Высоко в ветвях вяза, растущего так близко от замка Саттон, что любой, взобравшийся на дерево, мог отчетливо разглядеть все происходящее внутри большого дома, сидела Кловерелла Блэнчард; ее босые ноги болтались между ветвей, пальцы рук весело бегали по старинной флейте, а внимательные глаза словно застыли на одной точке.
Она видела, как в замок входят и выходят разные люди, слышала крики и вздохи, рыдания и перешептывания, составляющие необходимую часть ритуала переезда. Безо всяких эмоций Кловерелла наблюдала за тем, как в карсту погрузили остатки имущества. Ее флейта умолкла, когда в карету одна за другой стали садиться Мэри, Кэролайн и Матильда, за ними — плачущая миссис Уэбб Уэстон и, наконец, дрожащая от волнения мисс Хасс. Кловерелла улыбнулась, когда мистер Уэбб Уэстон, занеся высоко ногу, обтянутую гамашей, неуверенно вскарабкался на лошадь.
Потом, нее так же не поднося флейту к губам, девушка увидела, как Джон Джозеф стоит у центрального входа и машет рукой вслед этой душераздирающей процессии, пока она не скрылась из виду. Потом он обернулся и в последний раз зашел в дом, чтобы попрощаться с ним. Уэстоны построили Саттон в 1523 году, а теперь, 308 лет спустя, последний из их рода, их датский потомок, покидал этот замок. Круг замкнулся: для Уэбб Уэстонов наступало время скитаний и бесприютности.
ГЛАВА ПЯТАЯ
— Джекдо? Черт побери, этого не может быть! Это и вправду ты!
Вниз по Друри-лейн перед Джоном Джозефом двигался изящный юноша, он помахивал тростью и время от времени подбрасывал в воздух широкополую фетровую шляпу. Сначала на мгновение повисла тишина, а потом раздался радостный крик:
— Джон Джозеф! Боже мой! Я думал, что никогда больше тебя не увижу. Как твои дела?
Они обнялись, хлопая друг друга по спине и тряся руки, словно братья, не видевшиеся много лет. Затем молодые люди отступили назад, чтобы оценить, насколько они изменились за прошедшие четыре года.
Теперь оба стали взрослыми молодыми людьми, каждый был по-своему красив. Джон Джозеф — стройный, франтоватый, с выразительными глазами и чувственным ртом. Джекдо — маленький, смуглый, темноволосый, как и положено Вороненку, одетый как денди в брюки и полуботинки, в пальто, зауженное в талии с подкладными плечиками.
— Ты изменился, — сказал Джон Джозеф. — Чем ты сейчас занимаешься?
— Я окончил школу в прошлом году и побывал в России.
— А что ты там делал? Нет, погоди, расскажешь потом. Я спешу в свой клуб. Пойдем со мной. Или у тебя назначена какая-нибудь встреча?
Джекдо покачал головой.
— Я уже побывал на встрече. Ты знаешь, с кем я сегодня виделся, Джон Джозеф? Этим утром я был у главнокомандующего. Я ухожу в армию.
Джон Джозеф удивленно раскрыл рот, и Джекдо поспешно добавил:
— Нет, нет, я все еще хромой. Но это нечто особое. Я расскажу через несколько минут. Далеко до твоего клуба?
— Да он прямо за углом. Боюсь, что он не произведет на тебя особого впечатления. До Уайт-клаб нашему далеко.
— А какая разница? Выпивка — везде выпивка. А мне надо использовать оставшиеся свободные деньги, чтобы отпраздновать это событие.
— Тогда что может быть лучше? Ну, пойдем, негодник, я просто сгораю от зависти.
Обняв друг друга за плечи и смеясь так беззаботно, словно тот давний рождественский вечер до сих пор продолжался, друзья быстро преодолели Мэйден-лейн и вошли в маленькое, но уютное помещение. Увидев розовые отблески свечей и заметив присутствие двух дам с высокими прическами и перьями в волосах, Джекдо удивленно поднял бровь, но Джон Джозеф с улыбкой прошептал ему на ухо:
— Нет, это не то, что ты подумал, хотя уверен, если ты пожелаешь, они окажутся вполне доступными. Клубом владеет миссис Фитц, а это две ее дочери. И нечего на них так смотреть.
Джекдо покачал головой и печально взглянул на друга:
— Увы, но я до сих пор живу, как отшельник, Джон Джозеф. Россия — страна загадочная, и ее женщины тоже остались для меня загадкой. Может быть, армия поможет мне пополнить мое образование.
— Я в этом не сомневаюсь. А теперь расскажи мне, как тебе удалось добиться назначения. Вот же везучий хитрец!
— Никакой физической подготовки от меня не требуется. Просто я говорю на десяти языках.
— О боже, я и не знал. А что за языки?
— Обычные европейские и русский — собственно поэтому я и ездил в Россию, — а еще венгерский, польский, португальский и румынский. Со следующего года я начну учить еще и восточные языки.
Джон Джозеф устроился в кресле поудобнее и осушил свой стакан вина.
— Я и представить себе не мог, что ты такой умник. Значит, тебя берут в армию шпионом?
— Ну, да. Вот именно. В случае военных действий меня перебросят через линию фронта. А еще я буду работать переводчиком при допросах военнопленных.
Джон Джозеф внезапно погрустнел:
— Господи, как я хотел бы быть на твоем месте. Я не раздумывая поменялся бы с тобой. Будь оно все проклято, Джекдо. Не знаю, что ждет меня в будущем. Я — католик, и поэтому передо мной закрыто множество дверей. По сути дела, я превратился в простого управляющего. Я нахожу арендаторов для замка Саттон, привожу их на место и рассчитываюсь с прежними. Я проверяю инвентарь и собираю арендную плату. Просто ужасное существование. Я бы отдал все на свете, чтобы стать военным. Но на что я могу надеяться в Британской армии?
Джекдо допил свой стакан и налил себе еще.
— А ты не думал об иностранной армии? — спросил он. — Сколько тебе лет?
— Двадцать.
— Тогда поезжай в католическую страну — в Испанию или Австрию.
— Ты думаешь, там у меня будет шанс?
— Конечно. Ты же знаешь, сколько у них в армии наемников. Мой прапрадедушка сражался за королеву Испании, когда удача изменила ему.
— Что ж, возможно, я пойду по его стопам. Ведь удача отвернулась и от нас. Мы сейчас живем в доме Помоны в Хоум-парк. Нам пришлось покинуть Саттон.
— Я знаю. Мой отец написал твоему два года назад, как раз когда вы собирались переезжать.
— А моя мать впала в истерику, которая продолжалась все лето. Знаешь, у меня обо всем остались такие живые воспоминания. Ты можешь приехать к нам погостить на следующей неделе. Как ты на это смотришь?
— Отлично. Я свободен еще двадцать один день. Мне хватило бы времени, чтобы попрощаться со всеми моими женами и любовницами, если бы они у меня были.
— Мне кажется, — сказал Джон Джозеф, делая вид, будто разглядывает Джекдо поверх воображаемых очков, и подмигнув, — тебя надо познакомить с Кловереллой Блэнчард. Я думаю, вы сразу найдете общий язык. Ведь в ее роду тоже есть маги.
— Кловерелла, — медленно произнес Джекдо. — Откуда-то это имя мне уже известно.
На тенистом пригорке близ Строберри Хилл леди Горация Уолдгрейв спала, лежа под деревом. Немного поодаль ее сестра Аннетта, которая в свои пятнадцать лет считалась уже очень хорошенькой, трудилась над вышиванием, а еще дальше леди Ида Энн копалась в песке и делала пирожки из грязи старой жестяной формочкой для печенья. Это было все, что осталось от молодого поколения большого семейства, потому что Джей-Джей теперь вел свое собственное хозяйство в Нэйвстоке, где находились Эссекские владения его отца. А Джордж, окончивший Итон, отправился в путешествие по Европе.
В доме стало тихо и скучно после отъезда двух старших братьев, и светло-голубые глаза Аннетты, притворяясь, что следят за тонкими стежками вышивки, где красовались золотые колибри, в действительности не отрывались от сына садовника. Аннетта пыталась представить себе, каково будет поцеловать его: ведь несмотря на то, что он был простым работником, и довольно тупым на вид, все же он такой большой, сильный, широкоплечий парень и наверняка внес бы приятное разнообразие в ее монотонную повседневную жизнь.
Одно время Аннетта сблизилась с Горацией, но потом начата взрослеть, у нее уже появились месячные, и это отдалило ее от сестры. Она перестала быть одной из маленьких девочек в семье и превратилась в старшую незамужнюю дочь. Следующие два года с ней будет заниматься гувернантка, а потом родители смогут вывезти ее в свет, на «рынок» невест. Аннетте казалось, что так трудно будет этого дождаться.
Но Горацию, спавшую теперь глубоким безмятежным сном, такие вещи не тревожили. Сначала ей снилось, что она гуляет по берегу широкой быстрой реки. То была не ее нежно любимая Темза, она вообще не видела раньше эту реку, показавшуюся ей совсем чужой. И хотя река текла мимо зеленых берегов, по которым мирно паслись стада, где-то недалеко слышался грохот битвы. Горация слышала, как свистят пули, гремят пушечные выстрелы, стонут и вскрикивают люди.
И, что испугало ее больше всего, в самой гуще боя она почувствовала чье-то ужасное одиночество. И не просто одиночество — тот человек, казалось, был покинут всеми, брошен на произвол судьбы. И она сама испытала такое же чувство. Ей показалось, что она будет одинокой до конца своих дней. Затем эти образы растаяли, и сон изменился. Теперь она стояла у алтаря в церкви, находившейся на скале у моря, а рядом с ней стоял мужчина, лица которого она не видела.
— О, любовь моя, — говорила она, — кто ты? Что со мной происходит?
— Не бойся, Горри, — отвечал он. — Дай мне руку и позволь разрушить чары.
— Но я боюсь.
— Доверься мне, — сказал он.
С этими словами он вывел ее из церкви, и она стояла на ветру, слушая колокольный звон, глядя на чаек, летящих в безоблачном небе, и на морс, разбивавшееся о большую белую скалу. Где-то вдали по песку брела одинокая фигура, которая затем скрылась из виду.
— Кто это был? — спросила Горация своего жениха.
— Тот, кто преступил черту, — ответил он и вдруг начал беззвучно рыдать.
Сон изменился еще раз, и Горация обнаружила, что стоит перед каким-то мрачным неприятным домом, возвышающимся до самого неба наподобие башни. Она была опять одна, в целом свете были только она и этот огромный дом. Горри почему-то знала, что не должна входить в него, потому что никогда не сможет выйти оттуда. Но дверь, расположенная в самом центре здания, распахнулась перед Горацией, как только она посмотрела на нее.
— Кто там? — спросила она.
Ответа не было, и Горация с ужасом увидела, как у порога дома начинает возникать какая-то фигура, и она ухмыляется ей. Горри не могла смотреть на нее. Фигура была воплощением жестокости, от нее веяло смертью и безнадежностью, но она улыбалась и кивала Горации.
— Я не войду! — закричала Горри.
Но фигура неподвижно оставалась на месте, издеваясь над беспомощностью Горации.
— Кто может мне помочь? — закричала она в отчаянии. Но в ответ раздалось только эхо ее собственного голоса, отраженного бесчувственными каменными стенами.
Горри повернулась, чтобы убежать, но путь ей преградил высокий лес, который внезапно вырос вокруг дома и почти закрыл его собой. И в этот момент она проснулась, отмахиваясь от ветки дерева, которая колыхалась от ветра, слегка задевая ее лицо.
— В чем дело, Горри? — спросила Аннетта. — Ты так кричала.
— Мне снился сон. Очень страшный. И еще мне снилось, что я выхожу замуж. Это не было страшно, только как-то странно.
— Ну, тебе еще не должны сниться такие сны, — ответила Аннетта. — Запомни правило: старшие должны выходить замуж раньше младших. А моя свадьба тебе не снилась?
— Нет. Я видела только себя и своего жениха.
— А кто был твой жених?
— Просто человек из сна.
Рассвет на Друри-лейн, с которого начался следующий летний день, явил миру несколько странное зрелище. Спотыкаясь и поддерживая друг друга под руки, не слишком торопясь смешаться с толпой разносчиков, молочниц, нищих и бродяг, уже заполнивших улицы Лондона, два молодых джентльмена вышли из клуба после бессонной ночи. На одном — Джоне Джозефе — недоставало галстука, а у другого — это был Джекдо — шляпа все время съезжала на глаза. Более того, на нем был только один ботинок, а на правой ноге — только шелковый носок.
— Ну? — спросил Джон Джозеф.
— Что «ну»?
— Ты, наконец, почувствовал себя мужчиной? Между прочим, обе мисс Фитц так на тебя накинулись, что я уже не надеялась увидеть тебя в живых.
Джекдо поморщился:
— Мне кажется, моя голова сейчас взорвется.
— Догадываюсь, что не только голова! — поддел его Джон Джозеф.
Джекдо засмеялся.
— А как ты поедешь в Гастингс? — спросил Джон Джозеф.
— Почтовой каретой. Если бы я рискнул сесть на поезд, то, боюсь, пришлось бы распрощаться с головой.
— Ну, я думаю, ты бы и без нее добрался. Так я жду тебя в Доме Помоны на следующей неделе.
— Конечно. А нам удастся попасть в Саттон?
— Через два-три дня туда въезжают новые арендаторы, мы можем явиться к ним с визитом.
— Прекрасно. Несмотря на неудобства, которые мне пришлось там испытать, у меня о вашем замке сохранились и кое-какие приятные воспоминания.
— Превосходно. Передай своей матери мой поклон. И генералу тоже.
— Конечно.
Джекдо слегка кивнул на прощание и тут же застонал от боли, разрывавшей его голову. Потом он смешался с толпой, хромая сильнее обычного, потому что его специальный ботинок в этот самый момент украшал спальню мисс Фитц, наполненный цветами и обвязанный галстуком Джона Джозефа.
Пять часов спустя Джекдо прибыл в Гастингс, проклиная себя за то, что так и не решился поехать поездом. С тех пор как Джордж Стефенсон четыре года назад в 1829 году выиграл Рейнхиллский процесс, железные дороги распространились по всей стране. Первая железнодорожная ветка Ливерпуль — Манчестер была открыта 15-го сентября 1830 года. И, несмотря на то, что Джекдо мог бы не доехать домой живым, путешествие на поезде сэкономило бы ему час времени.
Когда Джекдо вышел из карсты перед домом, расположенным в углублении скалы, он взглянул на часы и обнаружил, что не был дома целых сорок восемь часов. Юноша стал тихо пробираться по боковой лестнице к черному ходу, предупреждая всех, кто попадался ему на пути, чтобы держали язык за зубами. Джекдо хотел добраться до спальни, чтобы привести в порядок костюм. Вдруг он услышал, как из гостиной раздался голос Хелен:
— Виолетта, это ты?
— Нет, мама, — крикнула милая малютка из-за спины своего брата. — Это Джекдо крадется тайком вверх по лестнице, как грабитель. Он весь растрепанный, а из кармана у него торчит женский чулок.
Хелен рассмеялась:
— Ну и ну! Идите сюда оба.
Она сидела у своего любимого подоконника и смотрела на море. Рядом с ней лежала маленькая подзорная труба. Когда дети вошли, она обернулась и весело взглянула на них.
После того как два года назад она перенесла тяжелую болезнь, фигура ее стала более хрупкой и изящной. Но она не утратила своей былой привлекательности, и до сих пор ей нельзя было дать больше двадцати пяти лет. По крайней мере, так считал Джекдо. Неудивительно, что отец до сих пор страстно влюблен в нее. Но генерал сейчас находился в казармах, а в его отсутствие Джекдо исполнял обязанности главы семьи.
Поэтому он ощутил за собой некоторую вину и произнес:
— Мне стыдно, что прошлой ночью меня не было дома. Прости меня, пожалуйста.
Хелен лишь улыбнулась и ответила:
— По твоему виду я могу догадаться, что ты отмечал какое-то радостное событие. Джекдо, тебя взяли в армию? Встреча прошла успешно?
— Да. — Он поднял мать на руки прямо из кресла. Да, да, да, моя драгоценная мамочка. Теперь я — солдат Джон Уордлоу.
Виолетта пронзительно завизжала и подпрыгнула на месте, взмахнув густыми черными кудряшками.
— Какие превосходные новости! Твой отец будет очень горд тобою. Я немедленно напишу ему.
Джекдо осторожно опустил мать на пол.
— Да, — произнес он. — И я напишу, вот только переоденусь.
Он прекрасно сознавал, что генерал прочтет эти письма со смешанными чувствами. Джекдо представлял, как на его лице, украшенном пышными бакенбардами, появится серьезное выражение, как его свирепый взгляд постепенно смягчится, когда он дочитает до конца и поймет, что ошибался в своих предположениях и что его хромой сын поддержит славную семейную традицию и пойдет сражаться за кроля Уильяма IV. Но Джекдо знал наверняка и другое: генерал Уордлоу снова ощутит в глубине души мучительный укол ревности и сам же будет себя проклинать за это. Бедный отец!