– Фидаины – это палестинские партизаны, – напряг мозги друган, припоминая программу «Время» эпохи застоя. – Духи как духи, ничего особенного.
– Не совсем. Рыцари Алькантары считают ассассинами именно фанатичных киллеров-исмаили-тов, выделяют их из остальных мусульманских боевиков и страшно ненавидят. Почему, мы не знаем.
Вероятно, есть веские причины, незнакомые нам известные только в Европе, преимущественно, чле нам рыцарских орденов и прочих тайных обществ.
– Каких убийц-исмаилитов? – удивился Слава. – Исмаилитов знаю, в Афгане видал. Банда как банда. Живут себе в горах, мак выращивают. Чего их в Европе-то бояться?
– Это не те исмаилиты, наверное. – До сих пор мне встречались только хашишины ярко выраженного арабского происхождения, хотя...
Те фидаины, с которыми я сражался на лестнице, носатые, заросшие диким волосом здоровяки, больше походили на виденных по телевизору моджахедов.
– Памирские таджики, – уверенно заключил Слава, когда я описал внешность фидаинов. – У нас они в Горном Бадахшане живут, ну, и дальше на юг. В Афгане их тоже хватает, они все исмаилиты. Там даже, когда говорят про исмаилитов, имеют в виду эту нацию.
– Теперь понятно, – пробормотал я. – Видишь, ассассины уже в Европе. Петербург – европейский город. Горные таджики – нация исмаилитов. Рудимент средневековья, архаичный народ эпохи религиозных войн, у которого вера определяет национальность. Этот пережиток прошлого до шел до нас из Ирана двенадцатого века, когда Хасан ас-Сабах создал теократическое государство исмаилитов, а для поддержания авторитета на высоком уровне готовил изощренных киллеров, типа ниндзя. Их обучали с детства по специальной программе. У ас-Сабаха был тренировочный лагерь в крепости Ламасар и талантливый начальник учебной части, комендант крепости Кийя Бозорг Умид. Он отбирал в фидаины подростков двенадцати лет, брал самых диких, из глухих горных селений, чтобы уж совсем были с незамутненным разумом. Мальчиков круто готовили физически и как следует промывали им мозги, активно используя гашиш, поэтому умидовских фидаинов называли хашишинами на арабский манер, а на европейский – ассассинами. К двадцати годам они становились законченными фанатиками. По приказу ас-Сабаха, который был для них живым богом, фидаины могли внедриться в любую вражескую структуру от Ирана до мавританской Испании и, не рассуждая, убить намеченную жертву, даже если знали, что за это примут мучительную смерть.
– Хорошо готовили, – оценил преподавательские заслуги Кийя Умида бывший майор воздушно-десантных войск. – У нас пацаны тоже себя не жалели, если надо.
– Ты не путай, – возразил я. – В Ламасаре такое творилось... На Руси порядки были жестокие, но до такого не доходили. Люди Умида забирали детей навсегда. Родители отдавали их словно на смерть, зная, что никогда больше не увидят. Будущих фидаинов прессовали по-черному, особенно в первые годы обучения. Некоторые умирали, некоторые сходили с ума, у многих наступало временное безумие. В определенной степени помутнение рассудка было у всех. Муштра, физическая подготовка, унижения, побои, скудная кормежка, молитвa пять раз в день, проповеди. Все под хэшем. He-удивительно, что крыша съедет навсегда, много ли надо в подростковом возрасте? Чтобы она съезжала в нужную сторону, курсантов-фидаинов иногда глушили опием и, спящими, переносили в закрытий сад. Просыпается одуревший задрот, а он в раю! Кругом красота, вино, гурии. Для райского сада Умид набирал блядей из местных кочевых племен, по обычаям которых добрачная половая жизнь не западло. В общем, курсанта развлекали некоторое время, потом опять глушили и возвращали в мир жестокой реальности. Там он и страдал в ожидании приказа, тешась приятными воспоминаниями об отпуске в раю. Как ты думаешь, после этого легко умереть, если точно знаешь, что ждет после смерти?
– Да без колебаний, – сказал Слава.
– Правильно. Поэтому для хашишина смерть в бою являлась долгожданным финалом. У них весь Коран построен на идее рая для мучеников. Киллер, который посетил Эдемский сад, твердо знал, что после смерти будет жить лучше. Для фидаина смерть – награда, он этот рай руками трогал, а для наших парней – только страх, тоска и беспросветный ужас. Во-первых, боятся ада; во-вторых, не уверены в существовании загробного мира. Вот поэтому, когда наши идут на смерть, это подвиг. Ты русских с чурбанами не путай!
– Уел! – засмеялся Слава. – Здесь ты меня уел! А вот ты, Ильюха, как сам к смерти относишься?
– Тоже боюсь, понятное дело. Меня ведь с детства за «Дават-и джадид» не агитировали.
– За... Что это за хрень?
– Это учение Хасана ас-Сабаха так называлось. Он, кстати, в киллеры попроще мог любого исмаилита сагитировать, особенно поначалу, пока курсанты не подросли, а наводить террор было надо.
– Но ты, Ильюха, хоть и не исмаилит, а караван забивать поедешь, хотя догадываешься, чем это может закончиться?
– Так ведь там деньги, Слава! За деньги я на любой подвиг готов.
– Ты настоящий Чингачгук! – улыбнулся друган. – Давай за тебя выпьем. Мы выпили.
– А теперь, – сказал Слава, – тащи все наше железо. Надо с ним разобраться перед завтрашним. Почистить, прикинуть, что к чему.
Я поднялся на лифте к тайнику, куда теперь прятал наш арсенал. В нычку за электрический счетчик он уже не вмещался.
Баул с оружием был на месте. Кладоискатели-чердачники пока обходили мой дом стороной.
Потеснив коньяк, мы разложили на кухонном столе все наше оружие.
– Два «калаша», четыре магазина полные. Пять гранат «эргэо», пять запалов к ним. Твой «тэтэ» с полной обоймой и семь запасных патронов. Моя пика, – произвел ревизию друган. – Для завтрашнего дела не густо.
Я не стал спорить. Офицеру-фронтовику было виднее. Старые, потертые АКМСы казались вышедшими на пенсию сорокалетними ветеранами, грозными в бою и жалкими в мирной жизни. Я почему-то вспомнил, что наши быки-охранники Женя и Валера были вооружены такими же «Калашниковыми». Должно быть, Петрович затаривался стволами на одном складе с испанцами...
– По два рога патронов, – тяжко вздохнул Слава. – Ильюха, у тебя есть тазик? Тащи.
Я принес из ванной пластиковый таз, который Слава угнездил на коленях, выщелкнул из магазина патрон и ловко начал лущить им остальные «маслята». Патроны летели в таз, глухо звякая, будто и сами наполовину были пластмассовые.
– Смотрю, что нам выдали, – пояснил Слава, Разрядив четвертый магазин. – Нам завтра воевать. Сюрпризы на хрен не нужны.
– И что ты там нашел?
– Да не, все нормально, сто двадцать патронов с пулей ПС. От кабальеро ведь всего можно ждать вдруг его, как лоха, напарили с патронами, заряди ли рожки холостыми или учебными, а он не разобрался и нам вручил.
Я сомневался, что Эррара окажется таким простаком. Наверное, Славе перед боем хотелось во всем лично убедиться, перепроверить еще раз, чтобы в самый ответственный момент не было неожиданностей.
– Гранаты, блин, «эргэо». – Закончив набивать последний магазин, Слава переключился на гранаты. – Не люблю я их. Они какие-то стремные. Мы их всего раз кидали. Взрываются от удара, сразу. Опасная штука! Но делать нечего, будут нашим секретным оружием.
– Они типа «лимонки», оборонительные, – вставил я, чтобы хоть что-нибудь сказать по поводу своего приобретения. – Радиус поражения двести метров.
– Да ты чего, Ильюха? – заржал Слава. – Какие двести метров?
– Ну... как у «лимонки»... – замялся я. – Радиус сплошного поражения...
– Пять метров.
– Но... как же... Говорят, что двести у «эф-один»... И эта такая же.
– У «лимонки» пять метров. Зона сплошного поражения. Там, где поражается не менее семидесяти процентов целей. Цель – это стоящий лицом к гранате человек. По площади – прямоугольник метр восемьдесят на полметра в ширину, – Слава растолковывал коротко и доходчиво. – Есть еще зона эффективного поражения, где поражается до пятидесяти процентов цели. Радиус метров семь-восемь от гранаты Дальность разлета осколков у «эф-один» метров пятьдесят, но там уже вряд ли достанет. Безопасное удаление – метров сто, туда вообще ничего не долетят, даже если осколок будет величиной с полкорпуса. Смотри, граната какая маленькая, а чтобы радиус двести метров сплошного поражения обеспечить, нужно грузовик осколков. Двести метров – это гарантированное безопасное удаление, просто цифра с потолка. Взяли и умножили величину безопасного удаления на два. Чтобы уж на двести процентов гарантировать. Теперь понял?
– Значит, когда в детстве мы «лимонки» копаные подрывали, зря боялись?
– Не зря, – по-доброму улыбнулся Слава. – Ты же цел остался.
– Теперь понял! Сказки про двести метров – это вроде защиты от дурака. Будут бояться двухсот метров, возможно, не приблизятся на пятьдесят.
– Хоть как называй, главное, чтоб работало, – Слава разлил по бокалам остатки коньяка. – У тебя изолента в доме водится? Тащи.
– Завтра времени искать рога не будет, – пояснил «афганец», скрепляя магазины «валетом». – Так удобнее. Один рожок закончился, быстро вынимаем, переворачиваем и вставляем новый. Эх, шестьдесят патронов, маловато будет! Чую, блин, придется повертеться. Ты завтра там не бзди. Патроны кончатся, кидай гранаты, только прячься за машину обязательно. В крайнем случае, падай ногами к взрыву. Помни, «эргэошка» взрывается сразу при ударе, но, если ты ее не бросишь, а подкатишь, сработает с замедлением через три секунды, как нормальная. Две гранаты тебе, три мне. У тебя еще пистолет есть. Если повезет, успеем разжиться трофейным оружием.
– Ну, а нет, так нет, – с меланхолией истинно-го фаталиста закончил я.
– Да ну тебя! – засмеялся Слава. – Давай, за удачу!
Мы выпили. Только сейчас я заметил благотворное действие «Мартеля». Возникший после хорошего коньяка подъем настроения не могли прибить ни тревога перед будущей стычкой, ни предполагаемые разборки с подельниками.
У нас оставалось еще полдня. Я поехал к Маринке, а Слава засел перед телевизором. Ксения сменялась с дежурства в девять утра, и делать ему было нечего, кроме как сидеть в явочной квартире и чистить оружие в ожидании сигнала тревоги. Я обещал вернуться до полуночи, чтобы мы могли быть в полной готовности, когда позвонит Эррара.
Оказавшись за рулем в одиночестве, я ощутил весь ужас и отчаяние положения, в котором мы со Славой оказались. Оно было безвыходным. Оно было роковым. Вдвоем против банды арабов, а потом против шайки своих же отморозков – мы не выстоим. Я чуть было не развернул машину, чтобы дать по газам и улететь из города к черту на рога, забиться на восток Ленобласти, в какой-нибудь Свирьстрой или Подпорожье и отсидеться там до следующего лета. Купить телевизор – окно в большой мир – и наблюдать за жизнью через криминальную хронику. Если жить скромно, карманных денег хватит. Искушение было сильным. На миг накатило так, что я света белого не взвидел, но сдержался и не свернул. Тут же обругал себя последними словами за глупость. Надо было сваливать! Но я не мог бросить Славу в бой одного, а убегать в глушь от легких денег корефан – я знал точно – откажется.
Пилить к Маринке надо было через весь город. По пути я обзавелся волшебным напитком и спрятал его в бардачок. Предстоящее дело пугало меня до поноса. Чтобы не дрожать, я собирался время от времени испрашивать силы у Бахуса.
Помимо волшебного напитка пришлось закупить набор совершенно прозаических, но необходимых завтра вещей, что несколько убавило денежный запас. На зимовку в Подпорожье стало не хватать, и я решил сражаться до конца.
Маринка открыла дверь. Выглядела она полной дурой. Я даже удивился, неужели раньше этого не замечал? Как такое могло произойти? Невозможно! Я даже зажмурился на секунду, а когда открыл глаза, наваждение не спало.
– Иди на кухню, милый, у нас гости, я вас сейчас познакомлю, это Лера, она тоже секретарь-референт, – затараторила Маринка.
Лера, блондинка с округлым губастым ртом, острым носом и пышными формами, оценила меня капризным взглядом и тут же переключилась на собеседницу.
– Тапочка прибегает ко мне и говорит, мама, я чашку разбила, а Веточка убирать не хочет, а я говорю, гадкая, зачем ты ставишь чашку на край, а потом сама же других припахиваешь убирать? А Тапочка говорит...
– Здравствуйте, – сказал я. – Приятно познакомиться...
– Ага, приятно, – согласилась Лера, не отвлекаясь от разговора. – Тапочка говорит, мама, я сама...
– Тапочка – это ваша дочь? – взялся я поучаствовать в оживленной беседе.
Наступила пауза. Лера переварила информацию и переключилась на ответ.
– У меня их две! – гордо сообщила она.
– С бабушкой сидят?
– Старшая школу заканчивает, а с младшей муж сидит, он у меня такой...
Какой у нее муж, было понятно – тюфяк вроде меня.
– Извините, барышни, я на минуту забежал. Марин, закрой за мной дверь.
– Ты даже чаю с нами не попьешь? – не сильно огорчилась Маринка моему уходу.
– Извини, дела.
– Ну, пока, – Маринка наспех чмокнула меня в щеку и торопливо повернула замок.
Я выкатился из квартиры в легком оцепенении разума. Не догадавшись воспользоваться лифтом, стал спускаться по лестнице, как сомнамбула, и только ощутив свежее дуновение уличного ветра, смог вернуться к привычной цепкости рассудка.
– Блядь! – громко сказал я. – Ебаный гипноз! Немного же мне надо.
Мужики с пивом, бредущие к смраду семейного очага, обернулись и заторопились прочь.
– Да ну к черту таких подруг! – Я поморгал и почувствовал, как спадают остатки наваждения. – К черту!
Вдохновлять на подвиги рыцаря может не только любовь, но и раздражение, злость и ненависть к прекрасной даме.
Когда я ехал домой, страха и неуверенности больше не было.
13
Я спал чутко, поэтому на трель мобильника вскочил сразу.
– Подъем, братэлла, – голос Лося звучал, как всегда, с легкой иронией. – Подлетай на Московскую площадь, где выезд с Московского.
– Буду через сорок минут.
Оборвав связь, я посмотрел на время. Мобильник показывал 4.51. Значит, испанцы заметили выезд хашишинов и сразу сообщили бандитам, а братва отзвонилась нам. В соседней комнате заскрипел диван.
– Подъем, Слава, – продублировал я команду.
Впрочем, нужды в этом не было. «Афганец» тоже дремал вполглаза, хотя сам вчера настоял на ртом, чтобы лечь пораньше, мотивируя тем, что надо выспаться впрок. Возможно, придется активно действовать двое-трое суток без перерыва, война все-таки.
Мы бодро начали собираться. Все было приготовлено накануне, оставалось только одеться. В холщовой походной сумке лежал НЗ: дюжина охотничьих колбасок, большая плитка черного шоколада, бутылочка медицинского спирта – и костер из сырых дров разжечь, и самим согреться, и рану прочистить, – зажигалка, рулон пластыря, три больших бинта и перевязочный пакет, складной нож-мультитул (Слава «порадовал» перспективой неотложного хирургического вмешательства на лоне природы с применением слесарного инструмента), резиновый жгут, моток тонкого капронового шнура, фонарик и запасные батарейки.
Я закрылся в ванной, надел на бритвенный станок старую кассету и быстро обскоблил лицо. Если остановит автоинспектор, надо выглядеть прилично. – Ну, едем?
– Едем. – Я повесил сумку на плечо, мы спустились во двор, сели в машину, укрыли баул с оружием на полу за передним сиденьем и помчались по пустым улицам.
Было так рано, что спали все: бандиты, цивильные граждане, менты, даже таксеры-частники и те угомонились. Служебные автобусы, развозящие по автопаркам водителей общественного транспорта и техперсонал, не вышли еще на маршрут. Мы пролетели по набережной, свернули через Володарский мост на левый берег, прогнали через всю Ивановскую на проспект Славы, пронеслись по улице Питекантропов и вылетели на Московскую площадь.
Я покосился на часы – 5.27. На углу Московского проспекта заметил зеленую «шкоду октавиа» и подрулил к ней. Правая дверца открылась, из машины выбрался Лось. Мы со Славой тоже вышли.
– Здорово, пацаны, – приветствовал нас бандит. – Чурки пока из города не выезжали, но по ходу дело к тому идет. Значит, так, давайте двигайте к Подберезью и у развилки на Новгород нас ждите. Мобилы по трассе везде ловят. Если че как, мы созвонимся и решим, где будем дербанить зверей. Если все пойдет гладко, то без изменений. Встретимся на объездной дороге и начнем работать. Добро?
– Лады, – согласился Слава.