С воздухом и того проще. Заботу доставляют только окись и двуокись углерода. Правда, у нас имеется воздухоочиститель, он поглощает выдыхаемую двуокись углерода и откачивает ее за борт. Что касается окиси углерода — а ее было бы гораздо меньше, будь курение на борту запрещено, вот только бунт на корабле нам совершенно ни к чему, тем более на трехсотфутовой глубине, — то она сгорает в специальной топке, после чего, как и двуокись, откачивается за борт. Но даже ко всему этому я не имею практически никакого отношения, потому как у меня есть толковый механик, он содержит очистительные машины в отличном состоянии. — Бенсон вздохнул. — Есть тут у меня и операционная, она вам очень понравится, доктор Карпентер. Хирургический стол, зубоврачебное кресло и еще много всего… И самое страшное, с чем мне довелось иметь дело, — это ожог: во время лекции наш кок заснул с сигаретой в руке и опалил себе пальцы.
— Лекции?
— Надо же мне хоть чем-нибудь заниматься, чтобы не свихнуться. Два часа в день я трачу на то, чтобы прочитать последние публикации из области медицины, но какой в этом толк, если у меня нет возможности практиковать? Вот я и читаю лекции. Рассказываю о тех местах, где нам предстоит побывать — и всем интересно. Меня слушают даже тогда, когда я говорю о здоровье и гигиене. Когда же речь заходит о пагубных последствиях переедания и слабой физической подготовке, тут уж они отключаются. Да и сам я не думаю о том, что говорю. Как раз на одной такой лекции наш кок и погорел. Вот почему дружище Генри, старший вестовой, критически и свысока судит о вкусах тех, кому, как он считает, недостает чувства меры. Сам он лопает за двоих, однако в силу того, что с его пищеварительным трактом творится что-то неладное, он всегда остается худым и плоским, как щепка. Хотя клянется, что это, мол, от недоедания.
— В общем, жизнь у вас — сплошная малина, не то, что у обычного практикующего врача.
— Что верно, то верно. — Он просиял. — Но есть у меня одна работенка, вернее, любимое занятие, — которой нет ни у одного практикующего врача. «Ледовая машина». Я на ней собаку съел.
— А что думает об этом Генри?
— Что? Генри? — Бенсон рассмеялся. — Это совсем не то, что вы думаете. Я вам потом покажу.
Генри принес завтрак. Как бы мне хотелось, чтобы здесь сейчас оказался метрдотель из какого-нибудь лондонского пятизвездочного отеля — он увидел бы тогда, каким должен быть настоящий завтрак!
Когда я покончил с едой, Бенсон сказал:
— Командир Свенсон предупредил, что вы можете осмотреть корабль. Я в вашем полном распоряжении.
— Очень мило, с вашей стороны. Но сначала я хотел бы побриться, одеться и поговорить с капитаном.
— Брейтесь на здоровье, никто вам не мешает. Что касается одежды, то самая удобная одежда на борту — рубашка и брюки. И еще капитан просил передать, что он непременно растолкует вам все, что может вызвать ваш интерес.
После того, как я побрился, Бенсон повел меня осматривать этот плавучий подводный город; должен признаться, «Дельфин» мог дать сто очков вперед всем британским подлодкам, которые я видел: по сравнению с ним они казались настоящими реликтами ледникового периода.
С самого начала нужно сказать, что размеры лодки были просто потрясающие. Внутри огромного корпуса помещались мощный ядерный реактор, равный по мощности реакторам, что стоят на трехтысячетонных надводных кораблях, и три нижние палубы вместо одной, как на обычной подлодке. Благодаря удачному сочетанию крупных размеров корпуса и мягких тонов, в которые были выкрашены все внутренние помещения, рабочие отсеки и проходы, создавалось удивительное впечатление легкости, воздушности и, кроме того, простора.
Первым делом Бенсон, конечно же, повел меня в лазарет. Это была одновременно самая маленькая и наиболее оснащенная операционная из всех, что я когда-либо видел: любой врач, который пожелал бы провести серьезную операцию или просто запломбировать зуб, мог бы найти здесь все необходимое. Однако в отличие от традиционных, утилитарных плакатов, которые обычно развешивают на стенах врачебных кабинетов, Бенсон украсил единственную, свободную от хирургического и прочего медицинского оборудования переборку лазарета красочными портретами всех мультипликационных персонажей, каких я знал — от Попая до Пиноккио; и как бы в довершение всего там висело двухфутовое изображение Мишки-Йога в безупречно чистом галстуке, усердно отпиливающего дощечку на указательном столбе, в том месте, где было первое слово объявления, гласившего: «Не кормите медведей!» Картинки висели во всю переборку — от пола до потолка.
— Совсем не похожи на обычные плакаты, с красотками, — заметил я.
— Этого добра у меня тоже хватает, — печально вздохнул Бенсон. — Я одолжил их у заведующего фильмотекой, понимаете? Но вывешивать на всеобщее обозрение такое нельзя — разлагает дисциплину. И все же. Они хоть как-то скрашивают затхлую обстановку, а то тут, как в морге, не так ли? Да и потом, я думаю, радует глаз редких больных — отвлекает внимание, пока я роюсь в старом учебнике в поисках злосчастной 217-й страницы, чтобы выяснить, какая хворь их одолела.
Выйдя из операционной, мы миновали кают-компанию, офицерские каюты и спустились на палубу ниже, где находились жилые помещения команды. Бенсон показал мне отдраенные до блеска, выложенные кафелем душевые, сверкающий чистотой кубрик, а затем провел в столовую команды.
— А вот и сердце корабля, — объявил он. — Оно не в ядерном реакторе, как полагают непосвященные, а здесь. Вы только взгляните: высококачественная система воспроизведения звука, музыкальный автомат, проигрыватель, кофейный автомат, машина, делающая мороженое, кинозал, библиотека, игорная комната. Разве можно сравнивать какой-то там ядерный реактор с эдаким чудом? Подводники былых времен перевернулись бы в гробах, знай они, как мы тут живем: по сравнению с ними мы — как сыры в масле. Может, оно действительно так и есть, а может нет, тем парням никогда не приходилось сидеть под водой месяцами… Кстати, именно тут я на сон грядущий читаю лекции о вреде переедания. — Бенсон нарочито повысил голос, как бы в укор семи или восьми матросам, которые сидели за столами, пили кофе, курили и читали. — И результат моих лекций о пользе диеты, доктор Карпентер, как вы сами можете убедиться, налицо. Вы когда-нибудь видали подобную компанию откормленных донельзя молокососов.
Матросы весело загоготали. Они, видно, уже привыкли к тому, что Бенсон любил перегнуть палку, и относились к его шуткам без всякой обиды. Они производили впечатление молодцов, которые не ударят в грязь лицом, окажись у них в руках нож с вилкой, и каждый из них с виду был весьма далек от идеала, который старался вылепить из них Бенсон. Матросы, высокие и маленькие, все, как один, имели любопытное сходство, объединявшее, как я успел заметить, Забрински и Роулингса, — это взгляд, спокойный, уверенный и жизнерадостный взгляд знатоков своего дела, отличавший их от обычных людей.
Бенсон добросовестно представил мне матросов и подробно рассказал, чем каждый из них занимается. А команде, в свою очередь, он объяснил, что я, дескать, врач британского военно-морского флота и в плавание на подлодку, мол, отправился, чтобы проверить себя в новых условиях. Свенсон, должно быть, велел ему говорить именно это, что, в сущности, было истинной правдой, дабы избежать ненужных кривотолков по поводу моего присутствия на лодке.
Бенсон заглянул в крохотное помещение, расположенное сразу же при выходе из столовой.
— Воздухоочистительный отсек, — сказал он. — А это — Харрисон, механик. Как ведет себя наш проказник, Харрисон?
— Отлично, док, нет слов. На углекислотном датчике по-прежнему тридцать миллионных единиц. — Он раскрыл вахтенный журнал с колонками цифр. Бенсон изобразил там какую-то закорючку, они обменялись еще двумя-тремя словами, и мы вышли.
— Полдня я занимаюсь только тем, что хожу с ручкой в руке и подмахиваю разные бумажки, — признался Бенсон. — Вы, я думаю, не горите желанием осмотреть мешки с мукой, говяжьи туши, тюки с картошкой и всякие консервы — их у нас около ста видов.
— Не очень. Зачем?
— Добрая половина носовой части, прямо под нами, занята под кладовую, там всякой снеди хоть пруд пруди. На мой взгляд, это и впрямь выше головы. Но, как ни крути, такой запас рассчитан на сто человек, как раз на три месяца — минимум столько времени мы можем оставаться под водой в случае необходимости. Черт с ней, с кладовой, от одного только вида всех этих запасов меня прямо с души воротит. Я сразу же ощущаю свое полное бессилие в борьбе за правильное питание. Тогда уж лучше пойдем поглядим, где все эти разносолы готовятся.
И Бенсон повел меня прямо на камбуз — маленькое квадратное помещение, сплошь выложенное кафелем и заставленное предметами из сверкающей нержавеющей стали. При нашем появлении кок, дюжий малый во всем белом, повернулся и, осклабившись, обратился к Бенсону:
— Пришли снять пробу, док?
— Вовсе нет, — холодно ответил Бенсон. — Доктор Карпентер, это Сэм Макгир, главный кок и первый мой враг. Ты лучше скажи, какую прорву калорий и в каком виде ты намерен запихнуть в глотки команды сегодня?
— Такое и запихивать не придется, — самодовольно признался Макгир. — Супчик, что надо, отличный говяжий филей, жареная картошка и яблочный пирог — сколько влезет. Пальчики оближете, и к тому же питательно.
Бенсона передернуло. Он пулей выскочил из камбуза, потом резко остановился и указал на здоровенную бронзовую трубу с толщиной стенок десять дюймов и высотой фута четыре. Сверху труба была накрыта тяжелой крышкой на петлях с зажимом.
— Любопытная штуковина, доктор Карпентер. Угадайте, Что это такое?
— Скороварка?
— Верно, похоже? Это установка для удалений отходов. В прежние времена, когда подводникам приходилось всплывать чуть ли не каждые три часа, никаких проблем с отходами у них не было — они попросту выбрасывали все за борт. Но теперь, когда по меньшей мере неделю торчишь на трехсотфутовой глубине, волей-неволей не можешь выйти на палубу, чтобы выбросить мусор, удаление отбросов представляет значительные трудности. Труба идет прямо к большому водонепроницаемому люку в днище «Дельфина»; на нижнем конце трубы имеется герметичная крышка, она соединяется непосредственно с люком при помощи блокировочной системы, не позволяющей крышкам трубы и донного люка открыться одновременно — иначе, пиши пропало. Сэм либо один из его верных помощников, не сходя с места, упаковывает отходы в нейлоновую сетку или полиэтиленовый мешок, догружает кирпичами и…
— Кирпичами, говорите?
— Вот именно. Сэм, сколько кирпичей у нас на борту?
— По последним подсчетам — больше тысячи штук, док.
— Настоящая стройплощадка, да? — усмехнулся Бенсон. — Благодаря кирпичам есть уверенность, что емкости с отходами уйдут прямиком на глубину, а не всплывут на поверхность: вот видите, даже в мирное время мы все наши секреты храним в глубокой тайне. Скопятся три-четыре мешка — открываем верхнюю крышку, и пакеты отправляются за борт. Потом донный люк снова наглухо задраивается. Все очень просто.
— Проще некуда.
Не знаю почему, но эта хитроумная штуковина меня просто очаровала. Позднее мне пришлось вспомнить мой необъяснимый интерес к ней, равно как и задаться наконец вопросом, не начинаю ли я с годами потихоньку сходить с ума.
— Не стоит уделять ей столько уж внимания, — добродушно заметил Бенсон. — Это всего лишь усовершенствованная модель обыкновенного мусоропровода. Пошли дальше — впереди у нас еще дальний путь.
Бенсон провел меня от камбуза к тяжелой стальной двери в поперечной переборке. После того, как были открыты восемь массивных замков и отодвинуты засовы, мы прошли дальше.
— Отсек запасных торпед, — проговорил Бенсон, понизив голос, поскольку, по крайней мере, половина из шестнадцати коек или около того, тянувшихся вдоль переборок и почти прилепившихся к стеллажам с торпедами, были заняты, и матросы, расположившиеся на них, судя по всему, спали. — Как видите, здесь только шесть торпед. Обычно их тут хранится двенадцать штук и еще шесть, те, что находятся в торпедных аппаратах.
Но сейчас у нас всего только шесть торпед. Вот они. В двух радиоуправляемых торпедах из последней партии, той, что оказалась практически неиспытанной, обнаружились неполадки — это случилось как раз во время недавних натовских учений, и адмирал Гарви приказал выгрузить большую часть из них для проверки, а тут пришлось возвращаться в Холи-Лох. «Ханли» — это наша главбаза — доставила сюда технарей, им предстояло разобраться, что к чему. Но они прибыли только вчера утром, когда операция «Полярная станция «Зебра» уже началась, и капитан Свенсон велел погрузить, хотя бы шесть торпед на борт. — Бенсон улыбнулся. — Больше всего в жизни командир подлодки ненавидит выходить в море без торпед. Без них он, как без рук — тогда уж лучше сидеть на берегу.
— Эти торпеды тоже неисправны?
— Почем я знаю. Вот проснутся наши орлы и живо во всем разберутся.
— А почему бы им не разобраться с ними прямо сейчас?
— Да потому, что перед нашим приходом в Клайд они корячились не покладая рук часов шестьдесят — пытались определить, все ли в порядке с остальными торпедами. Я сказал шкиперу — если он хочет, чтобы «Дельфин» взлетел на воздух, самый верный способ — заставить торпедистов пыхтеть и дальше, они уже шатались, как зомби. А зомби не самый надежный вариант, когда приходится ковыряться в чертовски хитроумных устройствах внутри торпед. И капитан приказал им угомониться.
Миновав стеллажи с мерцавшими в темноте торпедами, Бенсон остановился перед стальной дверью. Открыл ее; за нею, через четыре фута, оказалась еще одна такая же крепкая дверь. Пороги обеих дверей были высотой дюймов восемнадцать.
— При постройке таких лодок, похоже, учитывалось все до последней мелочи — во избежание всяких случайностей? — предположил я. — Здесь все равно как в Английском банке.
— На глубине атомная подлодка подвергается не меньшей опасности, чем обычная, старого типа, — сказал Бенсон. — Да-да. Раньше подлодки шли на дно из-за того, что у них не выдерживали таранные переборки. Корпус «Дельфина» способен вынести огромное давление, но, наткнись мы невзначай на любой остроконечный предмет, он вскроет нас так же, как электрический консервный нож какую-нибудь жестянку.
Главная опасность — столкновения на поверхности, от них практически всегда страдает носовая часть. Вот почему, как бы для двойной подстраховки на случай прямого столкновения, у нас имеется двойная таранная переборка. На старых подлодках таких переборок не было. Конечно, из-за этого передвигаться по лодке туда-сюда стало затруднительнее, но зато теперь мы спим спокойно — так, что вы даже представить себе не можете.
Закрыв заднюю дверь, Бенсон следом за тем открыл переднюю, — и мы оказались в носовом торпедном отсеке, крохотном узком помещении, где едва ли сподручно заряжать и разряжать торпедные аппараты. Эти аппараты с тяжелыми откидными задними крышками, располагались вплотную друг к другу двумя вертикальными рядами, по три в каждом. Прямо над ними находились рельсовые направляющие, закрепленные на тяжелых цепных талях. И все. Ни одной тебе койки. Впрочем, оно и понятно: не хотел бы я оказаться на месте того, кому ненароком пришлось бы спать здесь, перед таранными переборками.
Мы пошли назад и вскоре оказались в столовой команды; к нам тут же подошел матрос и сказал, что меня хочет видеть капитан.
Я последовал за матросом по широкому главному трапу на центральный мост, а доктор Бенсон шел сзади в двух-трех шагах, как бы в подтверждение того, что излишнее любопытство не самый страшный его недостаток. Капитан Свенсон поджидал меня у входа в радиорубку.
— Доброе утро, док. Как спалось, хорошо?
— Проспал пятнадцать часов, представляете? А позавтракал и того лучше. Что случилось, капитан? — Что-то явно случилось: капитан Свенсон впервые выглядел совершенно серьезным.
— Пришло сообщение насчет полярной станции «Зебра». Но сначала его надо расшифровать, на это уйдет несколько минут. — Мне показалось, что Свенсону было все равно, расшифруют его или нет: наверняка он уже знал, о чем идет речь.