Змеи-гиганты и страшные ящеры - Рольф Бломберг 2 стр.


Местные жители никому не рассказывали об этом тайнике. Но один из них, зная, что я охочусь только с киноаппаратом, проводил меня в черепашьи угодья.

Два дня мы шли по тяжёлой болотистой местности. Кое-где приходилось топорами расчищать в зарослях путь для себя и осла, который нёс наш багаж — провиант, палатки, камеры. То, что предстало нашему взгляду на третий день, вознаградило нас за все труды. Мы словно перенеслись в седую древность.

В болоте шириной с полсотни метров лежало восемь здоровенных черепах; кругом на полянах и в зарослях мы насчитали ещё десяток-полтора. Все они были намного крупнее тех, которых я фотографировал в Ла-Фе; я мог поклясться, что иные весили по 150–200 килограммов, а то и больше. Они были совсем непуганые — только, когда мы подходили вплотную, втягивали в панцирь голову и ноги и слышался свист вытесняемого воздуха. Эти черепахи почти глухие, можно рядом стрелять, а им хоть бы что.

Они были, несомненно, весьма преклонного возраста. Черепахи вообще относятся к самым долговечным животным на земле, а галапагосским великанам, считают многие исследователи, принадлежит рекорд — они доживают до 200–250 лет. Можно услышать и цифру 500 лет, но это, скорее всего, преувеличение.

О внешности исполинских черепах английский капитан Вудс-Роджерс, посетивший Галапагос в прошлом веке, писал: «В природе нет ничего безобразнее этой твари с панцирем, чёрным, как уголь, похожим на крышу старого экипажа». Его современник, американский военный моряк Девид Портер, так подвёл итог своим впечатлениям: «Трудно представить себе более неуклюжее и неприятное на вид животное».

Что верно, то верно — красавицами их не назовёшь (хотя, на мой взгляд, есть животные поуродливее). Когда черепаха вытянет свою морщинистую шею и разинет беззубую пасть с мясистым, словно распухшим, языком, никого не потянет целоваться с ней. Зато маленькие черепашата очень милы, и панцирь их покрыт тонким узором, словно вырезанным рукой китайского мастера. И ведь так со многими животными: взрослые кажутся нам уродами, а детёныши хороши. Я не знаю среди млекопитающих зверя, который был бы на вид гротескнее, чем бегемот. А бегемотёнком можно залюбоваться!

В черепашьих угодьях я снял много уникальных фотографий и кинокадров. Наша палатка стояла на поляне возле одной из троп, ведущих к водоёму, и часто громадные рептилии шествовали мимо лагеря. Они двигаются медленно (высшая скорость не больше трёхсот метров в час!), но верно, словно танки, ломая кактусы и ветки на своём пути. Иногда на спине черепахи едут бесплатные пассажиры — птички, которые склёвывают с панцирей случайно прилипшие семена, ловят мух и прочих насекомых.

Галапагосские черепахи — растительноядные, но не отказываются и от скоромной пищи. Мой гваякильский друг, профессор Фёгели, провёл интересные наблюдения и убедился, что черепахи не только охотно едят мясо, но и сами умеют его добывать. Он бросал им крыс, которые попадались в его крысоловки, рептилии уписывали их с удовольствием. А одна из них, весом в полтораста килограммов, загрызла и сожрала попугая, у которого были подрезаны крылья. Потом она же очень ловко убила носуху — выпрямив ноги, замерла, как изваяние, и, когда носуха забралась под неё, раздавила несчастную своим весом. Это не была случайность: она всегда привставала, когда к ней подходили куры и утки или другие обитатели профессорского сада.

Из своих двух первых поездок на Галапагосские острова я привёз немало огромных черепах в Швецию. Одна попала в стокгольмский зоопарк, другие — в Музей естественной истории, ещё несколько — в Аквариум в Гётеборге. Их нетрудно перевозить, надо только оберегать от холода. Упомянутый выше капитан Портер сообщает, что заходившие на Галапагос китобои грузили на суда по двести-триста черепах в запас, и они, «как ни удивительно, жили в трюмах по году без воды и пищи».

Наши музеи получили от меня и других редких пресмыкающихся с Галапагосских островов, правда, не живых, а законсервированных. Это были ящерицы — морские игуаны и конолофы. Особенно своеобразна первая из них, единственная в мире подлинно морская ящерица. Она встречается на островах в огромном количестве, можно видеть колонии по нескольку тысяч животных, которые настолько бесстрашны, что лишь с величайшей неохотой уступают дорогу человеку. Самые крупные достигают ста тридцати сантиметров в длину, цвет — серо-чёрный с зелёным и кирпичным отливом, вдоль спины тянется гребень из острых роговых шипов. Покрытая крупной чешуёй морда делает их похожими на древних динозавров в миниатюре. Это миролюбивейшие животные; когда вы их ловите, они, конечно, вырываются, но не пытаются укусить вас, только сердито кивают головой, да иногда выпускают из ноздрей две струйки воды. Будь это не вода, а огонь — вот вам и маленький дракон! Но если морская ящерица сумеет спрятаться между шероховатых камней, которых на этом вулканическом острове бездна, извлечь её оттуда почти невозможно, даже за хвост. У неё острейшие когти, она цепляется ими за малейшие неровности и в то же время вся раздувается. Тяни за хвост, дёргай, сколько влезет, она как в тисках зажата.

В своей книге о Галапагосе Уильям Биб рассказывает о бесстрашии морских ящериц. «Чтобы проверить, можно ли привить им чувство страха, я поймал в силок ящерицу средней величины, подбросил её в воздух, несколько минут поиграл с ней, потом отпустил на волю. Она отбежала на несколько метров, повернулась и посмотрела на меня. Без сопротивления дала снова поймать себя. Шесть раз я ловил её, играл ею — и ничего, разве что она стала ручнее после такого немилосердного обращения. Любое другое животное было бы вне себя от ужаса». Когда я говорю, что это единственная подлинно морская ящерица, это не значит, что она большую часть времени проводит в воде. Просто она всю свою пищу добывает в море. В прилив морские ящерицы неподвижно лежат на камнях и утёсах, но в отлив они сползают вниз и принимаются есть водоросли. Они превосходно плавают и ныряют, даже среди бушующего прибоя, однако редко идут в воду по своей воле. Это и к лучшему, ведь море здесь кишит акулами. Если бросить ящерицу в волны, она тотчас возвращается на берег.

Но и на суше у неё есть враги — одичавшие собаки. Люди перестали преследовать морских ящериц: кожа у них грубая, за неё плохо платят, мясо не очень-то вкусное. Правда, я знавал одного старика, который чуть не каждый день ловил себе морскую ящерицу на обед.

— Не потому, чтобы я их так любил, да и вид у них довольно противный, — объяснял он. — Тут другое: я слишком ленив, чтобы ловить морских черепах или охотиться на коз и свиней. А мяса хочется.

Сходство морской ящерицы с драконом помогло одному американцу снять потрясающие кинокадры. Он сделал из картона миниатюрный город, где дома были не больше коробки из-под печенья, и пустил в него «драконов». Началась катастрофа: здания рушились, сминались под ногами ящериц, весь город обратился в развалины. Получился драматический эпизод, достойный знаменитого фильма «Затерянный мир».

Вторая галапагосская ящерица, конолоф, — сугубо сухопутное животное. Величиной она примерно равна своей родственнице, но насколько красочнее — белый, жёлтый, оранжевый, кирпичный, чёрный цвета. Зато нрав у неё сварливый; когда ловишь конолофа, он норовит укусить, а челюсти у него сильные и зубы острые, — так цапнет, долго будешь помнить!

Впервые я встретился с конолофом на острове Южный Сеймур, в лощине, которую мы назвали Долиной смерти, такое множество козьих скелетов и черепов там валялось. Мрачное впечатление усугубляли тёмные отверстия пещер в скале, и росли тут одни лишь огромные кактусы. Словно преисподняя с рисунка Доре.

Мы только что сошли на берег и развели костёр, чтобы сварить рис, когда мой проводник, норвежский поселенец Стампа, дёрнул меня за руку и показал на большое оранжевое животное. Старый конолоф, не торопясь, шёл прямо на нас. Казалось, он презрительно усмехается. Вдруг заметил нас и остановился. Я встал, он сердито затряс головой. А когда я шагнул вперёд, конолоф с неожиданной прытью бросился наутёк. Я — за ним, но только хотел схватить его за хвост, как он юркнул между камнями. Лишь кончик хвоста торчал наружу, и всё-таки мне удалось вытащить старика из его убежища. Он разозлился, попробовал меня укусить, но не дотянулся и повис неподвижно вниз головой. Я отпустил его; конолоф побежал к камням и забился в расщелину.

На поляне в глубине острова нам попались целые колонии конолофов, по тридцать-сорок штук в каждой. Они жили в глубоких норах в красной земле — поди, доберись! Некоторые линяли и выглядели настоящими оборванцами. Другие, только что сбросившие старое облачение, были просто великолепны.

На беду конолофов, у них отличное мясо; в итоге, за ними, как и за черепахами, охотятся и люди, и собаки. Правда, на самых маленьких и засушливых островках, где нет ни людей, ни собак, ящериц ещё много. Они не спеша расхаживают на широко расставленных ногах и поедают листья и цветы (уплетают, несмотря на длинные игловидные шипы, даже листья и цветки кактуса) или лежат в тени — кто спит, кто предаётся неге, с неизменной издевательской улыбкой на своей уродливой морде. Конолоф тоже в основном вегетарианец, но и мясом не пренебрегает. Я видел конолофа, который ел кузнечика, другой закусывал мёртвой птицей.

Уильям Биб подметил, что они особенно любят плоды кактуса. Он забавно описывает, как конолофы добывают себе пищу. «Я удивился: их действия казались более разумными, чем у любых пресмыкающихся, каких я прежде наблюдал. Две ящерицы стояли под опунцией (крупный кактус). Одна из них приподнялась и стала медленно постукивать лапой по стволу. Сперва я решил, что она задумала лезть вверх, потом понял, что дело не в этом. Долго ящерица стучала впустую, наконец на землю упало два плода. Второй конолоф подскочил и мигом, не разжёвывая, проглотил оба плода вместе с колючками. Тогда первый схватил его за ногу и больно укусил. Второй вырвался и убежал в тень под другим кактусом. Первый не стал больше добираться до „зелёного винограда“, а лёг на брюхо и предался грёзам, которые посещают галапагосских конолофов. Наверно, им грезится край, где колючие плоды падают ящерицам прямо в рот и никто не крадёт их…»

Исследуя желудок одного конолофа, Биб нашёл в нём пять целых плодов кактуса, а также множество листьев и цветков разных растений.

Если считать виды, Галапагос не богат пресмыкающимися. Кроме описанных, есть некоторые ящерицы поменьше, в частности красивые килехвостые; известен один вид змей, совершенно безопасный. И всё-таки, попав на Галапагос, чувствуешь себя так, словно ты перенёсся в далёкую древность, когда на земле господствовали ящеры, — так много здесь рептилий.

Лов змей в Индонезии

После двух путешествий в Южную Америку и на Галапагосские острова я отправился на Калимантан, третий по величине остров мира (только Гренландия и Новая Зеландия превосходят его). И на этот раз у меня было поручение собирать зоологический материал для наших музеев. Кроме того, гётеборгский Аквариум просил меня привезти коллекцию живых рептилий. Девять месяцев провёл я на Калимантане, забирался в самые далёкие и неизведанные уголки глухих лесов, потом поехал на Яву. И, наконец, двинулся в обратный путь, везя с собой в Швецию множество пресмыкающихся как живых, так и мёртвых.

Первые трофеи я добыл на маленьком островке Нунукане у северо-восточного берега Калимантана. Здесь я гостил у лесовода Эрика Люндквиста, который сам очень интересуется животными. Услышав, что мне нужны рептилии, он тотчас организовал отлов. В его подчинении были сотни лесорубов — малайцы, даяки, китайцы, и вот он велел десятникам, чтобы их бригады собирали для меня живые экспонаты.

Уже на второй день один малайский рыбак принёс мне живую, невредимую морскую змею почти двухметровой длины. Это был великолепный ластохвост, желтоватый, с бурыми поперечными полосами и сплющенным с боков хвостом. Я поместил его в корыто с водой, чтобы получше изучить. В воде он двигался быстро и ловко, как угорь, а на суше был совсем беспомощен. Рыбак рассказал мне, что морские змеи частенько забираются в верши; так и эта попалась. Известно около пятидесяти видов морских змей, и все они смертельно ядовиты. Вот и теперь я услышал, что около Тавао, неподалёку от Нунукана, змея укусила рыбака, который проверял свою вершу, и он в страшных мучениях умер через три часа. Правда, на купающихся морские змеи редко нападают. Если встретишь в воде змею, она, как правило, быстро уходит.

Часто можно увидеть с корабля морских змей у самой поверхности моря. У тихоокеанского побережья Панамы я однажды, меньше чем за час, насчитал их около полусотни. В той части Тихого океана есть только один вид — желтобрюхи. Все остальные виды обитают в области от Персидского залива до западной окраины Тихого океана. В Плаиас — так называется курорт на побережье Эквадора — я поймал желтобрюха, который в отлив оказался на суше. Змея лежала, как мёртвая, но едва я поднёс к ней руку, как она стала яростно извиваться, стараясь меня цапнуть.

Нунуканский ластохвост был очень смирным. Мы с Эриком много раз вынимали его из воды, чтобы осмотреть и сфотографировать; он ни разу не попытался нас укусить.

Моим вторым трофеем был питон; его я нашёл в клетке, в которой Эрик держал макаку. Обезьяны, как и люди, испытывают подсознательное отвращение к змеям, и на питона моё внимание обратила макака. Оцепенев от ужаса, она смотрела в угол клетки и дико визжала. Там, свернувшись пёстрым клубком, лежала змея. Это был сетчатый питон, самый красочный представитель этого подсемейства и самый крупный: он достигает больше десяти метров в длину. Судя по вздутию на брюхе, он только что сожрал крысу или ещё какое-нибудь мелкое животное.

Нунукан вообще богат питонами. Мне рассказали, что на болоте в лесу вблизи бунгало Эрика обитает настоящий великан. Островитяне боялись его, утверждали, что он длиной около пятидесяти метров. Даже если они преувеличивали в пять раз, всё равно питон был редкостный, и я вместе с одним охотником малайцем целую неделю прочёсывал густую колючую чащу. Мы заглядывали в норы, в старые дупла, всё осмотрели, но гигант словно сквозь землю провалился.

Эрик во время своих походов часто встречал и убивал питонов длиной и в семь, и в восемь метров. Когда я приехал на Нунукан, он показал мне распухшую руку — память о поединке с удавом. За несколько дней до того он у дверей спальни поймал трёхметрового питона, но не остерёгся, змея укусила его, и рана воспалилась. Надо сказать, что укус неядовитой змеи опасен — гниющие остатки пищи у неё на зубах могут вызвать воспаление.

Питон, как и великаны Нового Света боа и анаконда (о них я расскажу дальше), пользуется среди местных жителей дурной славой, которая в общем-то не заслужена. Я знаю только два случая, приведённых голландским зоологом Феликсом Копштейном, когда нападение питона на человека привело к печальному исходу. В одном случае шестиметровый питон сожрал четырнадцатилетнего мальчика, в другом — десятиметровый исполин заглотил взрослую женщину. На Нунукане один из рабочих Эрика, отправившись на охоту, еле вырвался из объятий удава. Идя через джунгли по узкой тропе и высматривая следы, он слишком поздно заметил огромного питона, который лежал на суку и подстерегал добычу. Удав молниеносно обвился вокруг него и стиснул. Охотнику удалось освободить одну руку, и он принялся рубить змею парангом, пока не заставил её отпустить его. У него было сломано несколько рёбер, и он долго болел после этой передряги.

Назад Дальше