Хасан был молод и решил, что он еще не созрел для понимания таких странных фокусов мировой политики.
И вот Герард сидит перед ним. Он там, в России, создал новое движение, но какое? Королю неловко переспрашивать, но он решительно не понимает, что это за движение, которое поручили возглавить такому «стратегу».
Впрочем, Кибальчиш не так глуп, как могут о нем подумать. К примеру, он видит, что Хасан ничего не понял, и решил растолковать суть своего движения.
— Многие у нас индифферентны, — ввернул он мудреное словцо, — и не идут на выборы, не хотят поддержать президента. Я решил возглавить вот этих — индифферентных. Мы вернем в политику жирных и ленивых.
На слове «жирных» он поперхнулся. Впрочем, тут же поправился.
— Таких теперь много, сорок процентов. Представляете, какая армия вольется в политику?
— Да, представляю. Это большая сила. Но вы уверены, что все они приверженцы вашего президента?
— Не все, но большая часть. А если учесть менталитет лидера…
Герард выпучил глаза — и так, что они готовы были выстрелить. Король даже струхнул малость.
— Понимаю, понимаю, но что вас привело в Арабию?
— В Арабию? Русских в России восемьдесят два процента, а все русские любят арабов.
— И они решат, что вы тоже любите арабов?
— Конечно! Это же ясно как божий день. И все наши политики ездят к вам за менталитетом.
— Спасибо за откровенность. А мы-то грешным делом думаем, что вы хорошо относитесь к Арабии и спешите к нам в гости, как к добрым знакомым.
— Да, да, это, конечно, так, но мы, политики, как вам известно, и шага не ступим без цели.
— Это вы… А вот Гальюновский у нас часто бывает, а теперь и генерал Гусь… Они-то к нам ездят без всякой цели, а просто из желания поглядеть на нас, себя показать.
Герард низко опустил голову, спрятал лукавую улыбку. О короле думал: «Блажен, кто верует…»
— У вас есть ко мне конкретное дело? — спросил король.
— Есть. Хотел предложить вам союз: мы за вас, а вы — нам.
— Наши отношения закреплены в документах. У вас есть полномочия предложить что-то новое?
— Полномочий нет, но я общаюсь с президентом, знаю Шарапдасулова, мой лучший друг Чернохарин. Он великий дипломат, это ему принадлежит афоризм, который сейчас повторяют все президенты мира: «Хотели как лучше, а получилось, как всегда». Есть возможность закрепить, умножить… Ну, словом, если вы признаете наше движение, выскажете одобрение — публично, по радио или в газетах…
— Движение — ваше внутреннее дело. Мы обыкновенно не вмешиваемся в жизнь других стран. И тем более, в дела партий. Если же хотите знать мое личное мнение: я готов поддержать всякое движение, любезное вашему народу, прежде всего, русскому. У нас со славянами давние и глубокие связи, мы друзья и союзники по борьбе с кознями дьявольских сил, тех самых сил, которые в России пытаются ослабить и даже уничтожить русский народ. Если вы покажете себя другом славян, если и вы против сатанизма и за наших богов — Христа и Аллаха, тогда и мы станем вашими союзниками. Арабы — народ осторожный и в выборе друзей разборчив; мы будем зорко смотреть и долго думать, как бы нам не ошибиться и не поддержать тех, кто служит дьяволу и Америке.
— В Америке есть чему и поучиться…
— Америка нас душит, она против арабов и славян…
— Извините, вы меня не так поняли. Мы тоже против американской экспансии, но мы хотели бы перенести на российскую почву ее экономические законы, весь спектр свобод…
— Свободы бывают разные; свобода голодать, растлевать, отравлять наркотиками… Не думаю, чтобы русскому народу нужны были эти свободы.
Король поднялся, давая понять, что аудиенция окончена. Герард еще хотел что-то сказать, но Хасан энергично наклонил голову и этим жестом окончательно поставил точку в их беседе. Дверь раскрылась, и вошедший служащий повел Герарда к выходу. Дмитрий, с восхищением слушавший беседу короля с российским политиком, сказал:
— Вы говорили с ним так, будто знаете его сто лет, или, как говорят у нас, пуд соли с ним съели.
Король вышел из-за стола, прошелся по кабинету.
— Эти вселенские сороконожки и у нас ведь есть, только мы им не даем хода. Они не так умны, как кричат об этом на каждом углу. И даже, можно сказать, совсем не умны, а примитивны. В отличие от вас, мы к ним подходим со стороны биологической. Их ведь тоже сотворил Бог, но только гены в них заложил разрушительные. Детьми дьявола назвал их Иисус Христос. А дьявол он и у нас есть. И у нас он противостоит Аллаху. Аллах созидает, дьявол разрушает. Арабы живут с ними дольше, чем вы; мы давно поняли, что тот, кто допускает их к власти над собой, совершает самоубийство. И ваш народ тоже знает об этом, но за тысячу лет общения с ними он не нашёл против них защиты. Ваш организм не выработал противоядия; вы излишне добры, по-детски доверчивы, склонны быстро забывать и прощать обиды. Ваш Бог, сотворяя вас, заложил в ваши гены слишком много детского. От детского у вас и восторг, и пламенная страсть, отсюда и таланты во всех делах. Лягушечья душа не сотворит «Лебединого озера», не напишет «Евгения Онегина». У вас под стать вашей душе и территория — от океана до океана. Она вас разобщает, но она же и питает вас могучим духом. Гулливер не смог справиться с лилипутами, а вам недосуг разглядеть у себя за пазухой тлетворных тварей. Нам иногда кажется, ваш Бог подшутил над вами, оставив вам до старости младенческую душу. Но это не так. Бог, как всегда, поступил мудро. У вас от наивности, от горячей веры в чудеса и великие мечтатели, мудрецы и герои. Завидую тебе, Митя, что уродился сыном такого народа. Ну, а дети дьявола…
В нынешнем столетии во второй раз запустили их в Кремль, и чем это кончится — неизвестно. В первый раз после семнадцатого года Бланк-Ленин и Бронштейн-Троцкий со товарищи извели чуть ли не половину населения страны, теперь же, как я думаю, вы потеряете больше. Но сила народа не в одном количестве; она и в мёртвых героях живёт, в правде и величии всего содеянного народом.
Вас, русских, если и рота одна останется, все равно вы победите. Бог тайну ведает: для поддержания жизни всех народов на земле должен жить народ, от которого вся благодать идёт. Мудрецы Востока знают это, потому мы и тянемся к вам; Россия для того и тебя к нам послала.
Дмитрий поблагодарил короля за теплые слова и стал прощаться. Король, как всегда, проводил его до подъезда.
Возле машины, подаренной шейхом Мансуром, Дмитрия ожидал Герард Кибальчиш.
— Надеюсь, вы не откажете мне в гостеприимстве?
— Рад буду принять вас, — любезно пригласил бывшего владыку России Дмитрий. И почтительно раскрыл перед ним дверцу автомобиля.
Ехали по центральной улице города. Герард бывал здесь несколько раз и, может быть, потому не смотрел по сторонам, а сразу же стал излагать свои впечатления. Говорил торопливо и не очень внятно:
— Я когда был в Кремле, не очень жаловал этого… восточного царька. Ну, вот — получил сдачу. Считай, мы квиты.
И потом, чмокая мокрыми губами:
— Поразительно, как в них въелась эта восточная спесь — король, ваше величество!.. На бешеной козе не подъедешь.
— Король культурный и милый человек. Нашим бы владыкам его образованность!
— Ты шутишь… Митя. Надеюсь, можно тебя звать по имени? Я много старше тебя, ну, и… положение, которое занимал… надеюсь, дает мне некоторые права.
— Называйте меня как угодно — хоть горшком, только в свою партию не зовите. А фамильярность у вас в крови, это ваша национальная черта. Вы, как я заметил, таким образом стараетесь поставить себя вровень с собеседником, а чаще всего — и выше. Так что — называйте.
От слова «национальная» Герард поморщился, как от зубной боли, он даже головой своей мясистой замотал, словно его ударили по затылку, но быстро оправился, сказал:
— Вот как! Уж и национальную черту подметили; у них, что ли, научились: они тут каждого сквозь рентген просвечивают: кто да из какого клана… А я, Митя, интернационалист, меня пионерия и комсомол воспитали, да и дед мой, как тебе известно, писателем детским был, нового человека хотел сформировать.
— Книг его не читал, а вот по радио слышал, как он русских крестьян расстреливал. Надо же! Какую напраслину возводят! И на кого! На детского писателя, человека самой гуманной профессии. Дедушку-то вашего палачом представили.
Герард с юмором не в ладах, иронию в упор не слышит, а Дмитрий сел на своего конька и знай погоняет. Лепит в глаза все, что о нем знает. Никого и ничего не боится. Парень он русский, простой — что и взять с него?
Герард продолжал мирно, вкрадчивым голосом:
— Я, Митя, по делу к тебе приехал, а к Хасану так зашел, ради этикета. У нас к тебе важный разговор есть.
— Разговор — пожалуйста; вы, верно, о деньгах речь поведете: как бы их вернуть тем, у кого их со счетов сдуло? Сейчас ко мне многие обращаются — из ваших.
— Кто это — наши?
— Ну, те, которые вдруг богатенькими стали. Не было ни гроша — и вдруг алтын. Вот и у вас тоже…
Дмитрий миролюбиво, и вроде бы сочувственно, стал называть банки за границей, и суммы вкладов, и проценты с этих сумм…
— Вы-то, может, и не знаете о них, а они лежат там, и процентики набегают, и все на вашу фамилию. А ну, как завтра суд начнется!
— Какой суд?
— Народный! Какой же еще! Митяй-то, он парень строгий, никому в рот не смотрит. Он у нас неподкупный.
— Какой Митяй?
Герард плохо понимал Дмитрия; смотрел в зеркальце, прикрепленное над рулем, и думал: «В здравом ли он уме?..»
Вдруг вспомнил:
— Ах, Митяй! Тот, что с острова Кергелен? А скажите, Митя, что это за зверь такой — Митяй с Кергелена?.. Его новые русские как огня боятся: говорят, он деньги со счетов снимает, а куда отправляет — неизвестно.
Ответить Дмитрий не успел. Машина остановилась, и к ней подскочили генерал Гусь и Гальюновский. Наперебой здоровались с Дмитрием. Герарда словно бы и не замечали. Было видно, что Дмитрий им очень нужен, с ним они связывали какие-то важные свои планы.
— Дмитрий широким жестом показал на дверь:
— Проходите, господа! Мы рады гостям из России.
Хитрые, коварные это люди, российские политики и политиканы, много тайных мыслей держат они в голове и не торопятся их выкладывать, тем более если перед ними человек другой веры, других убеждений.
Много разных толков ходило по Москве о Дмитрии, но они его не знали. И человек, которого к нему приставили кремлевские ребята, то есть Мария, никаких серьезных сведений о нем не давала. Много за нее натерпелся их верный дружок Аркаша, — из-под его крылышка выпорхнул так называемый представитель президента, его она женушка, а на кого работает — неведомо. Одно твердит в секретных донесениях: парень он надежный, служит России и президенту, охрана обеспечена. И всё! Понимай как хочешь: «служит России и президенту». Будто бы это одно и то же. Дура набитая! Баба с куриными мозгами!.. И как же это наш Аркаша не вразумил идиотку? Служить можно и нужно небольшому кружку избранных, а не какому-то абстрактному слову «Россия». В России-то сколько живет людей и каждый в свою сторону тянет.
Сильно всполошил их слух о снятых со счетов вкладов. Вдруг в один момент из банков полетели миллиарды. Среди пострадавших были и русские. И это-то сбило всех с толку, Что это за фрукт такой — Митяй. Не щадит ни наших, ни ваших. Вроде разбойника с большой дороги.
Сидели за круглым столом, пили кофе из золотых чашечек, и печенье, и пирожное брали с золотых подносов. Посуду Дмитрию подарил король. И сказал при этом: «Я, Митя, и твой бюст из золота прикажу изваять. И поставлю его в своем кабинете». А шейх Мансур прислал круглый малахитовый столик. За ним сейчас и сидели гости из России.
Прерванную в машине беседу возобновил Герард Кибальчиш:
— Так что же он за зверь такой — Митяй?
— Митяй-то? Ученик мой. Компьютерный оператор. Подсобрал деньжонок, компьютер мой под мышку — и был таков. Объявился на Кергелене. Я грешным делом и не знаю, где остров такой — Кергелен.
Из своих комнат вышла Мария, подняла обе руки — дескать, приветствую всех. А гости вскочили, точно ужаленные, выстроились к ней в очередь — руку целовать. Гальюновскому сказала:
— С вами не имела чести быть знакомой, зато уж и люблю телепередачи с вашим участием. Ну, кто еще кроме вас может плеснуть водичкой в физиономию Немцову?.. Герард Тимурович отважится?.. А, может, наш грозный генерал с птичьей фамилией?..
Она повернулась к генералу:
— Голос у вас, генерал, — да, трубный; и фразу хлесткую кто-то вам придумал… «За державу обидно…» Но чтобы вот так — плеснуть из стакана!.. Нет, вам до этого далеко.
— Фраза сильная, — подтвердил Дмитрий, — и еще вот… как это у вас?.. — «Умею останавливать войны!..» — тоже звучит.
— Особенно для школьников, — сказала Мария. — От вас, наверное, девочки без ума. Ну-ка, человек: останавливает войны! Есть от чего потерять голову. А тут еще голос ваш — Шаляпин такого не имел. Я как-то была в гостях у нашего знаменитого баса Бориса Штоколова, так и он вам завидует. А кстати, вы не пробовали петь?..
Всем трем политикам не нравилась фамильярность тона и явно издевательский подтекст, но, может быть, в такой веселой шутливости заключался каприз хорошенькой женщины? Она знала, что нравится, что представляет здесь высшую власть, и не могла справиться с фонтаном чувств, вырывавшихся по случаю встречи с еще не старыми и на весь мир известными мужчинами. Ей они прощали игривый и, конечно, не безобидный тон, но вот Дмитрий?.. Он-то по какому праву скоморошничает? А, впрочем, может, он прост и глуп безнадежно? Так или иначе, но оба они позарез нужны каждому из трех залетевших сюда молодцов — хочешь-не хочешь, а слушай болтовню хозяев.
Герарду не давал покоя шалопай с Кергелена — боялся за свои вклады в шести заграничных банках, пытал Дмитрия:
— А этот… ну, ваш приятель, сбежавший на остров, он по неразумению…
— Митяй-то! Да вы его не бойтесь. Ваши денежки честным трудом заработаны. Их-то он не тронет, а если и заденет, то по ошибке, нечаянно.
Кибальчиш как-то кисло и жалобно скривился; видимо, подумал: какая мне разница, по какой причине он «заденет» мои миллионы, умышленно или по ошибке, денег-то он лишится. Герард начинал нервничать, его состояние усиливало и тревогу друзей, они крепились, но очень бы хотели знать: нельзя ли как-нибудь умерить пыл этого разбойника? Нужно было выяснить, каких взглядов придерживается этот Митяй. Кого из политиков он уважает, а кого считает своим врагом? По фамилиям уже лишенных капиталов нельзя ничего понять: потрошил он без разбора, кто попал под горячую руку: русских, кавказцев, евреев. Вот что страшно — без всякого выбора крушит, кого ни попадя — наотмашь бьет.
— Как же это вы, — загудел Гусь, — такое открытие и выпустили из рук.
— Но руки-то мои остались. Вот они!
Дмитрий показал ладони.
— Захочу и будет компьютер. Да еще и посильнее. Такой, что хлопну по башке и самого Митяя, он и скукожится.
Политики инстинктивно съежились. Слышал Герард и о лептонной пушке Дмитрия; за ней к нему и пожаловал; то есть не то, чтобы хотел заполучить ее, но подчинить своей воле самого пушкаря, Дмитрия. А для этого ему надо выяснить, кому он из них симпатизирует. Вот Мария с восторгом говорила о Гальюновском, а потом и о генерале кое-что лестное сказали, ну а он, Герард Кибальчиш, о нем-то они что думают?
Каждый из троих сейчас рассуждал примерно так: вот выясню, кого он любит, тогда уж и спланирую, как действовать дальше. Деньгами его, похоже, не заманишь, денег ему и король даст — вот подарили же ему дворец, и посуда вон какая, и охрана, машины… К нему только на симпатиях можно подъехать.
А Гальюновский, как самый скорый на разные коварства и догадки, допускал еще и такую мысль: дурачит он их с этим Митяем. Придумал себе такой псевдоним и потешается над ними, да и над теми, у кого карманы уже вывернул, и над теми, кому еще предстоит расстаться со своими миллионами.
Дмитрий, обращаясь к Герарду, продолжал:
— Злые языки мне говорят: Герард сам себе зарплату определял. Разве можно так, чтобы зарплата одного человека составляла миллион минимальных зарплат? А в самом деле: есть в какой-нибудь другой стране у одного человека такое жалование? А наш царь-батюшка — он сколько получал в месяц?