— Крестоносцы! — презрительно фыркнул дядюшка Маттео. — Это все сказки! Да тем крестоносцам, которым удалось выжить и вернуться домой, пришлось притворяться перед самими собой, что их бесполезная миссия принесла результат. Потому-то они и хвастались, что видели чудеса в этих далеких землях. Единственное, что они привезли с собой обратно, так это scolamento[99], которые оказались настолько болезненными, что бедняги с трудом могли держаться в седлах.
Я сказал с тоской:
— Так, значит, Акра — вовсе не красивый, полный тайн, соблазнов и роскоши город?
Отец ответил:
— Крестоносцы и сарацины сражались за San Zuane de Acre больше полувека. Представь себе, как город должен теперь выглядеть. Нет, не стоит. Ты совсем скоро увидишь его собственными глазами.
Та наша беседа слегка меня обескуражила, но не убедила. Откровенно говоря, я пришел к заключению, что у моего отца не душа, а разлинованный гроссбух, а дядюшка же показался мне слишком тупым и грубым для любых тонких чувств. Они бы не узнали приключение, даже если бы оно свалилось на них. Однако я был совершенно иным человеком. И я отправился на нос корабля, чтобы не пропустить появления какой-нибудь русалки или морского чудовища.
После первого оживленного дня морское путешествие становится монотонным, пока шторм не внесет в него разнообразия. Однако на Средиземном море штормит только зимой, поэтому мне пришлось занять себя изучением всех работ, что матросы выполняют на корабле. Поскольку стояла хорошая погода, экипажу не надо было ничего выполнять, кроме обычной повседневной рутины, так что все, от капитана до кока, охотно разрешали мне смотреть, задавать вопросы, а иногда даже и самому что-нибудь сделать. Экипаж корабля состоял из людей различных национальностей, но, поскольку все они говорили на торговом французском, который называли sabir, это не мешало нам общаться.
— Ты вообще-то знаешь хоть что-нибудь о плавании под парусами, малыш? — спросил меня один из моряков. — Тебе известно, например, какие механизмы на корабле живые, а какие мертвые?
Я подумал и, глядя на паруса, распростертые над кораблем подобно крыльям птицы, предположил, что это, должно быть, и есть живые механизмы.
— А вот и нет, — сказал матрос. — Живыми называются все части корабля, которые находятся в воде. А мертвыми — которые расположены над водой.
Я подумал и сказал:
— Да, но если даже мертвые механизмы погрузить в воду, то и тогда они едва ли смогут называться живыми. Мы все в таком случае умрем.
Моряк быстро произнес:
— Не говори о таких вещах! — И перекрестился.
Другой матрос заметил:
— Малыш, если ты хочешь стать мореплавателем, тебе надо выучить семнадцать имен семнадцати ветров, которые дуют над Средиземным морем. — Он принялся считать их, загибая пальцы. — Сейчас мы плывем благодаря пассату, который дует с северо-запада. Зимой с юга дует свирепый ostralada, он несет штормы. Gregalada (северо-восточный) ветер — дует со стороны Греции и заставляет море волноваться. С запада дует maistral. Levante (сильный восточный ветер) приходит с востока, из Армении…
Но тут третий моряк перебил его:
— Когда начинает дуть levante, то можно уловить запах циклопов.
— Это такие острова? — спросил я.
— Нет. Это такие странные люди, которые обитают в Армении. У них только одна рука и одна нога. Пользоваться луком и стрелой им приходится вдвоем. Поскольку циклопы не могут ходить, они прыгают на одной ноге. Но если они торопятся, то катятся на боку, помогая себе при помощи руки и ноги. Потому-то их и называют циклопами[100], ноги у них как колеса.
Помимо того что матросы рассказывали мне о всяких диковинках, они также научили меня играть в угадайку, которую называли викториной: эту игру придумали моряки, чтобы скоротать время в скучных плаваниях. Они, должно быть, совершили уже много таких плаваний, так как викторина была чрезвычайно долгой и нудной игрой, причем каждый из игроков мог выиграть или проиграть за вечер лишь несколько сольди.
Когда позже я спросил дядюшку, не сталкивался ли он когда-нибудь во время своих путешествий с загадочными армянскими циклопами или другими диковинами, он рассмеялся:
— Хм! Ни один моряк не заходит в чужеземном порту дальше ближайшего кабака или большой лавки. Однако когда его спрашивают, что он видел в дальних странах, ему волей-неволей приходится что-нибудь выдумать. Только marcolfo, который поверил женщине, поверит моряку!
С этого времени я терпеливо, но вполуха слушал россказни моряков о чудесах на суше, однако продолжал с вниманием прислушиваться к их советам насчет того, что надо делать в море во время плавания. Я узнал, что некоторые вещи они называют между собой иначе, чем простые люди, — так, например, маленькая черная, как сажа, птичка, которую в Венеции называли буревестником, мореходы именовали petrelo — «маленький Пьетро», потому что она, как святой, казалось, могла разгуливать по поверхности воды. И еще я выучил стишки, по которым можно было предсказывать погоду:
Sera rosa e bianco matino:
Alegro il pelegrino.
В них говорилось, что если на закате небо красное или утром белое, то это предвещает хорошую погоду на море, а следовательно, благоприятно для странников, пилигримов. Я узнал, как надо забрасывать scandagio — веревку, размеченную по всей длине белыми и красными лентами, — для того, чтобы измерить глубину под килем. Я научился переговариваться с другими судами, проходившими мимо, — мне разрешили это сделать два или три раза, поскольку в Средиземном море плавало множество кораблей. Я кричал на sabir в рупор:
— Счастливого плавания! Что у вас за корабль?
Следовал глухой ответ:
— И вам того же! «Святой Санг» из Брюгге, мы возвращаемся домой из Фамагусты! А у вас что за корабль?
— «Анафесто» из Венеции, мы плывем в Акру и Александрию! Счастливого плавания!
Корабельный рулевой показал мне, как с помощью замысловато переплетенных веревок он одной рукой управляет обеими огромными правилами, которые опускались с обеих сторон до самой кормы.
— Однако в плохую погоду, — сказал он, — требуется по рулевому с каждой стороны, и они должны обладать сноровкой, чтобы по-всякому вращать румпель в соответствии с командами капитана.
Рулевой разрешил мне постучать его колотушками, когда гребцов на веслах не было. А подобное случалось постоянно: пассат дул почти непрерывно, так что для того, чтобы прокладывать курс корабля, весла почти не требовались. Поэтому гребцы в этом путешествии лишь дважды занимали свои места: в самом его начале, когда вывели нас из бухты Маламоко, и под конец, когда они провели корабль в порт Акры.
— Этот способ называется zenzile, — сказал мне рулевой. — По три человека на каждой из двадцати скамеек, расположенных по обеим сторонам судна.
Каждый гребец работал отдельным веслом, которое вращалось в уключинах. Таким образом, самые короткие весла крепились в центре судна, самые длинные — снаружи, а средние располагались между ними. И матросы при этом не сидели, как другие гребцы, например, на buzino d’oro дожа. Они стояли, опираясь левой ногой на скамью, занося весло вперед. И откидывались обратно, когда делали мощные гребки, приводя в движение корабль сериями стремительных бросков. Рулевой при этом ударял колотушками — сперва медленно, а затем все быстрее и быстрее, по мере того как ускорялся ход корабля; обе колотушки издавали различные звуки, так что гребцы на каждой стороне знали, когда им надо было грести усердней.
Мне ни разу не разрешили грести, так как эта работа требовала такого мастерства, что учеников заставляли тренироваться сперва на учебных галерах, установленных на суше. Из-за того, что словом «галера» в Венеции часто называли каторжников, я всегда предполагал, что на галерах и галиотах гребцами были преступники, приговоренные к этим изнурительным работам. Однако рулевой развеял это мое заблуждение, объяснив, что соперничество между судами, перевозившими торговые грузы, столь велико, что тут никак нельзя полагаться на каторжников.
— Потому-то в торговый флот нанимают лишь самых умелых и опытных гребцов, — сказал он. — А на военных кораблях гребут горожане — это своего рода воинская повинность для тех, кто не хочет браться за меч.
Корабельный кок объяснил мне, почему он не печет хлеб.
— Я не держу муку на галере, — сказал он. — Муку тонкого помола невозможно уберечь в море от грязи. А еще в ней могут завестись долгоносики, или вдруг она отсыреет. Именно по этой причине римляне первыми научились изготовлять тесто, которое можно хранить довольно долго. Говорят, что сей пищевой продукт, вне всяких сомнений, volente o nolente[101] изобрел их корабельный кок, после того как мука его промокла от накатившей волны. Он замесил тесто и спас этим муку, затем тонко раскатал тесто и нарезал его тонкими полосками, чтобы они быстрей засохли. Отсюда и произошли все многочисленные по форме и размерам макаронные изделия. Сам Господь послал их нам, корабельным кокам, да и тем, кто на суше, тоже.
Капитан корабля продемонстрировал мне, что игла его буссоли всегда показывает на Полярную звезду, даже когда та невидима. Буссоль в те времена только-только начали использовать в морских путешествиях, как и астролябию, так что оба этих прибора были еще в диковинку. То же самое касалось и periplus — связки морских карт, которые продемонстрировал мне капитан. Там были нарисованы извилистые береговые линии всего Средиземноморья, от Леванта и до Геркулесовых столпов, а также обозначены все течения в морях: Адриатическом, Эгейском и так далее. Вдоль этих нарисованных чернилами береговых линий наш капитан и другие знакомые ему капитаны кораблей отметили ориентиры на суше, которые видны с моря: маяки, мысы, отдельно стоящие скалы, — в общем, все, что помогает моряку определить, где он находится. Что же касается морей, то буквально всю карту капитан исчеркал пометками об их глубинах, течениях и скрытых рифах. Он рассказал мне, что постоянно вносит поправки на основе того, что обнаружил сам или слышал от других капитанов: рельеф и глубина морского дна могут изменяться — например, при заилении, как это часто происходит у берегов Египта, или из-за активности подводных вулканов, как это случается вокруг Греции.
Когда я рассказал отцу, что видел periplus, он улыбнулся и сказал:
— Все лучше, чем ничего. Однако у нас есть кое-что поинтересней. — И он вынес из нашей каюты связку бумаг едва ли не толще periplus. — У нас есть Китаб.
Дядя с гордостью произнес:
— Если капитан обладает Китаб и если его корабль может плыть по суше, он сумеет пересечь Азию до самого восточного Китайского океана.
— Я приобрел его, несмотря на большие расходы, — сказал отец, протягивая Китаб мне. — Его скопировали для нас с оригинала, который был нарисован арабским создателем карт аль-Идриси для короля Сицилии Руггиеро.
Впоследствии я узнал, что слово «китаб» на арабском означает всего лишь «книга», все равно как у нас Библия. Однако Китаб аль-Идриси, так же как и Святая Библия, представлял собой нечто большее, чем просто книгу. На первой странице было начертано полное название, которое я смог прочесть, потому что оно было переведено на французский: «Обращение к пытливому человеку, как исследовать регионы Земли, ее провинции, острова, города, их размеры и расположение, а также советы и помощь тому, кто желает пересечь Землю». Однако все иные слова, испещрявшие страницы сей книги, были начертаны отвратительным червеподобным письмом, каким пишут язычники в арабских странах. Лишь кое-где отец или дядя четко записали на родном языке название того или иного места. Когда я переворачивал страницы, чтобы прочесть эти слова, то заметил кое-что весьма меня развеселившее.
— Да ведь тут все нарисовано вверх ногами! Взгляни, сапог Итальянского полуострова пинает Сицилию в направлении Африки.
— На Востоке всё изображают вверх ногами и задом наперед, — пояснил дядя. — На всех арабских картах юг сверху. Китайцы называют буссоль иглой, указывающей на юг. Ты еще познакомишься с подобными обычаями.
— Однако, если не считать этой особенности, — сказал отец, — аль-Идриси был удивительно точным, нанося земли Леванта и те, что лежат за ними, до самой Средней Азии. Надо полагать, он когда-то и сам там побывал.
Китаб состоял из семидесяти трех отдельных листов, сшитых задом наперед. Они представляли собой карты сухопутных земель, если ехать с запада на восток и с севера на юг. При этом все карты были поделены параллелями в соответствии с климатическими зонами. Соленые морские воды были раскрашены в голубой цвет с прерывистыми белыми линиями, изображающими волны; внутренние озера были зеленого цвета с белыми волнами; реки представляли собой изогнутые ленты зеленого цвета. Суша была окрашена в грязно-желтый цвет, с точками из золотой фольги, обозначавшими города, большие и маленькие. Там, где суша вздымалась в виде холмов и гор, очертания рисунков напоминали гусениц, окрашенных в пурпурный, розовый и оранжевый цвета.
Я спросил:
— А что, возвышенности на Востоке и правда так ярко раскрашены? Пурпурные вершины гор и…
Словно в ответ на мой вопрос, наблюдатель на самой высокой мачте вдруг закричал:
— Terra la! Terra la! Земля!
— Ты скоро и сам все узнаешь, Марко, — сказал отец. — Берег уже виден. Так узри же Святую землю.
Глава 2
Разумеется, я вскоре обнаружил, что раскраска карт аль-Идриси указывала лишь на высоту суши. Пурпурным цветом были изображены самые высокие горы, розовым — средние высоты, а оранжевым — самые низкие холмы; желтый же цвет обозначал равнины. Окрестности Акры не произвели на меня особого впечатления. Эта часть Святой земли была какой-то бесцветной, с низкими песчаными дюнами и унылыми равнинами. Все побережье оказалось серо-желтого грязного цвета, без малейшего намека на растущую зелень, а сам город выглядел грязным и серо-коричневым.
Гребцы провели «Анафесто» мимо маяка в небольшой порт. В омывающих его волнах было полно мусора и отбросов, там плавали жир и слизь, смердящая дохлая рыба и рыбьи потроха. За доками располагались постройки, которые, как оказалось, были сделаны из высохшей грязи, — это всё были гостиницы и постоялые дворы. Капитан рассказывал нам, что в Акре совсем нет того, что в Венеции называется частным жильем, — там и сям возвышались каменные здания церквей и монастырей, больницы и замка. Дальше за замком тянулась полукругом высокая каменная стена, увенчанная дюжиной башен; она шла от порта и до береговой части города. Мне эта стена напомнила челюсть мертвого человека с редкими зубами. По другую сторону от нее, сказал капитан, находился походный лагерь рыцарей-крестоносцев, а за ним — вторая, еще более крепкая стена, которая отгораживала земли Акры от земель, подвластных сарацинам.
— Это последняя христианская твердыня на Святой земле, — печально заметил наш корабельный священник. — И она тоже падет, как только неверные решат взять ее. Увы, Восьмой крестовый поход оказался настолько неудачным, что христиане Европы растеряли весь свой пыл. И теперь сюда прибывает все меньше и меньше рыцарей. Вы заметили, у нас на судне вообще не было ни одного. У крестоносцев Акры сил хватает лишь на случайные стычки с сарацинами.
— Хм! — произнес капитан. — Теперь рыцари уже не те, что прежде. Сколько развелось всяких разных орденов — и тамплиеры, и госпитальеры, и бог знает кто еще. Им больше нравится сражаться между собой… я уж молчу, сколько здесь скандалов из-за кармелит и кларисс.
Капеллан поморщился (я тогда не понял причины его раздражения) и произнес:
— Сир, имейте уважение к моему сану.
Капитан пожал плечами.
— Извините, если огорчил вас, падре, но ведь это правда. — Он повернулся и заговорил с моим отцом: — В смятении не только войско, но и горожане — та их часть, что поставляет оружие и припасы и прислуживает рыцарям. Арабы в Акре слишком продажны, они без колебаний пойдут на сделку с христианами, если та сулит им выгоду. Вот с местными иудеями они не ладят. Что же касается европейцев, то здесь немало пизанцев, генуэзцев и ваших друзей венецианцев — и все они постоянно соперничают между собой и затевают свары. Если хотите мирно заниматься здесь своими делами, то вот вам мой совет: сразу, как только мы пристанем к берегу, отправляйтесь в венецианский квартал и не дайте там вовлечь себя в местные разногласия.