Наверху лощины показались первые татарские всадники. Они постояли и исчезли. А немного погодя вся седловина между холмами почернела — ее заполнили татары. Было их много, слишком много.
Впереди на скакуне гарцевал мурза. На его груди уже можно было разглядеть доспехи, из- под которых видны полы расшитого халата. В руке сабелька поблескивает.
Вот мурза оценил обстановку, счел, видимо, что мы не представляем серьезной угрозы, взмахнул саблей и что-то прокричал. Татарская конница перестроилась для атаки и стала медленно разгоняться, ускоряясь вниз по склону лощины. От топота множества копыт дрожала земля.
В животе стало пусто, как бывало у меня перед сечей. Мои всадники стояли неподвижно, глядя на приближающегося врага, и ждали моего сигнала. Вот уже различимы лица, раскрытые в крике рты.
— А… а… а… — накатывался татарский боевой клич «Алла!».
Бояре стали переглядываться. Неуж татары благополучно миновали наши проволочные заграждения?
Ан нет! Милостив русский Бог!
Первая шеренга всадников как будто споткнулась — падали, переворачиваясь через голову, кони, своими тушами ломая кости всадникам. Задние налетали на упавших и падали сами. Над полем брани стоял крик раненых и покалеченных, конское ржание. Пора!
Я взмахнул саблей, привстав на стременах:
— Трубач! Сигнал к атаке!! С Богом! Вперед!
Всадники хлестнули коней, и мы начали разбег. За полсотни метров до проволоки я показал саблей вправо и влево, и всадники разделились, устремившись к проходам. Через мгновение первые бойцы уже метали во врага сулицы.
Ответные действия русских были очень неожиданны для татар. Вначале их таранный удар был смят нашим проволочным заграждением, потом внесли свою лепту сулицы, лишив жизни многих врагов — почти каждая сулица нашла цель.
Татары сбились в плотную массу, не понимая, что произошло впереди. Они увидели наших ратников, обходящих их с обеих сторон.
Теперь закипела сеча на саблях. Звон стоял, как в кузнице. Только к звону этому добавились крики, стоны, ржание. Дрались даже лошади — кусали за ноги всадников, вставали на дыбы, били передними копытами низкорослых, мохнатых и, в общем, неказистых, но выносливых татарских лошадей.
Я оглянулся. За мной развевалась священная хоругвь, вдохновляя воинов на смертный бой с погаными, умножая силы. Знаменщики следили за моими сигналами, готовые в любой момент подхватить знамя, если кто-нибудь из них будет ранен или убит.
Пора и пешцев в бой вводить: татары немного пришли в себя и пытались пробиться вперед, к речке — через раненых и трупы своих же воинов.
Я привстал на стременах и заорал. Крик ли это был, звериный рык, рев? От оглушительного, парализующего звука присели на задние ноги кони — и татарские, и наши, запрядали ушами. Бой на мгновение остановился, все пытались понять — что это такое? Однако со склонов холмов поднялись и бегом вниз ринулись пешцы. Было их много, они с ходу били остолбеневших крымчаков копьями и рубили боевыми топорами.
Теперь бой кипел по всей лощине. Эх, были бы еще силы — с тылу бы теперь ударить татар, Да нечем!
Из дерущейся массы донесся звук пистолетного выстрела, затем — еще один! Мать твою! Да ведь пистолеты были только у моей десятки да у нескольких бояр.
Я ринулся на звук выстрелов. Там ведь Василий, сын мой должен быть!
Навстречу мне из сечи вынесся татарин с перекошенным лицом и саблей в поднятой руке. Я выхватил из-за пояса пистолет и с пяти шагов успел выстрелить ему в лицо. Он упал, а я сунул пистолет за пояс и выхватил саблю.
Вот кто-то яростно рубится спиной ко мне. А халат-то то на нем — татарский, и шлем не наш. Не раздумывая, я рубанул его поперек спины.
Рядом на молодого ратника наседали двое татар, и мне было ясно, что долго он не продержится. Ближайшего ко мне татарина я ударил сбоку — прямо в подмышку, достав до сердца. Фонтаном ударила кровь, рукоять сабли стала липкой, скользкой. Второго кончиком сабли в лицо успел достать молодой ратник.
Да где же мой десяток? По-моему — вон там, впереди. Только попробуй пробейся к нему, когда все вперемешку — и русские, и татары.
Я пробивался вперед, когда на меня накинулись сразу трое крымчаков. От злости или гнева я, не владея собой, выбросил вперед левую руку, и в татар полетел клубок огня. Вспыхнули сразу все — и кони, и люди. Жуткий вой и лошадиное ржание на миг перекрыли звуки боя. От горящей троицы все бросились врассыпную — никто не понял, от чего они загорелись, а все непонятное пугает.
Вот и мой десяток. Почти все целы — некоторые в крови, но не понять — сами ранены или чужая кровь на них. И Василий цел — саблей орудует.
Я врубился в сечу, нанося удары направо и налево и постепенно приближаясь к сыну. За мной следовали знаменщики в плотном окружении конных воинов.
Рядом с моим сыном — чуть позади его, прикрывая ему спину, яростно работал саблей Федька-заноза.
С земли кинулся на меня с ножом татарин. Лошадь свою он уже где-то потерял в сече. Я успел выставить саблю вперед, и крымчак сам наткнулся на нее.
Оглядеть бы сейчас поле боя, да как выбраться из сечи? По большому счету управлять боем я уже никак не мог. Бой разбился на схватки отдельных людей или групп. Со всех сторон — лязг железа, стоны, крики, ржание и — страшный мат.
Я подскакал к Василию и помог ему: зайдя справа, после короткого поединка отрубил крымчаку руку, а потом и добил его.
Расправившись с крымчаком, я стал пробиваться к месту, где стояли проволочные заграждения. В самом начале татарской атаки там, в первых рядах, скакал мурза. В числе первых он и упал. Надо увидеть, что с ним. Живой полководец — как знамя, вокруг него образуется ядро схватки, он вдохновляет на битву остальных воинов. И пока он жив, татары будут биться до последнего. Если мурза погиб, татарские воины могут дрогнуть.
Около груды тел у заграждений никто не сражался — некому было. Тяжело понять в сплетении конских и людских тел, этом окровавленном месиве — кто есть кто. Вот вроде халат цветной шелковый виден.
Я соскочил с лошади, стал растаскивать мертвые тела. Точно — мурза! Мертв уже: глаза остекленели, голова неестественно вывернута — видно, сломал его при падении.
Я окликнул пробегавшего пешца. Мы вытащили тело мурзы, перекинули его через седло моей лошади и под уздцы повели лошадь на склон холма.
Бой еще продолжался, но уже было видно, что перевес на нашей стороне. Меня поразил воин, сражающийся невдалеке. В кольчуге и шлеме, без щита, он двумя руками держал огромный топор-клевец и с легкостью крутил его перед собой, нанося смертельные удары направо и налево. Татары отступали перед ним. Что может легкая сабля против тяжелого боевого топора?
Мы с ратником сняли с седла тело мурзы и поставили его на землю, придерживая с обеих сторон. Я заорал во все горло:
— Эй, нехристи, вот ваш мертвый мурза! Вы проиграли. Бросайте оружие и сдавайтесь на милость государя!
За мной гордо развевался полковой стяг, поддерживая дух уставших в жестокой сече бойцов.
Бой на мгновение стих, а потом возобновился снова. Но не было уже того остервенения, с которым до этого момента бились бойцы с обеих сторон. Наши яростно наседали, а татары, деморализованные зрелищем убитого мурзы и русского стяга на склоне холма, лишь отбивались. Но и сдаваться пока никто из них не хотел.
И все-таки они дрогнули. Из задних рядов вырвался татарин на лошади и рванулся вверх по лощине. Эх, сейчас хотя бы десяток наших конных наверху — никто бы из них не ушел. А бегство с поля боя — как лавина в горах: сорвался маленький камешек со склона, и вот уже целый поток камней несется вниз, сметая все на своем пути. Так и сейчас — бежал с поля боя один, за ним — второй, а потом и — многие. В панике татары старались поскорее покинуть это страшное место — ускакать или убежать. Но этих догоняли мои пешцы — кололи копьями, рубили саблями.
Бой почти прекратился, оставались отдельные очажки сопротивления, которые вскоре были подавлены русскими ратниками. Разгром был полный, удалось уйти не более чем сотне татар.
Я перевел дух. Победа! Первая в моей жизни победа во главе полка!
Шум боя стих.
Я стоял на склоне холма, рядом валялось тело мурзы. Поставив на него ногу, я вскинул руку и заорал:
— Победа! Мы одолели их!
В ответ раздался восторженный рев: ратники били саблями по щитам, грохот стоял невероятный.
Я подал сигнал трубачу — играть сбор у знамени. Ко мне начали стекаться воины.
Первыми подскочили ратники моего десятка, стащили с коня и стали подкидывать.
— Отпустите, чертяки, уроните, — увещевал я их — все-таки во мне сто килограммов, да железа пуд, как не более.
Наконец, меня опустили на землю. Я снова взобрался на коня.
— Своих раненых перевязать, татар — добить, оружие и прочие трофеи — собрать. Для трофеев подгоните сюда подводы.
Ратники, опьяненные победой, ринулись собирать трофеи, попутно добивая раненых татар.
— Своих раненых перевязать в первую очередь! — надрывал я глотку.
Меня услышали, снесли раненых к реке и умело перевязали — чай, опыт у многих имелся.
Бойцы собрали трофеи, коих набралось на три подводы.
Я созвал бояр.
— Други мои! От всего сердца благодарность вам всем и ратникам вашим выражаю. Не подвели вы государя и воеводу своего. Низкий вам всем поклон.
Я отвесил им земной поклон, бояре тоже склонили головы.
— Однако же я должен вам сказать, что за стол пиршественный садиться рано! Не похоронены еще товарищи наши, кои жизнью своей остановили недруга. Всем, за исключением дозора, собрать тела павших воинов наших и снести на холм. Там мы их и похороним по-христиански — в братской могиле. Вместе воевали, пусть вместе и упокоятся.
Я выделил воинов в конный дозор, который встал на холмах.
Мы сняли оружие и доспехи. Все без исключения сносили тела убитых русских воинов на холм. Когда последний погибший был поднят на вершину, воины стали рыть общую могилу. Мы же с боярами пересчитали павших героев — их оказалось сто тридцать два. Бояре опознавали своих погибших, а я отыскивал на бумаге фамилию и делал отметку.
Когда эта скорбная работа была завершена, все спустились вниз, в лощину, и стали считать убитых татар. Хоронить их мы не собирались. Хищниками, волками они пришли на нашу землю, вот пусть другие хищники — волки, росомахи — воронье наконец — обглодают их кости.
Крымчаков оказалось семьсот пятьдесят. «Ого!» — удивился я, и за мной — все бояре. Соотношение разительное. Оно могло быть и не в нашу пользу, кабы не наши хитрости с проволочным заграждением да с пешцами на холмах.
Мы вернулись к месту последнего упокоения павших русских воинов. Я приказал товарищам воеводы выстроить ратных людей для прощания с погибшими. Знаменщики наклонили полковое знамя и застыли в скорбном молчании.
Один из ратников, монах-расстрига, счел молитву, и все ратники приступили к погребальному молебну. После молебна воины стали осторожно укладывать тела погибших товарищей на дно большой братской могилы, складывая им по-христиански руки на груди и закрывая лица холстиной. Мужчины, седые и юные, многие с перевязанными наспех ранами, не скрывая слез на суровых лицах, прошли по краю могилы, бросая ритуальную горсть земли.
Ратники начали засыпать могилу.
Пока работали лопатами, двое воинов топорами срубили большой деревянный крест. Я же ножом вырезал на дереве следующую надпись: «Павшие русские воины, отстоявшие землю свою от татар. Вечная вам память!»
В молчании, шурша сапогами по траве, спустились мы с холма, перешли вброд речку и вернулись в свой походный стан. Я снова взобрался на коня.
— Други мои! Победой закончилась сегодняшняя сеча, но мы разбили лишь малую часть татар. Наши товарищи еще сражаются с врагом, и нам расслабляться нельзя. Струсившие и оставившие поле боя татары могут вернуться и привести с собой свежие силы. Потому сейчас — ешьте и отдыхайте. Разрешаю выпить по чарке вина, но не более! Кого увижу пьяным, завтра самолично буду сечь плетью перед всем честным народом! Брони надеть, оружие не снимать! Возвращаемся в лагерь!
Я слез с коня, как с трибуны. Бояре недовольно сопели — привык русский народ пьянствовать после успеха. Но я хорошо помнил несколько случаев, когда татары целиком вырубали полки только потому, что все ратники были пьяны и не оказали сопротивления.
Я отдал распоряжение о высылке дозоров на три стороны и смене караулов. Хоть и были недовольны бояре и воины, но перечить мне никто не посмел. После победы меня сочли удачливым, и авторитет мой к вечеру этого дня был значительно выше, чем утром — до битвы. Кем я был утром? Неизвестный в полку вологодский боярин, о коем многие и не слыхали. Вечером же я был уже умелым полководцем, сохранившим в сече со злым и жестоким врагом большую часть полка. А удача в эти времена значила много. Удачлив — стало быть, Бог на твоей стороне, и весть об этом в войске разнесется быстро. Еще надо было учитывать, что сводный полк, который хоть и ставили не на самые опасные участки, часто погибал в боях почти полностью — из- за плохой вооруженности, необученности, да что там — несогласованности действий отдельных бояр. Почувствовав перед боем и во время него мою твердую руку, полк подобрался и действовал согласованней и лучше. Те, кто воевал в этом полку раньше, быстро это поняли.
Когда подоспела нехитрая похлебка, все поели и подняли по чаше вина за упокой душ убиенных на поле бранном и провели благодарственный молебен Господу о победе над врагом. Поскольку все устали и вымотались, то улеглись спать. Над лагерем стоял густой храп, некоторые во сне вскрикивали — видимо, по новой переживая события боя. Я тоже быстро отрубился.
А проснулся от толчка в бок. Спросонья схватился за саблю.
— Эй, боярин, ты чего? Это же я, Федька!
Рядом со мной стоял Федька-заноза и толкал
меня в плечо.
— А, что случилось?
— Утро уже, гонец за тобой приехал, ко князю требует.
— Сейчас, только лицо умою.
Я умылся, оправил на себе одежду. Пока я прихорашивался, подъехал на коне Федька, ведя моего коня в поводу. Шустер — и когда только успел?
Я передал полк Денисию, отдал распоряжения. С десятком конных ратников мы помчались ко стану князя. Войска вокруг поубавилось, видимо — все разошлись по отведенным местам.
У шатра князя Одоевского мы спешились, и Федька сунул мне в руку какую-то тряпку.
— Чего ты мне суешь?
— Бунчук мурзы — я срезал с древка.
Так я и вошел в шатер — с бунчуком в руке.
— Боярин Михайлов, прибыл по вызову.
— Ну, здрав буди, боярин. Как у тебя дела?
— Да вот, повоевали вчера.
Я бросил на стол татарский бунчук. Князь и его окружение удивились.
— Не слышали ничего. Постой-ка, бунчук-то тысяцкого. Ты что, тысячу побил?
Все уставились на меня.
— Не — не всю, мертвяков ихних насчитали семьсот пятьдесят.
По шатру пронесся легкий гул изумления — не врет ли?
— А своих сколько положил?
— Сто тридцать два ратника.
В шатре все притихли, наступила полная тишина, только слышно было, как за шатром вдалеке перекрикиваются воины.
— Ну-ка, ну-ка, расскажи поподробней. Не бывало еще такого.
Я рассказал о проволоке и пешцах на склонах холмов.
— А проволоку где взял? — не поверил кто-то из находившихся в шатре.
— Дал денег, и мои посыльные скупили всю проволоку в Коломне.
Шатер вздрогнул от хохота.
— То-то мы проволоку сыскать нигде не могли, когда хотели мосты вязать. А виновник-то — вот он! — дивился один из бояр.
— Подожди-ка! — князь Одоевский вышел из шатра и быстро вернулся.
Вскоре в шатер стали прибывать бояре. Когда их набилось уже около сотни, князь попросил:
— Расскажи-ка, как бой шел, и как ты готовился.
Я громким голосом, чтобы было слышно всем, пересказал подробности подготовки к бою и самого боя. Бояре удивленно загомонили. Но князь поднял руку, и в шатре стихло.
— А теперь скажи, сколько татар положил.
Я назвал цифру.
— А каковы твои потери?