— Да я что? Так сказал, не подумавши.
Но Федор не отставал:
— Вот и отблагодари человека, мужа славного за деяния добрые, думаю — не оскудеешь.
Дьяк уселся за стол, размашисто подписался на какой-то бумажке, песочком мелким присыпал, сдул.
— Бери!
Я взял бумагу, прочитал. Подорожная, с моим именем. Имею право без досмотра и податей с нужными мне людьми пересекать границы безвозбранно. Неплохая бумага, в мое время цены бы ей не было — а в это? Я за рубеж ни разу не выезжал, да как-то пока и не собираюсь. Однако же свернул аккуратно подорожную и сунул за пазуху. Встал, отвесил легкий поклон.
— Э, погоди, это не все.
Дьяк полез в шкаф, вытащил небольшую золотую шкатулку искусной работы с самоцветами на крышке.
— Дарю. Вещица иноземная, французская.
Я вновь поклонился.
— Ну что, пора и честь знать, дела государевы ждут. — Федор шагнул к двери.
Я последовал за ним. Дьяк, провожая меня к двери, на прощание пожал руку:
— Ты вот что, боярин, зла на меня не держи, коли обидел нечаянно словом неловким. Коли нужда в чем будет — приходи. Ежели по моему ведомству что — помогу.
Федор, уже усевшийся в возок, высунул руку в окошко:
— Дай посмотреть.
Я протянул шкатулку. Федор покрутил ее, открыл крышку. Заиграл мелодию скрытый механизм.
— Занятная штуковина. Ты куда сейчас?
— Домой думаю, в Вологду. Бумаги через тебя передал, чего мне в Москве проедаться?
Федор не возражал. И что ему сказать-то было? Он лучше многих знал, сколь медлительна и неповоротлива государственная машина.
Мы обнялись на прощание, и я пошел на постоялый двор.
Федька-заноза обедал в трапезной. Я заказал обед поплотнее и присоединился к нему.
— Чего это ты, боярин, так наедаешься, как будто после поста?
— Домой выезжаем, Федор.
— Когда?
— А вот доем…
— Что-то уж больно поспешно.
— Никак — понравилось в Москве?
— Все лучше, чем в Вологде. Там каждый переулок знаешь, и тебя каждая собака знает.
Мы доели, я расплатился. Прислуга вывела наших коней — уже оседланных, отдохнувших и застоявшихся в конюшне.
Федор быстро сгреб наши вещи в переметные сумы, и мы не спеша выехали со двора. Впереди еще полдня — далеко отъехать успеем.
Выбрались за город. В Москве снег был серым от золы и пепла множества печей, а за городом снежная белизна глаза резала, и дышалось вольготно.
— Э-ге-гей! — заорал Федор во все горло.
— Ты чего?
— Так, боярин, от радости жизни.
— Ну-ну.
Мы пустили лошадей в галоп — только снежная пыль сзади завихрилась.
Гнали до сумерек, остановившись на ночевку на постоялом дворе. Обстоятельно — не спеша и сытно — поужинали да и улеглись спать. После гонки по морозу в комнате уютно — тепло и чисто.
Мы с Федором отрубились сразу. Однако же Далеко за полночь были разбужены криками в коридоре. Оба сразу проснулись, по привычке мгновенно оделись, обулись, опоясались саблями, и лишь после этого вышли в коридор. Из дверей выглядывали испуганные постояльцы, большая часть которых была в исподнем.
Снизу, из трапезной раздавались крики:
— Ратуйте, люди добрые, убивают!
Мы с Федором ринулись туда.
За стойкой стоял бледный от испуга хозяин, зажимая рукой разбитый, окровавленный нос. Посредине трапезной здоровенный детина в синем кафтане стрельца, изрядно в подпитии, держал за косу женщину, стоявшую перед ним на коленях. Правой рукой он яростно размахивал бердышом и орал:
— Не подходи, всех порешу!
Кричала и плакала женщина, причитал хозяин, плакали в голос сбившиеся в угол служанки.
— Чего тут происходит?
— Постоялец напился. Показалось ему, что один из гостей на жену его заглядывается. Вот он и приложил гостя секирой своей.
— Бердышом, — механически поправил я. — А чего он хочет?
— Да кто же его знает?
Я подвинулся вперед, выглянул из-за стойки. Постоялец, которого ударил бердышом стрелец, лежал неподвижно, но крови видно не было. Это уже хороший знак. Может, он его не лезвием, а обухом ударил и оглушил?
Я сделал еще шаг в направлении стрельца. Федор меня понял без слов и начал пробираться вдоль стены, обходя стрельца слева.
— Стоять! — заорал стрелец. — А то я сейчас ей башку снесу, а потом и вас на куски порублю!
Глаза его были красны от выпитого и возбуждения. В таком состоянии с ним говорить бесполезно, он даже не помнит, как его зовут. Черт, что делать? Убить его можно — Федор сделает отвлекающий маневр или шумнет, и стрелец переключит свое внимание на него. Достать его саблей за один прыжок можно, но убивать своего — не бандита, мне не хотелось. Обезоружить, в подвал холодный бросить, чтобы протрезвел — и все дела. Но сейчас он — как разъяренный бык, да и могуч.
Я сделал Федору знак подождать, отошел к лестнице, зашел за штору, достал из мешочка белый порошок и высыпал несколько крупинок в огонь светильника. Так, теперь надо зеркало найти. Себя-то я вижу, а вот окружающие?
Зеркало висело аккурат рядом с хозяином, у стойки.
Стараясь не стучать каблуками сапог, я подошел к зеркалу, но, уже выйдя из-за занавеса, понял, что невидим: на мое появление никто не среагировал — даже головы не повернул. Тогда пора.
Я смело пошел на стрельца. Устав размахивать бердышом, он уперся им в пол. То, что надо.
Подойдя ближе, я подпрыгнул и с размаху, изо всей силы ударил стрельца ногой в грудь. От неожиданного удара тот уронил бердыш, отпустил волосы женщины, отлетел назад и сильно приложился спиной о стену — так, что у него
дыхание перехватило. Не в силах сделать вдох, он лишь беззвучно разевал рот.
Федор бросился к нему и заломил руку за спину. Я же расстегнул пряжку ремня на кафтане стрельца, затянул ремень на руке и, подтянув вторую руку, туго их стянул. Мы с Федором действовали так согласованно, как будто он меня видел.
Федор тихо прошептал:
— Боярин, ты здесь?
— Тихо, здесь! Тащи его с хозяином в подвал, пусть на холодке полежит, очухается.
Я отошел от стрельца, ударом ноги отправил бердыш подальше — к стойке и увидел, как от удивления у хозяина округлились глаза и отвисла челюсть.
— Свят, свят, свят, — забормотал он и стал креститься, — не иначе — нечистая сила помогла.
Ага, жди — как же.
Я подошел к лежащему неподвижно постояльцу, осмотрел, перевернул. Крови нет, но на голове — здоровенная шишка. Повезло мужику, удар древком бердыша получил. И еще — сотрясение мозга. Не смертельно. Больно и неприятно, но главное — жив. А ведь запросто мог лежать сейчас с разрубленной надвое головой.
Ну и все, представление окончено, больше мне тут делать нечего.
— Эй, хозяин, — это Федор подал голос. — Давай буяна в подвал оттащим, пусть гам протрезвеет.
Хозяин утер кровь с лица замызганным полотенцем и нехотя побрел к Федору. Вдвоем они подхватили уже очухавшегося стрельца под
руки и поволокли во двор. Я же, тихо ступая, пошел по лестнице наверх — в свою комнату.
А вдруг стрелец не один? И в комнатах спят или играют в кости его сослуживцы? Неожиданных неприятностей я не любил, и потому решил пройтись инкогнито по жилым комнатам. Все равно ведь пока не виден.
Прошел сквозь ближайшую дверь. На столе горела свеча, а на постели в одном исподнем сидел купец и пересчитывал деньги.
«Не то», — я прошел сквозь стену. Двое девиц лежали в одной постели в ночных рубашках, прижавшись друг к другу.
— Ужас какой — ты слышала крики?
— Тихо, Катерина, — конечно, слышала. Не дай бог, это животное с топором к нам в дверь ломиться будет! Я со страху умру.
Я улыбнулся — теперь уже никто ломиться не будет.
Прошел еще сквозь стену — следующую. Думал, будет моя комната, оказалось — не дошел, просчитался.
На постели сидели двое мужиков. Без одежды, в исподнем. А потому определить — кто они, было невозможно. Мужики обстоятельно беседовали. Я бы прошел к себе, но разговор заинтересовал, и я решил задержаться.
— Верно тебе говорю, Серафим! Охрана небольшая будет — всего два десятка стрельцов, а золота — два сундука. Набери шпыней непотребных, коих никто искать не будет, побольше. Погибнут в схватке — так и не жалко.
— Так ведь не все погибнут!
— А мы на что? Добьем сами, а золото поделим.
— Опасно! Это тебе не купцов грабить. Золото-то государево.
— На нем не написано, чье оно! Возьмем — наше будет!
Ого, да тут, похоже, решили казну государеву ограбить, вернее — не саму казну, а «золотой обоз». Самое уязвимое место — перевозка. Сама казна — под укрытием мощных стен, пушек и многих стражей. Вот только где и когда они грабить станут? Черт, где зеркало? Надо посмотреть на себя, не дай бог — действие порошка закончится, и я стану виден.
Я увидел в углу небольшое зеркало и двинулся к нему. Видимо, пошел неосторожно — каблуком стукнул или еще чего зацепил, потому что оба мужика сразу насторожились и замолчали.
— Иване, у стен уши тоже бывают. У меня ощущение, что мы в комнате не одни.
— У меня, Серафим, тоже. Вроде как ветерком обдало, да и запах чужой.
Вот! Запах их насторожил. Всяк человек по- своему пахнет, и я этого совсем не учел. Пора мне убираться отсюда, а за мужиками проследить. Злодейство задумали.
Я прошел сквозь стену в свою комнату — и вовремя. Сразу подойдя к зеркалу, увидел, как в нем на глазах стало проявляться мое изображение. Сначала — призрачные очертания, потом оно стало более четким, приобрело краски.
В двери заскрежетал ключ, и вошел Федор.
— Боярин, ты здесь уже — что-то я тебя просмотрел.
— Бывает.
— Ты голову кому другому дури, а я с тобой уже не один год. То с руки огонь пускаешь — думаешь, сеча была, так я не увидел? То, как сегодня — это другие поверили, что нечистая сила была. Я-то почуял, как меня ровно ветерком обдало, а потом стрелец в стену влип. Понял я сразу — твоих рук дело!
— И что теперь? В церковь пойдешь или серой окуриваться станешь?
— Как ты, боярин, подумать такое мог? Ты мне жизнь спас, и я тебе до смерти своей должен. А то, что бывают у тебя… — Федька подбирал слово, — … странности, так мы все не без них.
— Вот что, Федор. За стеной два мужика договариваются, как обоз с государевым золотом ограбить. Что думаешь?
— А чего думать — порешить их обоих, и все дела.
— Порешить несложно, только, похоже — за ними люди из их банды есть. Один вроде — главарь, второй — наводчик. Плохо, что не знаю — где, в каком месте и когда злодеяние замышляют исполнить.
Федор ответ выдал сразу:
— Тоже мне загвоздка. Проследить за ними, вот и все.
Я задумался, а Федор запер дверь, разделся и лег в постель.
— Боярин, давай спать, до утра уже немного осталось. А утро вечера мудренее, завтра чего- нибудь и решим.
Так я и сделал.
Едва проснувшись, мы оделись и спустились вниз.
Хозяин стоял за стойкой с распухшим носом и отекшей верхней губой. В трапезной было пусто. Довольно необычно: в это время народ завтракает поплотнее — и в путь.
— Чего у тебя так тихо, постояльцев не видно?
— Съехали все спозаранку, даже откушать не изволили.
— Что случилось?
— Так ночью стрелец бузил.
— Видели, знаем.
Хозяин оглянулся по сторонам, вроде боясь, что его кто-то подслушает.
— Так нечистая сила, не иначе, помогла. Стрелец-то об стену как шарахнулся, чуть дух не испустил. Все то диво видели. Вот и решили — нечистая сила, да и разъехались чуть свет, испугавшись ее.
— И стрелец?
— Да выпустил я его, — махнул рукой хозяин. — Он в подвале холодном посидел — живо очухался, еле назад по ступенькам выбрался, аж посинел. У меня в подвале лед чуть ли не до осени не тает.
— Что, и мужики из соседней с нами комнаты съехали?
— И они, — подтвердил хозяин.
— Твою мать! — огорчился я. — Называется — проследили. Ладно, хозяин. Давай-нито поесть, да поплотнее. Может, следующий раз покушать только вечером удастся.
— Сейчас, сейчас! — засуетился хозяин. — Глашка, ты чего телишься, гости есть хотят!
Глашка заполошенно заметалась, выставляя на стол горшочки с кашей, обильно заправленной мясом и луком, пряженцы на блюде, пиво.
— Э нет, пиво не надо, вина дай. От пива на морозе только замерзаешь, а вином немного согреешься.
— Хозяин, а ты не видел, в которую сторону соседи наши направились?
Хозяин огорченно развел руками:
— Нет, не видал. Как-то все сразу разъехались. Да и не мое дело смотреть, куда кто поехал.
— Верно, — вздохнул я.
Почему-то мне подумалось, что один из гостей — Иван — отправился в Москву. Иначе откуда бы он знал о «золотом обозе»? Наверняка он не из простых, скорее всего, в Казенном приказе кружится, возможно даже — мелкой сошкой, вроде писаря. Это только на первый взгляд кажется, что слуги да мелкие служилые люди мало знают. Умеющий слушать да наблюдательный может знать много. Наверняка идея — его. Узнав об обозе, он план захвата разработал, да друзей старых нашел, чтобы разбой осуществить. Не зря же он этого Серафима уговаривал.
А Серафим, скорее всего, в провинции живет, на пути следования обоза или просто недалеко. А где государева казна хранится? В Вологде или Белозере. И оба хранилища — на одной дороге, на торговом пути к Соловкам. Аккурат из первопрестольной через Дмитров, Ростов, Ярославль на Вологду, а далее — и Белозеро. Так что если они и направятся куда, то непременно в ту сторону. Только больной на голову засаду устроит рядом с Москвой. Нет, если и задумают они обоз перехватить, так подальше от первопрестольной, и, вероятнее всего — между Ярославлем и Вологдой. Там и городков-то нет, изредка деревни да постоялые дворы. Помощи обозу, в случае чего, ждать неоткуда, а в лесах местных армию укрыть можно, не то что разбойников. Единственное, что мешать будет — зима. В лесу без костра долго не усидишь, замерзнешь. Костры же разводить побоятся. Так что перед появлением обоза сообщник их предупредит.
Что делать? В Москву вернуться, к Федору Кучецкому? А если его на месте не окажется? К другому кому? Могут и не поверить. В Вологду ехать? Плещеев точно поверит и ополчение соберет. Да ратью мы разбойников только напугаем, разбегутся по лесам — ищи-свищи их. Знать бы место засады и самим ударить по банде.
Мои размышления прервал Федька.
— Боярин, ты чего сиднем сидишь, не кушаешь? Если ехать надо, то ешь, не на голодный ведь желудок по морозу скакать.
— Верно, Федор. Задумался.
— Я даже догадываюсь, о чем.
— Скажи, какой умный! И о чем же?
— Где и как разбойников перехватить.
— Тихо! Хозяину это слышать совсем ни к чему.
Федор наклонился ко мне.
— Мыслю — между Ярославлем и Вологдой нападут. Леса там глухие, да и стрельцы устанут — самое место!
— И я гак же думаю. Тогда давай есть — и в дорогу.
Есть пришлось в одиночку. Пока я раздумывал, Федька уже успел покончить с завтраком — просто мне мешать не хотел.
Вещей у нас почти не было, так что мы собрались быстро, а слуги вывели уже оседланных коней.
И погнали мы направо, по торговому пути. Считай, с разбойником Серафимом нам было пока по дороге. Хорошо бы за ним проследить, если, конечно, удастся догнать.
Ехали мы до вечера, так никого и не нагнав. Тракт был оживленный, саней и всадников много, но, как я не вглядывался, знакомого лица не увидел.
Периодически мы давали лошадям возможность отдохнуть, переходя с галопа на шаг или рысь.
За день удалось проехать не меньше пятидесяти верст. Вконец вымотанные зимней гонкой, мы остановились на ночевку на постоялом дворе, что так зазывно светил огоньком в ночи.
Мы плотно поужинали — ведь ели-то еще утром, часов десять назад.
Я подступил к хозяину с расспросами, описав Серафима.
— Ага, есть такой. Часом ранее появился. Как откушал, так из комнаты и не выходил.
Я сунул ему полушку — за молчание. Медная монета мгновенно исчезла в широкой ладони трактирщика. Уф, догнали! Теперь не упустить бы.