидного сомнения. Было ясно, что каждый из присутствовавших считал это просто шуткой. Но лицо Таванна было серьезно.
– Уверяю вас, – продолжал он, – я говорю вам чистую правду.
– Честное слово? – спросила Кино, пристально глядя на виконта.
– Честное слово! Рыцарь Курятника действительно оказал мне ту важную услугу, о которой я вам рассказал.
– Как это странно! – недоумевал князь Ликсен.
– Расскажите нам подробно об этом происшествии! – попросила Комарго.
– К несчастью, я не могу этого сделать.
– Почему? – спросил аббат де Берни.
– Потому что в этом деле есть тайна, которую я обязан сохранять.
– Почему же? – настаивал Ришелье.
– Потому что та минута, когда я смогу ее раскрыть, еще не настала.
– А настанет ли она? – спросила Дюмениль.
– Настанет. Года через два, уж никак не позже.
– Через два года! Как долго!
– Может быть, и раньше.
Все собеседники опять переглянулись.
– Таванн говорит серьезно, очень серьезно, – сказал Бриссак.
– Вы говорили правду о сегодняшней вашей встрече с Рыцарем Курятника? – спросила Катерин Госсен.
– Я вам уже рассказал, что встретил его, – отвечал Та-
ванн.
– И вы привезли бы его сюда? – спросила Комарго.
– Да.
– Под его именем?
– Конечно.
– О, это невозможно!
– Мне хотелось бы его увидеть! – сказала Кино.
– Я не говорил, что вы его не увидите, – возразил Таванн.
VII Ужин
За словами виконта последовало молчание. Вдруг Бриссак, Ришелье и Ликсен весело расхохотались.
– Чтобы узнать поточнее, придет ли твой друг, Таванн, – сказал Ришелье, – тебе бы следовало сходить за ним.
– Я пошел бы, если бы знал, где его найти, – спокойно отвечал Таванн.
– Да не из его ли вы шайки? – подзадорил князь Лик-
сен.
– Господа! – обратился к присутствующим Креки. – Я предлагаю вам забавную встречу!
– Что такое? – спросили все.
– Если Таванн пойдет за Рыцарем Курятника, я привезу кое-кого, кто будет в восторге, оказавшись с ним в одной компании.
– Кто это?
– Турншер.
– Главный откупщик? – спросила Сале.
– Приемный отец хорошенькой Поассон, – заметил Бриссак.
– Ваша хорошенькая Поассон, если не ошибаюсь, теперь мадам Норман д'Этиоль? – спросила Дюмениль.
– Да, – ответил Ришелье, – она вышла замуж два месяца назад за Нормана, помощника главного откупщика, племянника Турншера. Я был на свадьбе.
– Как это вы попали в финансовый мир? – осведомился Креки.
– Иногда позволяешь себе такое, мои милые друзья.
– Но какое же дело вашему Турншеру до Рыцаря Курятника? – спросил Бриссак.
– Как? Вы не знаете? – повернулся к нему Креки.
– Нет.
– Но вы по крайней мере знаете о том, что в обольстительном мире, где царствуют Комарго и Сале, появилась очаровательная танцовщица мадемуазель Аллар?
– Еще бы, конечно, знаю.
– Хотя природа многое дала маленькой Аллар, Турншер нашел, что этого недостаточно.
– Доказательством служит то, – смеясь прибавила Госсен, – что природа в своих дарах забыла про золото и бриллианты; главный откупщик решил поправить эту забывчивость…
– То есть хотел поправить…
– Как это?
– В опере заметили, – продолжал Креки, – что при каждом выезде из театра за хорошенькой Аллар следовал щегольски одетый мужчина, скрывавший свое лицо в складках плаща. Каждый раз, приезжая в театр, она встречалась с ним. Это безмолвное обожание длилось несколько дней. Каким образом оно перешло в знакомство, я не знаю, но однажды вечером, после представления, этот сеньор сидел перед камином в комнате хорошенькой танцовщицы и оживленно беседовал с нею. Раздался звонок. Камеристка, испуганная, прибежала и в полуоткрытую дверь шепнула: «Главный откупщик!»
Аллар попросила своего любезного собеседника пройти в смежную комнату. Дверь затворилась за ним в ту минуту, когда Турншер вошел с пакетом в руках. Вы, конечно, догадываетесь, что было в этом пакете.
– Бриллианты, – сказала Софи.
– Именно. Аллар была ослеплена… ослеплена до такой степени, что забыла о своем госте, спрятанном в темной комнате. Бриллианты, разложенные перед нею, сверкали разноцветными огнями. Она с восторгом сложила руки, раскрыв глаза, глядя на своего щедрого благодетеля, но вдруг окаменела от изумления. Турншер стоял рядом, вытаращив глаза от ужаса. В эту минуту Аллар почувствовала, как что-то холодное коснулось ее левого виска; она обернулась… Крик замер у нее на устах…
– Ах! – воскликнули все дамы, дрожа.
– За нею, – продолжал Креки, – стоял мужчина с пистолетом в каждой руке. Это и был тот самый безмолвный воздыхатель, которого она спрятала в темной комнате.
– Что же дальше? – спросил Бриссак.
– Человек этот вежливо поклонился и прицелился в грудь главного откупщика. «Милостивый государь, – сказал он, – так как здесь нет никого, кто мог бы меня вам представить, а мадемуазель Аллар моего настоящего имени не знает, я сам себя представлю: я – Рыцарь Курятника».