— «Дам я вам царя по своему вкусу, иначе трепещите. Ваше неповиновение будет наказано»! — пригрозил Пир Карам-шах, по-видимому, думая вслух.— Да, так сказал в старину один мудрец. Правильно он сказал. Это истина. Делают эмиров и королей обыкновенные, но сильные люди. Кстати, недавно из горной страны из-под Пенджикента привезли одну девушку. Про нее говорят, что она дочь эмира бухарского. Что, она настоящая принцесса? — обратился он к человеку, укрывавшемуся в тени резной колонны.
— Да, так говорят,— не выдвигаясь вперед и не показывая лица, просипел неизвестный.— Но я дам тысячу рупий, если мне скажут, кто на самом деле эта двуногая собачонка.
Он повернулся — и свет упал на его лицо, одноглазое, все испещренное шрамами. Сахиб Джелял сразу же узнал Кривого Курширмата, и неприятный холодок пополз по спине.
Еще в Пенджикенте стало известно, что в ночь после казни Кумырбека Монику с ее спутницей захватил на Маргузарском овринге курбаши Курширмат. Он сумел обмануть отправившихся на ее розыски чуянтепинских углежогов. На их глазах перевел пленниц по шаткому мостику через поток, приказал своим джигитам разломать его, что они и сделали, насмешливо издали отвесил поклон углежогам и исчез с добычей среди скал. Ближайший мост находился далеко, и, пока преследователи нашли его, Кривой уже был за Гнссарским хребтом в диком урочище Санггардак, а оттуда по долинам Сурхана и Кафнрнигана старой контрабандной тропой ушел за рубеж. Здесь он обосновался в Ханабаде, незадолго до того захваченном ибрагимбековскнми бандами. Пленницу Кривой держал взаперти в одном караван-сарае, не скрывая своего намерения продать ее Ибрагимбеку.
Однако главаря локайцев в то время не было в Ханабаде. Он гостил в Кала-и-Фатту, что близ Кабула, у бухарского эмира.
Тогда Кривой повел переговоры с прибывшим в Ханабад с тайной миссией полковником англо-индийской службы Амеретдин-ханом. О чем они советовались, неизвестно. Но Кривой после этого не повез девушку, как следовало ожидать, к эмиру в Кала-и-Фатту. Пленницу подвергли трудностям многодневного путешествия по головоломным перевалам Гиндукуша и привезли в горное княжество Сват и оттуда — в Пешавер в Северо-Западной Индии.
Но осторожно! Спокойно! Сахибу Джелялу не нравилось, что Пир Карам-шах что-то очень внимательно поглядывает на него. Чем-то Сахиб Джелял привлек его внимание. Про таких, как Сахиб Джелял, говорят: «Протянет руку — пригнет к земле вершину торы». Пир Карам-шах, сам очень властный, не терпел, если ему на пути попадались властные личности.
И сейчас он, видимо, пытался понять, кто такой Сахиб Джелял — друг или враг. Малейшее движение лица, неосторожный жест, и все можно испортить. Еще хуже, что у Пир Карам-шаха здесь есть свой человек, тот, кто сейчас отозвался из темного уголка за колоннами. «Да, так говорят». Это Кривой. Страшный курбаши Курширмат, одноглазый зверь, три года опустошавший Ферганскую долину, объявивший себя «амирляшкаром» мусульманской армии. Потерпев поражение, он бежал от справедливой кары. И вот сидит теперь в зеленом английском френче, в синей выцветшей чалые и с подобострастием поглядывает единственным глазом на Пир Карам-шаха. И этот преданно-почтительный взгляд говорит больше, чем всякая болтовня о великом почете, который якобы оказали беглому басмачу-курбаши англо-индийские власти, когда он побитой собакой приполз в Индию лизать руки своим хозяевам. Кривой сидел в присутствии Пир Карам-шаха скромненько, вопрошая единственным глазом: «Чего угодно?», в ожидании, когда хозяин и господин свистнет.
Но Сахиба Джеляла тревожило другое. Нельзя, чтобы Кривой узнал его. К счастью, тогда на рассвете у хижины чабанского рапса Сахиб Джелял лежал, натянув одеяло на голову и в щелку разглядывая всадника. В Афтобруи, когда Курширмат зашел в михманхану и разыграл сцену великодушия с домуллой Микаилом-ага, Сахиб находился в соседней комнате. Он слышал каждое слово, следил за каждым движением курбаши, готовый прийти на помощь Микаилу-ага, но ему так и не понадобилось переступить порог михманханы.
Курширмат снова отодвинулся за колонну. Пир Карам-шах уперся взглядом в Сахиба Джеляла и заговорил о другом:
— Все присутствующие здесь занимаются почтенным, благословенным пророком делом торговли. Все имеют золото от купли-продажи. И нет трудного дела, которое от золота не становилось бы легким. Вот вы, господин Сахиб, сколько вы из своего золота выделите на дело торжества ислама?
Неожиданный вопрос задел всех присутствующих. И Исмаил Диванбеги, и все чалмоносцы понимали, что от ответа господина Сахиба Джеляла зависит многое и прежде всего их кошельки.
О богатстве Сахиба Джеляла ходили легенды. Говорили, что во время бухарской революции он потерял очень много, но сумел сохранить свои торговые предприятия в странах Востока и по-прежнему обладает огромным состоянием.
Уж кому-кому, а ему надлежит знать, что делать, как поступить. Ивсе вытянули шеи, повернули бороды и смотрели на него. Все с тревогой ждали, какую сумму пожертвования назовет он, и заранее кряхтели, понимая, что и им придется раскошелиться.
Изящно сложив кончики пальцев, Сахиб Джелял любезно, но с иронической усмешкой заговорил:
— Поистине, купец, вкладывающий капитал в дело, безразлично, касается ли оно мира или войны, делается лицом заинтересованным. И если он дает золото, то за золото он не пожалеет жизни. Таков закон человеческой природы. И вы, господин Пир Карам-шах, знаете закон человеческой природы. Хвала вам!
Чуть заметное движение нетерпения, сделанное вождем вождей, не заставило Сахиба Джеляла изменить иронический тон. Он продолжал все так же:
— Вы, господин Пир Карам-шах, изволили говорить о необходимости пожертвования на дело ислама. Да. Согласен. Но пророк сказал: «Подай милостыню и забрось память в реку забвения!» Соблаговолите же решить нам самим, сколько надлежит пожертвовать и оставить это в тайне, дабы нас не сочли хвастунами.
Вздох облегчения прошелестел по айвану. Ладони зашуршали по бородам. Раздались благодарные возгласы в честь Сахиба Джеляла, проявившего неслыханную смелость. Сахиб Джелял не спешит расставаться со своим золотом. Значит, вопрос не ясен. Какой коммерсант отдаст капитал, не веря в прибыль? Пусть чернеет лицо всесильного вождя вождей.
Чалмоносцы толпой ринулись к лесенке и босыми ногами подхватили свои кавушн, выстроенные в ряды на земле у анвана. Дешево отделались! И, главное, месть Пир Карам-шаха направится не на них, а на Сахиба Джеляла. Благодарение аллаху!
И все же, торопливо семеня мимо воинственных гурков, каждый предусмотрительно склонялся в поясном поклоне, избегая взглядов их тигриных глаз.
Еще не стихло шарканье подошв и шлепание задников кавушей по красному песочку дорожки, как раздалось ворчание:
— Неверие людское подобно ночи. Тьма бежит от солнца. Гнев всевышнего настигает тех, кого хочет.
Снова говорил Пир Карам-шах. Он щеголял своей ненавистью к безбожникам кяфирам. Его побаивались князья и ханы от Кветты и Белуджистана до Северо-Западных приграничных провинций. Князья держали его подальше от своих тронов, потому что он грозно попрекал всех за приверженность к «пороку, вытекающему из кяфирского зловонного источника».
В жилище бухарского эмигранта Исмаила Диванбеги борец за веру Пир Карам-шах находил отдых от вечных скитаний. Здесь строго собюдались мусульманские молитвы и омовения, посты и благочестивые «зикры». Ничто в убранстве помещений не раздражало взоров верующих и не напоминало нечестивых обычаев европейцев. В саду возвышался построенный руками проезжих мусафиров — странников — бухарцев невысокий, изящной кирпичной кладки минарет. Поднявшись на него, мирза — секретарь Исмаила Диванбеги — пять раз в сутки возглашал неизменный азан, которым даже в полночь поднимал с постели гостей, дабы они не забывали прочитать ночную молитву. Построить мечеть Исмаил Диванбегн не смог, и на молитву все собирались на айване, отражавшемся резными колоннами в воде шестиугольного водоема, облицованного квадратным кирпичом.
В свободное от молитвенных бдений время здесь же, на айване, душеспасительные беседы. Паломников любезно встречали у Исмаила Диванбеги благообразные муллобачи — студенты «Дивбенда» — пешаверской исламской духовной семинарии. В ней царил суровый дух мульманской ортодоксии и религиозной нетерпимости, но выучеников ее настоятелями мечетей и проповедниками не допускали в Иран и Афганистан. Возможно, объяснялось это тем, что все, кто когда-либо закончил курс наук в «Дивбенде», удивительным образом сочетали фанатичную ненависть к кяфирам-европейцам с приверженностью ко всему британскому. А британцев на Среднем Востоке не жалуют.
Журчал арык, сливаясь с прозрачными водами шестиугольного хауза. Муллобачи расспрашивали «странников», пробравшихся в Пешавер из Советского Туркестана, о настроениях верующих. После полуденного намаза мусафиры-паломники отправлялись в город на поклонение святыням, а шелковые тюфячки на айване занимали хаджи-паломники, возвращающиеся из Мекки домой в Советский Туркестан. Настойчивых, настырных муллобачей интересовало, кто из родичей паломников работает в советских учреждениях, на железной дороге, на заводах, фабриках. Муллобачи не отказывались дать доброжелательные советы, где безопаснее перейти границу, как найти проводника-контрабандиста. Поиздержавшийся паломник мог тут же получить денежное воспомоществование. Слава о пешаверском доме Исмаила Диванбегн шла по всем странам Азии. Дом «Бессеребренника» знали и в Мекке, и в Стамбуле, и в Кашгаре, и в Багдаде, и в Лахоре, и дажее в Тибете, хотя тем живут не мусульмане, а буддисты-язычники.
Нет ничего возвышеннее милостыни обездоленному изгнаннику! И что предосудительного, если облагодетельствованный в доме «Бессеребренникав» сможет по возвращении в Туркестан оказать Исмаил у Диванбеги во славу пророка некоторые услуги: сообщит в письме интересные сведения, или приютит тайно приехавшего из Пешавера верного человека с записочкой, замотанной в чалму, поможет пробраться из Туркестана за границу почтенному человеку, недовольному советскими порядками.
Мед и сахар расточали разглагольствовавшие на айване. Исмаил Диванбеги хоть и слыл во времена эмирата вольнодумцем, теперь же частые приезды в его дом Пир Карам-шаха избавили его от всяких упреков, опровергли наветы недоброжелателей и оправдали его «якшанье» со всякими кяфирами вроде иддусов, сикхов, язычников, буддистов и... инглизов.
По пути из города Сейфи Шариф на юг в Сулеймановы горы Пир Карам-шах обычно заворачивал в подобный раю сад Исмаила Диванбеги и врывался в тишину благопристойнейших собеседований муллобачей и полунищих паломников. По непостижимой воле аллаха, его наезды совпадали с вечерними собраниями, где среди резных колонн айвана рядом с башкиром — верховным муфтием Уфы — запросто распивал дехлийский шербет бухарский еврей-миллионщик, хлопковый заводчик из Коканда. На узкий бархатный ястук локтем опирался бывший визирь хивинского хана, возле него сидел скотовод-калмык, владевший до революции на черных землях в Астраханской губернии многотысячными стадами. Мирно беседовали мусульманин-тюрк, хозяин нефтяных полей Азербайджана, и православный христианин — царский генерал. И кто только не приветствовал всегда спешащего, властного, решительного Пир Карам-шаха в этом доме: и осетинский князь из Дзауджякау, и владетельный хан Миянгуль с Гиндукуша, и министр разгромленной народом Кокандской автономии, и лама из дальнего Тибета, и торговец коврами Али Алексер из Мешеда, и японский дипломат, и индийский офицер из гарнизона Раваль-пинди, и чиновник Индийского политического департамента мистер Эбенезер Гипп со своим неизменным стеком...
Кого только не принимал у себя на айване по вечерам Исмаил Диванбеги! Далеко не все гости исповедовали религию Мухаммеда. Но все они ненавидели Советы и ждали своего часа. В лице Пир Карам-шаха они видели пророка и даже больше, чем пророка.
И Пир Карам-шах при всей своей фанатичной приверженности исламу отлично чувствовал себя на айване и находил возможным сидеть за одним дастарханом с кяфирами и язычниками, ничуть не опасаясь «потерять лицо». Он был прежде всего человеком дела. Подобно вихрю пустыни, метался он по горам и степям. С кем-то заключал межплеменные союзы, с кем-то воевал под зеленым знаменем пророка, кого-то готовил в поход, на Кабул, с кем-то вел переговоры, кому-то продавал оружие. Сам Пир Карам-шах не имел своего княжества, но все его величали князем, а чаще вождем вождей. Пир Карам-шаха боялись. Все знали, что он силен и беспощаден, что за ним стоят могущественные властелины — Золото и Война.
Он появился в Северо-Западных провинциях Индии год назад в своем расшитом шелком и золотом наряде племенного вождя в сопровождении отряда вооруженных наемников-гурков. Он никому не объяснял, кто он, зачем прибыл, что намерен делать. Ходили слухи, что он служащий англо-индийской армии и перевелся из Карачи в Ризальпур, где находилась военно-авиационная база. Но в Ризальпуре его не видели. Действовал он в горах.
Обосновался Пир Карам-шах в горном княжестве Сват. Объявил город Сейфи Шариф центром союза горных племен в противовес Афганистану. Сюда, в Сват, из Пешавера непрерывной лентой шли караваны вьючных лошадей и муллов с оружием и амуницией. Племена вторглись на территорию Афганистана и пошли войной на Кабул, требуя отмены всех прогрессивных реформ, введенных либеральным королем Амануллой.
Повстанцы овладели столицей государства, главарь их Бачаи Сакао провозгласил себя королем под именем Хабибуллы Газия. Пир Карам-шах и не скрывал, что Бачаи Сакао его ставленник.
Поразительная история воцарения водоноса на Кабульском престоле превратилась в живую легенду.
Жил где-то в горах Гиндукуша горец по прозвищу Бача. Никто о нем ничего точно не знал и не узнал впоследствии. Он нищенствовал, болтался по базарам, работал водоносом — «сакао», понемногу грабил путников на перевалах, скрывался от полицейских. Спасаясь от афганских стражников на караванной тропе, пробрался в Дардистан в Северную Индию. Несколько удач при ограблении позволили Бачаи Сакао собрать вокруг себя верных людей, таких же грабителей и нищих, как и он сам. Вскоре оказалась обворованной канцелярия британского резидента. Пропал несгораемый сейф с деньгами. Администрация всполошилась. Расследование производилось тщательно и строго. Присланный из Дели сыщик по оставленным на песке следам нашел сейф на дне глубокой пропасти. От удара при падении в сейфе произошел перекос, и дверка раскрылась. Деньги исчезли. Выяснилась примечательная подробность: судя по следам, сейф, огромный, тяжелый, нес один человек. Вспомнили, что Бачаи Сакао всегда похвалялся своей неимоверной силой. По мнению полиции, никто, кроме него, не мог один унести из канцелярии такую тяжесть. И его арестовали. Ему грозила виселица, но, на его счастье, он попался на глаза Пир Карам-шаху. Бачаи Сакао выпустили из тюрьмы. А вскоре с бандой головорезов он объявился на территории соседнего Афганистана. Неграмотный, мстительный, тупо преданный масульманской догме, Сакао приписывал все беды жителей горных долин попранию исламской религии и сумел увлечь за собой таких же фанатиков, как он сам. Пир Карам-шах передал ему двадцать тысяч фунтов стерлингов. «Деньги эти благословенные,— заявил Пир Карам-шах.— Они составляют годовой доход одного умершего пенджабского помещика — уважаемого мусульманина, посвятившего себя возвеличению исламского учения и завещавшего свое состояние на борьбу против нечестивых веяний Запада». Вместе с деньгами у Сакао и его приверженцев появилось отличное оружие.
Скорострельные винтовки, неограниченный запас патронов, звенящие в кошельке золотые соверены, молитвы и призывы к священной войне превратили очень скоро, в поистине феерически короткий срок, бродягу-водоноса в вождя мусульманских газиев. Кто натолкнул Сакао на мысль принять имя Хабибуллы и провозгласить себя королем, можно только догадываться.
Именно тогда впервые Пир Карам-шах появился в уютном домике Исмаила Диванбеги и дал совет, чтобы Бухарский центр призвал всех узбеков, таджиков, туркмен добиваться свободы от большевистского правления под эгидой могущественной Великобритании, а для этого прежде всего поддержать нового короля Хабнбуллу Газия I.