Михаил Ефимович Зуев?Ордынец
Библиотека путешествий и приключений – 26
М. Зуев?Ордынец
ДОРОГА
Июнь. Безветрие. Жарынь.
Сухой жар бил, как из печи. Рожь налилась до половины, и хрипели, щелкали, вавакали в ней перепела. Налился и лист в лесу, был он зелен и густ, и дышал лес березовой горечью. Соловей запустил было замысловатое коленце и, спохватившись, замолк. Для песни не пришел еще час, надо ночи подождать.
У подножия невысокой горы журчал ручей. Из?за далекого перелеска к ручью вилась изрытая нырками, рытвинами и выбоинами дорога – старинный Верхнеяицкий тракт.
В дорожной пыли купались воробьи. Вдруг шумные драчливые их стайки попритихали и, сорвавшись с дороги, рассыпались по ближним березам.
На тракту показался всадник. Поджарый, орехового цвета жеребец, сдерживаемый туго натянутыми поводьями, беспокойно резвился на сухих стройных ногах.
У горы жеребец рванулся, вытянул шею, его горячие плюшевые ноздри затрепетали. По лесу рассыпалось звонкое ржание. Всадник припал к луке и гикнул. Екая селезенкой, жеребец понесся к ручью.
За плечами у всадника подпрыгивала легонькая фузейка, у пояса болтались натруски, деревянные патроны, куда засыпают отмеренные заряды пороха и свинца.
Одет был всадник в красный казацкий чекмень и высокую казацкую же волчью шапку. На лоб вздернут накомарник, частая сетка из черного конского волоса.
В прохладе березовой рощи, у ручья, ядовито звенели комары, в воздухе танцевала мошкара.
Отогнав от воды разгоряченного коня, человек напился, потом разулся и опустил в ручей ноги. Ледяная вода обожгла икры, он счастливо поежился и засмеялся. Вынув из?за пазухи краюху свежего, еще пахнущего полынью хлеба, он начал есть. Ел осторожно, ломая хлеб небольшими кусками и бережно собирая в ладонь крошки. Недоеденный кусок сунул снова за пазуху. Потом прислонился к березе и тихо, с грустной удалью запел:
Черный ворон воду пил,
Воду пил. Он испил, возмутил,
Возмутил...
В сытую тишину дня ворвался вдруг странный шум. Человек оборвал песню и тревожно прислушался. Шум нарастал откуда?то со стороны тракта, словно там разливалась бурная, порожистая река. Человек взглядом окинул дорогу. Вдали поднималось облако пыли.
«Стадо, что ли, гонят?» – подумал он.
Его жеребец стремительно вытянул свою длинную шею, навострил тонкие уши и заржал, захлебываясь радостью и здоровьем.
Когда порыв ветра сдернул с тракта пыльный полог, перед глазами предстал бесконечный обоз. Голова его приближалась уже к ручью, хвост терялся где?то в дальнем перелеске.
Во всем обозе были только мужчины. У всех за поясами торчали топоры, у многих на плечах упруго, большими серебряными рыбинами колыхались пилы?однорядки с лезвиями, завернутыми в тряпки.
Впереди обоза ехал на сивой кобыле седой капрал в стареньком, еще елизаветинских времен, синем мундире. Между телегами сверкали солдатские штыки. Над обозом вились тучи мух и слепней. Ветер приносил со стороны дороги едкий запах пота.
Передние телеги поравнялись с ручьем. Люди шли, низко опустив головы, всем телом подавшись вперед, словно тащили за собой невидимую, но огромную тяжесть. Пот грязными полосами бороздил их лица. Воспаленно блестели глаза. Потрескавшиеся черные губы жадно ловили воздух.
– Эй, крещеные! – гулко крикнул человек в красном чекмене. – Здесь ручей, испейте воды холодной!..
Люди на миг оторопело остановились, а потом, побросав пилы, толпою ринулись к ручью.
– Стой!.. Куда?.. Стой!.. – неистово закричал капрал и ожесточенно заколотил ногами в бока своей клячи.
Но уже со всего обоза, задыхаясь и хрипя от нетерпения, бежали к ручью люди. Они плашмя падали у воды и пили, пили, казалось, не только ртом, но и всем измученным, пылающим лицом.
Человек отошел от ручья, спустился на тракт. Вдоль обоза, услышав о воде, бежали люди. Он шел им навстречу, зорко и пытливо вглядываясь в пыльные, изможденные лица.
Его остановил тяжелый, тошнотворный запах. Телегу, точно бисером, облепили жирные зеленые мухи. Он поднял лежавшую на телеге кучу тряпья. С раздраженным жужжанием взвились мухи, в ноздри ударил удушливый сладковатый запах разлагающегося мяса.
На телеге лежали два мертвеца. Руки их были скрещены на груди, закрытые глаза впали, веки потемнели, носы заострились. В головах у каждого стояла иконка.
– Погинула православная душа! – печально прошептал человек.
– Чего смотришь? Протухли, – сказал кто?то сзади.
Человек быстро опустил на лицо накомарник и обернулся. Около лошади стоял невысокий мужичонка, осаживая оглоблю косившей упряжки. Одет он был в рваный сермяжный армячишко, подпоясанный лыком. Мужик подошел к телеге, покопался в передке и вытащил красную восковую свечу, перевитую наискось сусальным золотом. Высек огонь, зажег свечу и поставил ее в головах покойников.
– Протухнешь! Второй день везу. А жара?то!.. – пробурчал он сердито.
– Отчего померли? – спросил человек в накомарнике. Голос у него был глухой, он слегка пришепетывал.
– Животами изошли, – ответил мужичонка. – Путь дальний, запасу мало. Кору, глину с мучицей мешаем, палыми лошадьми не брезгуем. Видишь, скоты?то тоже еле ноги волочат. – Он кивнул на своего усыпанного репьями, вислозадого мерина. Усталый конь осел на заднюю ногу – не то задремал, не то собрался подыхать. Мужичонка поправил за поясом топор и еще более сердито добавил:
– Ты не думай, не только эти двое богу душу отдали. Посчитай?ка, сколько их во всем обозе наберется. Немало! Протухли, а хоронить не дозволено. Вот и везем.
Глаза мужичонки блестели сухим чахоточным блеском. Он то и дело трескуче кашлял, судорожно цепляясь пальцами за рубаху на груди.
– Сам?то здоров? – ласково спросил человек в накомарнике и протянул недоеденную краюху. – На?кась, пожуй.
– Здоровьем скудаюсь, это верно, – нехотя ответил мужичонка. – Грудью болею. Иной раз кровью блюю. А видишь, в какую даль поволокли? Из?под Чердыни мы. Слышал, может? Чуешь, какая даль? Верст, считай, тысячу будет. Или больше?
– Тысячу будет. А куда путь держите?
– На Белореченский графа Чернышева завод.
– Зачем?
– Кисель хлебать! – Мужичонка окончательно рассердился. – Знамо, работать... Ты слушай?ко, дело как было. Графу для заводского действия работные люди понадобились, и послал он шпыней[1], замахнулся на приказчика. – Здесь моя власть. Уйди, пока цел!
В этот момент с холма выстрелила пушка пугачевцев. Брандскугель, выплевывая огонь через три своих глазка, с воем пронесся над частоколом и шлепнулся в поленницу. Поленья брызгами взлетели высоко над землей.
Одновременно с пушечным выстрелом с холма раздались одиночные ружейные выстрелы. Над валом засвистели пули, заверещали башкирские стрелы. Капрал вздрогнул и поднял левую руку. С нее капала кровь, в ладони торчала стрела. Капрал переломил ее и вырвал из ладони медный многозубый наконечник с обломком стрелы.
– Опять тебя, капрал, война нашла, – проворчал он, приложил тлеющий фитиль к затравке и быстро отскочил назад. Его пушка горласто рявкнула. Дым облаком окутал капрала. У Агапыча от страха подкосились ноги. Шлепнулся на спину и съехал с крутого вала во двор.
Поднявшись на ноги, вытащил из кармана большой ключ и побежал к главным воротам. Но на полдороге остановился, подумал и повернул решительно к дому.
Агапыч вспомнил, что не захватил хлеб?соль, приготовленные для встречи дорогих гостей.
* * *
– Вот так спят! – засмеялся Хлопуша, когда выпущенное капралом первое ядро упало в лесу. – Ишь, встречают.
– Ништо! – беззаботно ответил Чумак. И, обернувшись назад, к своим пушкарям, крикнул: – А ну, ребята, давай?ка сюда тетку Дарью.
Хлестнув коня, Чумак поскакал вперед. Его пушкари, перебирая руками спицы, потащили за ним «тетку Дарью», широкогорлую полевую пушку. За пушкарями поскакали Хлопуша и Жженый.
По указанию Чумака «тетку Дарью» установили на невысоком холме. Чумак сам навел ее и приложил к затравке фитиль. «Тетка» кашлянула так, что разбудила в горах эхо.
– Перенесло, – сказал Жженый, не видя дыма.
Но Чумак, поймавший ухом разрыв брандскугеля, улыбнулся самодовольно.
– Балуешь! Николи этого не бывало. Наша тетка без промаху бьет. Слышь, на заводе разорвалась.
«Тетке» ответила с вала заводская пушка. Ядро легло недалеко, спугнуло кучку конников, но без вреда для них.
– Годи, молодцы, – крикнул пушкарям Жженый, все время внимательно приглядывавшийся к заводским валам. – Годи, не стреляй. Там всего?то один человек мельтешит. Что за оказия? А ну?ка, Федор, езжай за мной. Разрешишь, господин полковник, разведку сделать?
Хлопуша согласливо кивнул головой. Жженый и Чумак поскакали к заводу. Остановившись под валом и задрав голову, Жженый крикнул:
– Кто есть живая душа, выглянь!
В амбразуру рядом с пушечным стволом высунулась голова капрала.
– Чего надоть? Чего под нашими стенами трепака бьете?
– Это ты, дедка! – обрадовался знакомому Павел. – А ну, глянь на меня. Узнаешь?
Капрал долго из?под руки смотрел вниз. И вдруг заулыбался:
– Никак заводский наш, литейщик Павлушка Жженый.
– Я самый! Помнишь, на хуторах у жигарей меня ловил? Ловко я тогда тебя вокруг пальца окрутил?
– Был грех, – смущенно крякнул капрал. – Да ведь служба не дружба, не бабья ласка. Зачем кликал?
– Ты что там один, как неприкаянный, болтаешься? Сдавайся! Нечего зря порох травить.
– Без приказа не могу, – капрал упрямо затряс головой. – Ты парень, раздобудь мне какого ни на есть начальника, пущай прикажет, тогда и ворота настежь.
– Да ты, дедка, очумел! – захохотал Жженый. – Уж не самого ли хвельдмаршала Румянцева тебе раздобыть? Теперь наше, мужичье царство, и выше нас начальников нету.
– Болтай зря! – рассердился капрал. – Тебе смешки, а меня потом за измену присяге шпицрутенами расфитиляют. На кой ляд сдалась мне та присяга, а все ж шкуры своей и старых костей жаль. Не сладко, чай, и мне одному?то здесь. Все мои гарнизонные, верно, как крысы, разбежались. Один вот остался. И со всех сторон меня с валу тащат. То Василь Агапыч, а то вот ты.
– Агапыч? Приказчик? – удивился Жженый. – Вот продажная лиса, переметнулся. Ну, годи, не поздоровится ему! Довольно от одного стана к другому метаться. А ты, дедка, перестань дурить. Отворяй ворота! Навоевался, чай, на своем веку. Хватит!
Капрал долго молчал, глядя в землю, насупя ежом торчавшие седые брови. И сказал решительно:
– Все же без приказу я ни?ни!.. Отъехали бы вы, ребята, в сторонку. Я счас опять палить начну, не задеть бы случаем вас, – мирно и деловито закончил он.
– Вот старый грех! – обозлясь, выругался Чумак и потянул из седельной кобуры пистолет. – Помазали ему баре губы масленым блином, так он и крест забыл! Я его за послушание начальству в рай отправлю.
– Брось! – Жженый схватил его за руку. – Он не вредный дед, только упрямый шибко и службу строго блюдет. Не замай его, Чумак.
Повернувшись в сторону опушки, сложив руки трубой, Жженый крикнул:
– Ребятушки?и!.. Шту?у?урм! На слом!..
Лавина тел – конные, пешие оторвались от пушки и понеслись к заводу. Конница неслась прямо по полям, глубоко увязая в сырой еще земле и высоко подбрасывая копытами большие черные комья земли. Башкиры и киргизы скакали с саблями, поднятыми над головами, с ножами в зубах. Перед конной лавиной краснел Хлопушин чекмень. Хлопуша скакал, как истый степняк, поджимая ноги в стременах под брюхо своего горячего Орешка. Пешие побежали к заводу по тракту.
На крик Жженого ответили многоголосые крики, вопли, рев и отчаянные визги кочевников:
– На слом!.. Ура!.. Наша берет!.. Ал?ла!.. На слом!..
Хлопуша первым подскакал к воротам, скатился с седла и брякнул рукоятью сабли в дубовые, обитые железом доски:
– Отворяй!.. Именем государя!
Ответом было молчание. Лавина атакующих докатилась до ворот и тоже остановилась. Жженый, обернувшись, крикнул:
– Робя, вон то бревно тащите! Ворота бить.
Но заскрипели вдруг протяжно и жалобно воротные петли. Оба тяжелых полотнища распахнулись настежь. В открытых воротах стоял одиноко Агапыч, склонив голову в низком поклоне, с хлебом?солью на вытянутых руках.
– Добро пожаловать, гости дорогие, – сладенько и умильно пропел приказчик. – Давно вас ожидаем. Благословен грядый во имя господне!
Хлопуша шагнул в ворота и протянул руки к хлебу?соли. Но откуда?то сбоку вывернулся неожиданно Жженый и ударил из?под низу по подносу ногой. Коврига хлеба и солонка отлетели далеко в сторону, поднос брякнулся о камни. Хлопуша удивленно и гневно повернулся к Жженому.
– Да ведь это он, – сказал Павел, – приказчик, главный наш зловред!
А приказчик уже убегал в глубь двора, спотыкаясь о поленья, разбросанные пушечным выстрелом пугачевцев.
ПОБЕДА
Теснясь, переругиваясь, крича надрывно, вливались в заводские ворота еще не остывшие от боевого неизрасходованного пыла – работные, чердынцы, башкиры, киргизы.
С валов, празднуя победу, стреляли холостыми зарядами. В заводском поселке звонили жидко, но празднично, как на пасху, А в господском доме трещали двери, звенели разбитые стекла. Казацкие чекмени, азямы, гусарские венгерки, сермяжные зипуны, верблюжьи халаты теснились в дверях, подсаживая друг друга, лезли в окна.
Стреляли в зеркала, рубили на дрова дорогую мебель, в щепки размолотили клавикорды. Под ногами хрустел фарфор, путались затоптанные грязными ногами разорванные материи и меха. Тяжелые тюки бухарских и персидских ковров изрубили саблями в капусту.
Корысти не было. Было лишь желание разнести вдребезги чужую, враждебную жизнь, чтобы не возродилось, не вернулось ненавистное прошлое. Лишь когда добрались до охотничьих комнат графа – радостно зашумели. Торопливо растаскивали дорогие ружья, пистолеты, кинжалы, рогатины. Это нужно, это понадобится, на остальное – наплевать.
Сбросили с вышки подзорную трубу, вслед за ней отправили вниз прятавшегося там немца?камердинера:
– Колдун!.. Небо трубкой дырявишь!
Заводские работные разгромили контору, вытащили на двор конторские бумаги и книги и подожгли. Плясали хороводом вокруг костра и радостно кричали:
– Горят наши долги!.. Горят наши недоимки!..
– Завод бы не спалили, – забеспокоился Хлопуша.
– Не бойсь! Не тронут. – Жженый светло улыбнулся. – Глянь, они что колодники освобожденные радуются. Сбросили с себя извечные кандалы.
И вдруг ударил себя по лбу.
– Батюшки! А про колодников?то я и забыл. Ребятушки, кто со мной заводских арестантов освобождать?
Хлопуша и Жженый в сопровождении полсотни людей направились на «стегальный двор». Против большой, но древней избы, в которой жили заводские солдаты?инвалиды, посередине широкого двора был врыт в землю невысокий и толстый столб. К нему привязывали для порки провинившихся работных. Столб этот на высоте человеческой спины был покрыт зловещими ржавыми пятнами – запекшейся кровью.
В дальнем конце двора темнела «камора» – заводская тюрьма, большая почерневшая от древности землянка, с толстым потолком из бревен. Камнями сбили с дверей «каморы» пудовые замки. Остановились на краю глубокой ямы. Снизу несло пронзительной сыростью и тухлой вонью.
– Сибирным острогам не удаст, – хмуро усмехнувшись, сказал Хлопуша и покачал головой.
– В медвежьей берлоге веселее, – согласился Жженый.