Прошли годы, я постарался изменить внешность, сумел убедить князя сохранить наше общее прошлое в тайне. И вот я снова еду в Кремль… Вспомнит меня государь в прежнем качестве — плахи не миновать, несмотря ни на какие заслуги! И Федор окажется бессилен.
Мы оставили повозку под присмотром слуги и вошли через ворота в Кремль. Дальше дорога шла на подъем, и вскоре мы подошли ко дворцу государя, соединенному с церковью Благовещенья.
В государевых палатах прошли мимо стрельцов, во внутренних покоях уже везде стояли рынды из государевой охраны — в белых кафтанах и штанах с маленькими, блестящими серебром топориками на плечах. Все как на подбор — молоды, стройны и прекрасны лицами. Федор шел уверенно, оно и понятно — дорогу знал.
Мы зашли в небольшую, вытянутую по длине приемную палату. Здесь стояла глубокая тишина. У второго ее выхода рынды преградили дорогу.
— Занят пока государь, ждать велел.
Федор уселся в кресло, я — рядом на лавке.
Через полчаса из двери вышел боярин с бумагами в руке и пригласил нас.
В тронной палате, обитой красным материалом — вроде бархата, в углу стоял монарший трон из искусно выделанного дерева, на котором восседал Василий — повелитель земель русских. На стене висел образ. Перед венценосцем с правой стороны лежал колпак, с левой — посох.
Мы отвесили глубокий поклон.
Федор двинулся к государю, а я остался стоять на месте. Кучецкой тихо переговорил с государем, и тот махнул мне рукой:
— Подойди поближе, боярин.
Я приблизился, бросил беглый взгляд на государя. Зрелых лет — Василию не было и сорока. А вот какого он роста, сказать было нельзя — он сидел. Телосложения среднего, наружность благородная, одутловатое лицо с редкой бородой, умный проницательный взор темных глаз. С тех пор, как я видел Василия, он заметно постарел.
Я замер от страха, изо всех сил стараясь не выдать своего волнения. Одна мысль сверлила меня: «Признает ли государь во мне того удалого дружинника князя Овчины-Телепнева?»
Меж тем всевластный правитель Руси мягко и даже ласково спросил:
— Наслышан я уже о тебе, боярин. Это ты убийцу боярина Голутвина сыскал?
— Я, государь, — от сердца отлегло: не признал, кажется — пронесло!
— И сейчас стряпчий мой о тебе прямо небылицы рассказывает. Зело полезен ты государю деяниями своими. Служи и дале также добросовестно и рьяно. А государь тебя не забудет.
Я отвесил поклон.
Федор одобрительно улыбнулся.
Государь продолжил: я — Проси награду, заслужил.
Я растерялся. Обычно начальство само решает, какой награды достоин подчиненный. И что принято просить?
— Не награды пришел я просить, государь. Твоим указом землицей одарен, благодарю покорно. А остальное на меч возьму.
Федор засмеялся, а Василий хлопнул ладонями по подлокотникам трона.
— Ты гляди, какой скромный! Бояре московские без особых заслуг все время чего-нибудь выпрашивают, а он — просить не хочет.
— Батюшка-государь, а ты удиви боярина, чтобы награда редкая была, — предложил ненавязчиво Федор.
— Да? Ну хорошо, размыслю. Так, князя дать? Так удел на княжение нужен, а новых земель нет. Землицей одарить? Так дарил уже! — загибал пальцы государь. Похоже, эта игра ему и самому нравилась.
— Оружие какое саморедкое подарить? Невелик подарок. А и хитер ты, Федор! В тупик государя поставил. Ну, тогда сам чего-нибудь присоветуй.
Федор нагнулся к уху монарха, пошептал. Государь оживился.
— Выбирай. Дьяком в Приказ тайных дел или
Поднялся князь Трубецкой.
— Предлагаю поднять чаши, дорогие мои побратимы, чтобы в трудный час каждый из нас пришел на помощь другому!
Все дружно, без команды, поднялись и осушили чаши.
— А что, не пойти ли нам в баню? — предложил кто-то.
Предложение было принято, но я не пошел. Я хорошо помнил, чем все кончилось зимой — меня тогда везли на санях как беспомощную куклу.
После славного пира я крепко спал всю ночь и отлично выспался.
Утром с холопом первым делом я пошел в конюшню. Надо же было рассмотреть подарок Федора поближе. Конь был хорош — темнокожий, поджарый. Шкура лоснится, грива подстрижена.
Я посмотрел на своего вологодского коня, стоявшего в стойле чуть дальше. Грива нечесана, в хвосте — репья. Шкуру, правда, холопы уже вычесали щеткой. Мне стало немного стыдно. Конь накормлен и напоен — за этим я следил строго, но после дороги обиходить коня не было ни времени, ни сил.
Холоп восхищенно поцокал языком:
— Хорош конь, норовистый, правда. Когда уезжать будешь, боярин?
— Да сейчас и поеду. Вот только попрощаюсь с Федором.
— Приболевши хозяин, отлеживается после вчерашнего. Так я седлаю обоих коней?
— А что, на вороного седло разве тоже есть?
— А то как же! Седло богатое!
— Седлай, я скоро.
Я взбежал по ступенькам, постучал в комнату Федора. Услышав слабый ответ, зашел.
Федор лежал в постели, рядом на табуретке стоял огуречный рассол. Густо пахло перегаром. Выглядел Кучецкой неважно — глаза опухли, белки покраснели, одутловатое лицо выражало страдание.
— Федя, ты бы поберег себя, уж не мальчик — по столько пить.
— Последняя чарка лишней была, — согласно кивнул боярин.
— И предпоследняя — тоже.
— Ты чего пришел?
— Попрощаться. Подарок твой посмотрел. Восхищен! Спасибо тебе, я сам бы такого коня не купил.
— Пользуйся, заслужил. Может, еще на несколько дней останешься?
— Давно дома не был, по семье соскучился, да и вотчина пригляда требует.
— Тогда прощай! Думаю — свидимся еще не раз.
Мы пожали друг другу руки, и я вышел. Во дворе сел на своего коня, а подарок вел в поводу.
Выехав из Москвы, я прибавил ходу. Верст через десять, когда мой конь стал уставать, пересел на арабского скакуна. Седло было непривычным, луки седла — высокими, но сидеть удобно. Село обито красным бархатом, на луках — серебряные пластинки. Когда я рассмотрел седло повнимательнее, то понял, что стоит оно немалых денег. Щедр Федор!
Теперь мой конь шел в поводу.
Араб нес меня легко, проходя версту за верстой и не выказывая признаков усталости.
До вечера я преодолел верст сорок, чего никогда раньше мне не удавалось. И в самом Деле — хорош конь: вынослив, быстр. С характером только, что не по нему — мордой крутит, а то и за колено укусить пытается. Но, получив пару раз сапогом по морде, больше таких попыток уже не делал.
Добрался я на сей раз до Вологды быстро.
Домашние, понятное дело, обрадовались. А уж как я был рад обнять Лену и Васятку!
С удовольствием помылся в баньке после пыльной дороги и начал отъедаться на домашних харчах.
А потом — в вотчину. Слава богу, что здесь все было в порядке. Управляющий дело свое знал, и мое посещение только и свелось к тому, что я деньги забрал за работу мельницы да постоялого двора. Сбор урожая еще впереди, но все крестьяне были на полях — пропалывали репу и капусту.
На обратном пути из Смоляниново я подъехал к заброшенному колодцу, где в прошлом году я манускрипты сыскал. Наверное, пора и за продолжение раскопок подземелья браться, а то я все откладывал: дела не давали или зима препятствовала.
Решено — завтра и приступим, опыт уже есть. И не злато-серебро меня привлекало, о котором мне дух поведал, вернее сказать — не столько оно — я же все-таки не бессребреник, сколько сокрытая где-то в камере подземелья Книга судеб.
Я собрал поутру дружинников и отобрал четверых во главе с Федькой-занозой — из тех, кто язык за зубами держать может. Веревки и лопаты у нас еще с прошлого года были.
И началась работа — дружная, но пыльная и тяжелая. В основном копали дружинники, а чтобы работалось веселее, я им каждый день вечером вручал по серебряному рублю — деньги весомые.
После получения первых же денег парни шли копать с большей охотой. А как же — корова два рубля стоила. Или одеться и обуться можно было на торгу. Вот и старались мои помощники.
Я помнил слова привидения из тумана, возникающего после чтения заклинания из манускрипта, потому до камеры с золотом добрались быстро. Ценностей было не так уж много — набралось на четыре увесистых мешка, но уже одна эта находка оправдывала с лихвой все труды. Но меня золото и серебро как-то не сильно волновали — я искал другое, более ценное сокровище.
И вот, когда рухнул последний камень старинной кладки в проломе стены подземелья, я отодвинул в сторону Федора, взял в руку светильник и полез в темноту. Пыль, паутина, мрак кромешный. Бр-р-р!
В центре небольшой камеры, на полусгнившем деревянном столе стоял сундучок, окованный медью. С бешено бьющимся сердцем я повернул ручку, откинул крышку сундучка и заглянул внутрь, поднеся светильник. Есть! На дне лежала большая старинная книга.
Я не стал ее доставать из сундучка, а тем более открывать. Преждевременное любопытство может обернуться мне боком: книга-то непростая! Закрыл крышку сундучка и, взяв под мышку, вытащил его наружу, на свет божий.
— Все, парни, похоже — раскопки закончены! Думаю, ничего особо интересного здесь больше
нет! Даю каждому по два рубля за труды и старания!
— Ура! Слава боярину! — бурно возрадовались мои помощники.
По дороге в Вологду я бережно держал сундучок перед собой, а дружинники мои везли мешки с ценностями.
Дома ратники бережно отнесли мешки в мой кабинет и собрались во дворе, ожидая моих приказаний. Срочных дел на ближнее время не предвиделось, и я освободил их от службы до вечера и на весь следующий день — пусть отдохнут, заслужили. Кто-то подался на торг, а Демьян поехал в родную деревню.
Подхватив сундучок, я быстро пошел к дому. Елена, зная мой характер, проводила меня понимающим взглядом, благоразумно не вмешиваясь в мои дела.
Я взбежал по ступенькам на второй этаж, неся перед собой заветный сундучок. Поставил его на стол, запер дверь и уселся в кресло. Волнение было велико — даже во рту пересохло. Очень хотелось не медля прочесть свой вердикт, но… я боялся. Страшно узнать свою судьбу, а еще страшнее — судьбу своих близких.
Наконец, я решился: отбросил крышку сундучка и взял в руки старинную, с пожелтевшими страницами, книгу. Руки тряслись, я не мог набраться решимости открыть ее и прочитать о себе. Потом взял себя в руки: чему быть — того не миновать!
Я уселся в кресло, перевернул обложку книги. Руки оказались в пыли. Да, давненько никто не открывал сей фолиант. Перелистал. Вот оно!
Строчки рукописных букв прыгали перед глазами. Так, «Юрий Котлов, будучи перенесен во времени…», и далее шли уже известные мне события. «… И заимев за заслуги обманом боярское звание…» Я покраснел. Но из песни слов не выкинешь, что было, то было. Что там дальше?
«… За заслуги в битве с крымскими татарами будет жалован княжеским званием, но ненадолго. Волею случая и судьбы будет перенесен в свое время…»
И это все? Я так стремился узнать свою судьбу, а тут — коротко, даже слишком лаконично.
Я перевернул страницу. «… Жена его невенчанная именем Елена покинет сей мир в возрасте сорока лет, умерев от чумы…»
Меня обдало жаром. Я опустил книгу, не в состоянии читать дальше. Это сколько же Елене сейчас? По-моему — двадцать восемь. Или двадцать девять? Недолго осталось ей жить — чуть более десяти лет. А где я буду в это время? Черт! Не написано, когда я вернусь в свое время. Так! А избежать чумы можно? Хм, если было бы можно, наверное, в книге не было бы про смерть. Чувство жалости к Елене теснило грудь.
А с Васяткой что? Я еще перелистал страницы.