Ягила смотрел вокруг и радовался: кажется, ничего не забыли, успели. А вот людей было мало, заметно меньше, чем в прошлый раз, — на празднике встречи весны, в день весеннего солнцестояния, откуда начинается отсчет дней нового годового круга-кола.
Да, роды сурожских русичей тают на глазах. Сурожское княжество никогда не было большим и сильным. Зажатое между эллинским Боспором, греческим Херсонесом и маленькими осколками когда-то великой Скифии и так же исчезнувшей Готии, оно процветало лишь в союзе с Русколанью. Не стало той, потом могучих антов — и пришли беды на их землю.
Есть еще Киев, но до него далеко. Да и он теперь не в силе, сам данник Хазарского каганата. Далеко-далеко на полуночи уж не один век существуют Ладога, Новгород и другие города словен, на западе солнца — от холодного Венедского моря до теплых полуденных морей и от жмуди до франков — расселось множество славянских княжеств, но о них вестей почти нет. Вот и приходится бедовать одним.
Подошли несколько старцев, встали рядом. Взгляд Ягилы потеплел, но был все так же печален: как мало их осталось. Пора было начинать, и он подошел к алтарю. Простер руки над огнем, испросил позволения у богов, принес им жертвы — хлебом, мясом добытого барана, сурицей. Огонь на алтаре вначале ослаб, заметался с полешка на полешко, а затем разгорелся еще пуще. Помолье облегченно вздохнуло — приняли боги их жертвы, благословили праздник.
Потом он пропел славы всем причастным к этому случаю богам — и Влесу, научившему их пращуров пахать и водить стада, и Огнебогу с Сурьей и Даждьбогом, дающим свет и жизнь, защитнику и оплодотворителю родной земли Перуну, богу всех богов Сварогу. В привычных местах помолье вторило ему, но до чего же нестройны и слабы были эти голоса!
Как всегда, особенно воодушевлялся, перейдя к наставлениям и поучениям. Говоря о нынешних трудностях, напоминал, через какие испытания и беды не единожды проходили их пращуры за долгую жизнь славянского племени.
— Вспомните, родовичи, как выводил нас Орий Древний из нашей замороженной и заледенелой родины, которая и сейчас такая же суровая далеко на полуночи. Теряя близких нам людей, стада, силы, мы упорно двигались за Отцом Орием в сторону света и тепла. Долго шли — через снега, мороз, мертвые земли, где не было даже деревца, чтобы согреться у костра. Мало нас осталось. Но мы все-таки вышли, потому что верили и были едины. И было это две тьмы лет назад.
А еще вспомните, как строились готы с гуннами и ударили на нас со всех сторон, как погибала наша славная Русколань. А ведь что погубило нас? Разве не то, что потеряли единство, перессорились наши племена? И это нам знать и помнить надо, ибо и ныне у нас весьма тяжкие испытания и беды. Враги не только вокруг нас, но и внутри каждого. Распахните друг перед другом свои души, помогите избавиться от лжи, беспутья, корысти и всяческих соблазнов. Только все вместе, вместе со своими извечными богами и пращурами в синей Сварге, только идя путем Прави, сможем мы выстоять и ныне. Иначе изведемся все, как те наши рыбоеды на Pa-реке, что отказались быть вместе со всеми, когда пошли на нас иные гунны и злые племена. Но мы еще живы. Боги наши любят нас, щедро одаряют теплом и достатком, и потому славим мы их…
Когда опять заговорил о Яре-Яриле, ветви дубов раздвинулись и к помолью медленным шагом на прекрасном белом коне выехал сам Ярила. Собравшиеся встретили его дружными веселыми кликами, особенно молодые, девушки забросали цветами. А самые смелые с обеих сторон подхватили коня под уздцы, обвели вокруг помолья, прогуляли по полянке. Здесь вокруг них быстро образовался хоровод, пошли песни, пляски, веселье.
Ягила тем временем проводил старцев и всех, кто не участвовал в играх, к разостланным на траве холстам, уставленным мисками, горшками и кружками. Приобщились к богам сурицей и принялись за угощенье. Все были довольны, помолодевшими глазами поглядывали на хоровод, на весело принимавшего поклоны и славы Ярилу-Добреца, вспоминали свою молодость.
В урочное время зажглись и костры. Вокруг каждого образовался свой малый хоровод, а когда пламя чуть ослабло, началось очищение огнем. Зачин этой забаве положил сам «Ярила», поочередно перескочив через каждый. За ним последовали остальные. Немного их было, но визга, смеха и крика хватило на всю поляну.
Борцов на этот раз оказалось совсем мало. Добрец легко пораскидал их и стал победителем. И опять Ягила заметил, как по-особенному ласково глядела на него сестрица Блага.
Глава шестая
Александр Иванович Сулакадзев, известный ученый-археограф, коллекционер и антиквар, весь этот день провел в очень расстроенных чувствах. Все началось с утра, когда он поехал навестить своего друга Дубровского, недавно вернувшегося из Парижа.
По опыту он уже знал, что с пустыми руками Петр Петрович из Европ не возвращается, обязательно прихватит что-нибудь эдакое, — вкус к старине у него есть.
Вот и на этот раз он надеялся увидеть у него какую-нибудь древность. И не просто увидеть, а бог даст, даже приобрести для своей растущей коллекции.
И что же оказалось?
Петр Петрович, конечно, принял его с распростертыми объятьями, даже прослезился на радостях, но тут же предупредил:
— Жаль, очень жаль, друг мой, что не выпало нам нынче счастие посидеть за самоваром, побаловаться чайком и кое-чем еще, посмотреть мои новинки. Часу лишнего нет. Видит бог, совсем нет!
— Чем же ты так занят, друг мой? — огорчился Александр Иванович.
— Ох, и не спрашивай. В дорогу собираюсь. Не ожидал такого, да ведь что поделаешь в моем положении?..
— Что, опять в свой Париж? По делам Отечества?
— Какой Париж, милый! Какое Отечество!..
— Тогда с визитами, поди?
От такой наивности друга Петр Петрович на какое-то время даже растерялся. Потом поманил пальчиком в соседнюю комнату, в углах которой громоздились еще не разобранные ящики, и шепотом, как соучастнику страшного заговора, сообщил:
— В деревню! Из Коллегии иностранных дел меня, извольте знать, вычистили. А теперь и из столицы гонят. В ссылку меня!..
— Бог ты мой! — ахнул Сулакадзев. — И за что же кара такая? Ограбил кого? Убил? Начальству своему надерзил?
Делая отчаянные знаки, чтобы тот притишил голос, Дубровский так же, шепотом, договорил:
— Мое дело, дорогой, дипломатическое. А дипломатия — это, друг, такая политика… Одним словом, с государем в точках зрения разошлись. А наш государь, извольте знать… Вот и еду… Прямо сейчас… Бог даст, еще свидимся. В лучшие времена…
— Господи, спаси и сохрани! — опять ахнул Александр Иванович, перекрестил на прощанье опального друга и вышел на крыльцо.
Всецело погруженный в дела давно минувшего, ученый плохо знал современную ему жизнь, да она и не была ему интересной. А вот, гляди-ка, и в ней, оказывается, что-то случается. Петра Петровича, честнейшего и благороднейшего человека, умом и сердцем радеющего о благе Отечества, не случайно же лишили службы и выставили из столицы.
О государе тоже разное говорят. Вот повелел дружить с мятежной Францией и не дружить с торговкой Англией. А разве нельзя — и с той и с другой? Я, к примеру, с одинаковым удовольствием дружу и с Петром Петровичем, и с Павлом Александровичем, и со многими другими. И мне от этого весьма хорошо…
А затем случилось вообще невообразимое: неожиданно скончался еще не старый государь Павел Первый. Тут же поползли уточняющие слухи, мол, не скончался, вернее, не сам собой, добровольно скончался, а убили! Заговорщики. Кто, что, зачем и как — один бог знает.
Александр Иванович верил и не верил. Только догадывался: и тут, поди, политика. И есть вещи, за которые лишить службы и сослать в деревню — мало. Вот и покойному тоже, по всему, было мало…
С воцарением Александра Павловича Первого все вроде бы должно было успокоиться. И верно, о покойном монархе стали быстро позабывать, те, кого он обидел, были восстановлены в своем прежнем состоянии, сосланные вернулись в свои дома, — чего еще?
Однако политика эта так въелась в людские умы, что без нее они уже никак не могли. Даже такому затворнику, как Александр Иванович Сулакадзев, стало интересно. Вот дошли известия, что возмутитель европейского спокойствия Наполеон Бонапарт, вернувшись из похода в Египет, совершил переворот — ликвидировал республику и восстановил монархию. Поскольку казненного Людовика вернуть уже было невозможно, утвердил королем и императором себя самого.
Одних это обрадовало: с революционной якобинской заразой в Европе покончено, с конституцией и республикой тоже, монархия восстановлена. Правда, монарх-то, прости господи, самозванец и политический шулер. Это все равно как если бы в России в царское кресло Екатерины уселся подлый казак Пугач. И в то же время какой ни есть, а все-таки монарх. Значит, теперь другим европейским монархам волноваться нет причины? В самом деле?
Другие, располагая какими-то источниками, утверждали, что именно теперь химерические поползновения Наполеона стали еще более опасными. И к завоеванию своей вселенной он уже приступил. С Египтом не получилось, — начал с Европы. Да-да, милостивые государи, это лишь начало.
Третьи почти как о решенном вопросе толковали о готовящемся совместном франко-русском походе в английскую Индию, чтобы якобы лишить ее главной колонии. Даже называли точное количество казачьих полков, которые уже подготовлены к выступлению. Или уже выступили из Оренбурга с направлением на Бухару и далее на юг…
Сулакадзеву это было интересно, но с возвращением в Петербург Дубровского все это ему быстро наскучило. Петр Петрович опять получил место, ходил радостно взволнованный, приглашал старых друзей на чай.
Не замедлил явиться к нему и Александр Иванович. Они вместе, вооружившись увеличительными стеклами, подолгу рассматривали каждый из античных или египетских свитков, каждую страничку рукописной или старопечатной книги, качали головами, прищелкивали языками, многозначительно переглядывались: каково, а?!
— А что ты, милостивый государь, прячешь в этой коробке? — спросил Александр Иванович в одно из таких посещений. — Что-то совсем необыкновенное, раз прячешь? Похвастай.
Петр Петрович помялся, помялся и наконец смилостивился:
— Кому другому — поостерегся бы, а уж тебе, как большому знатоку и другу… — И смущенно развел руками: — Да и похвастать страсть как охота.
— Ну-ну, что там?
— То, что сохранилось от библиотеки Анны Ярославны, королевы французской, сударь!
Александр Иванович недоверчиво глянул на хозяина и скептически усмехнулся:
— А была ли такая библиотека?
— Была, извольте знать. Когда выходила замуж за Генриха Первого Французского, с приданым увезла. А потом пополняла. В семье князя Ярослава Мудрого очень почитали книги. Это, поди, известно и тебе?
— Известно, дорогой мой дипломат. Даже очень хорошо известно. И об Анне Ярославне, и о библиотеке Ярослава Мудрого… А вот то, что книги Анны во Франции сохранились, читать не доводилось.
— Сохранились, к счастью. И вот почти через восемьсот лет вернулись на родину. Каково?
Чувствовалось, что Дубровскому очень хотелось, чтобы его похвалили. Да и было за что.
Расчувствовался и Сулакадзев. Они молча обнялись, растроганно помолчали и отправились в столовую вылить за этот гражданский подвиг одного из них бокальчик-другой шипучего французского винца.
Несколько дней они неспешно, почти умилительно разбирали содержимое этой немалой коробки.
Пока только разобрали, изучать будут потом. Это дело не одного года.
— Однако, извольте знать, это еще не все. Есть еще одна… скажем так, вещь. В эту коробку не вместилась, пришлось уложить в две дополнительные, — снова похвастал хозяин. — Заранее уверен, это поразит тебя.
— Даже так? Столь велика?
— Не в величине дело, хотя и не мала, друг мой!
— На пергаменте? Папирусе? Бумаге?
Дубровский не спешил раскрывать свою интригу и только лукаво покачивал головой.
— На славянском? Русском? Латыни? Ведь во времена Анны ученая Европа пользовалась именно латынью.
— По-моему, все же на русском. Только на очень-очень древнем. Еще дохристианских времен. Я почти ничего не понял.
— Русская? Языческая?! — вскричал бывалый археограф и антиквар. — Не верю! И никогда не поверю!
Пока Петр Петрович развязывал шнуры на одной из коробок, Александр Иванович возмущенно бегал по комнате, шарахался об шкафы и стулья, оскорбленно поблескивал очками и все причитал:
— Не верю, не верю и не поверю ни-ког-да!
Устав бегать, сжалился над хозяином, — приобнял за плечи, усадил обратно за стол.
— Не надо, уважаемый дипломат, многоопытный политик и не очень опытный антиквар. Весьма сочувствую тебе и сожалею. Эти канальи французы на сей раз крепко тебя, говоря по-русски, облапошили. Но, как не раз сказывалось, и поп — не без греха. Успокойся и смирись. Тем более что ты и без того совершил великое для России дело. Она этого не забудет.
Между тем Дубровский молча продолжал свое дело. Пошуршав с минуту чистейшей оберточной бумагой, он достал наконец что-то плоское, прямоугольное и, снисходительно, превкушая свою победу, усмехаясь, протянул это плоское другу.
— Изволь взглянуть сам. Увеличительное стекло подать?
Александр Иванович язвительно усмехнулся:
— Это что? Дерево?
— В те времена папирус в России не рос. А шкуры животных нужны были на шубы: климат у нас, извольте знать, очень уж не средиземноморский… Вот и… на дереве. Вот так…
Это действительно была деревянная, легонькая от сухости пластина, а проще дощечка. По виду и в самом деле весьма и весьма стародавняя, даже тронутая жучком. Размером не велика, но и не мала: ладони в три в длину и ладони две — в ширину. С отверстием вверху, посередине. С не очень ровными горизонтальными линиями, как в школьной тетрадке. А под этими довольно хорошо различимыми линиями смутно угадывались какие-то знаки.
Сулакадзев достал чистый платок, бережно провел им по первой строке, легонько подул, сдувая невидимую пыль веков, и обессиленный опустился в кресло.
— Я, кажется, угадываю тут одно слово. И это слово «Влес»… Бог Велес…
Глава седьмая
Месяц травич[11] подходил к концу, а горечь на сердце Ягилы не проходила. Мало, мало русичей оставалось на отчих землях. Хуже того — покидая род, огнищане за малую мзду продавали свое подворье и поля эллинам и уезжали куда глаза глядят: кто к северянам, кто к киевским полянам, кто даже не зная куда.
Те, кто был на празднике Ярилина дня, еще держатся. Но пройдут житнич и венич[12], соберут с полей урожай, засуетятся и они. Как остановить народ? И главное, что стало мучить его, — надо ли? Может, действительно прав старый Орлан из рода Тавра, что прежде всем русичам следует сбиться в одну силу, чтобы успешно начать освобождать свои исконные земли? А сила потребуется немалая. Каганат хазар сейчас в завидном могуществе, вон как лихо побил болгар и мадьяр. Угорские и финские народы по Pa-реке и до гор Орала платят им дань пушниной и рабами (из своих же родовичей!); из недавних союзников, вынесших на своих плечах главную тяжесть войны с арабами, стали данниками и гордые северяне, а что уж говорить об иных?
Киевляне платили им дань мечами, ибо мастера сего дела известные. Теперь слышно, там варяги уселись — германы, что погубили Русколань нашу и Буса, князя антского с сынами его. А уличи и тиверцы добровольно стали союзниками Каганата, чтобы успешно противостоять разбойникам мадьярам.
Каково, а? Союзников ищем не среди своих, а меж тех, кто давно враг всем русичам! Почему? Не потому ли, что в сей день это надежнее? А на своих надежды нет оттого, что или не могут помочь, или не хотят, грызясь между собой. И ни Сварог, ни Перун не вразумят их.
Однако — только на сей день. А что будет с нами завтра, через десяток лет? Где тут истина, где искать правду, не идя по пути Прави?