Кернан молча покачал головой. Что-то в самом воздухе настораживало его, а сердце колотилось так, словно готово было выскочить из груди. Он прибавил шагу.
По мере того как путники приближались к замку, из-под ног у них то и дело бросались врассыпную зайцы, кролики, вспархивали куропатки. Столько дичи прежде здесь никогда не водилось! Разумеется, в этом году графу было не до охоты, но он никому не запрещал охотиться в своих землях.
Теперь уже нельзя было не заметить того запустения, которое царило вокруг. Несмотря на свежесть морозного утра, лицо графа покрылось мертвенной бледностью.
— Наконец-то замок! — воскликнул бретонец, указывая на островерхие крыши двух башен, показавшиеся над лесом.
В этот момент они находились в двух шагах от фермы Ла-Бордьер, которую граф сдавал в аренду Луи Эгонеку. Этот неутомимый труженик вставал ни свет ни заря, и сразу же вся округа наполнялась звуками песен, которые он распевал, запрягая быков и лошадей, и окриками, адресованными своей супруге. Но в это утро с фермы, скрытой за деревьями, не доносилось ни звука. Мертвая тишина. Граф, охваченный ужасными предчувствиями, был вынужден опереться на руку верного Кернана.
Обогнув край леса, они одновременно устремили свои взгляды на жилище фермера, до того невидимое за деревьями.
Жуткое зрелище открылось перед ними.
Куски разрушенных стен с обуглившимися балками, почерневшая крыша, обломки печных труб, узкие дорожки копоти, вьющиеся по ограде, сорванные с петель двери, сами петли, похожие на кулаки, угрожающе торчащие из каменных стен, — все следы недавнего пожарища разом предстали их взорам. Ферма была сожжена. Все вокруг хранило следы жестокой борьбы. Следы ударов топора на дверях, отметины от пуль на коре старых дубов, разбитые и покореженные орудия земледельца, опрокинутые телеги, голые ободья колес свидетельствовали о жаркой схватке. Трупы коров и лошадей, брошенные на поле брани, отравляли воздух.
Граф почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.
— Республиканцы! Опять республиканцы! — произнес Кернан глухо.
— В замок! — закричал граф не своим голосом.
Теперь Кернан едва поспевал за тем, кого ему только что приходилось поддерживать под руку. Во время этой гонки по разбитому проселку им никто не повстречался. Окрестности казались не просто пустынными, они были опустошены.
Друзья бежали по деревенским улицам. Большинство домов превратились в обугленные развалины, а те немногие, что уцелели среди пожарища, стояли заброшенными. Только страшная жажда мести могла стать причиной подобного опустошения.
— А, Карваль, Карваль! — повторял бретонец сквозь зубы.
Наконец граф и Кернан остановились перед замком.
Огонь пощадил его, но замок стоял мрачный и безмолвный; ни одна труба не выпускала к небу свой утренний дымок. Друзья направились было к воротам, но замерли, объятые ужасом.
— Смотри, смотри! — воскликнул граф.
Огромный плакат белел на столбе у ворот. Верхнюю его часть занимала революционная эмблема: недремлющее око закона и римские фасции,[41] увенчанные фригийским колпаком.[42] Ниже шло описание поместья; рядом стояла цена. Замок Шантелен, конфискованный Республикой, назначался к продаже.
— Негодяи, — вырвалось у Кернана.
Он попытался отворить дверь, но даже это оказалось ему не под силу. Дверь не поддавалась. Граф де Шантелен не мог даже присесть отдохнуть в усадьбе своих предков. Отчаяние охватило его.
— Жена моя! Дочь моя! — взывал он голосом, от которого разрывалось сердце. — Где моя жена? Где мой ребенок? Они убили их, они убили их!
Крупные слезы катились по щекам Кернана, который тщетно пытался утешить своего господина.
— Не стоит нам ждать чуда у этой двери, которая не откроется, мой господин, — сказал он наконец.
— Где они? Где они? — повторял граф.
Вдруг они увидели, как какая-то старуха, до этого времени прятавшаяся во рву, вскочила на ноги, словно подброшенная пружиной. Не будь наши друзья так убиты горем, облик обезумевшей старой женщины и ее трясущаяся голова ужаснули бы их.
Граф бросился к ней со словами:
— Где моя жена?
После долгих усилий старуха произнесла:
— Погибла при штурме замка!
— Погибла! — заревел граф.
— А моя племянница? — спрашивал Кернан, встряхивая старуху за плечи.
— В тюрьмах Кемпера, — выговорила та наконец.
— Кто это сделал? — грозно спросил Кернан.
— Карваль!
— В Кемпер! — вскричал граф. — Идем, Кернан, идем!
И они поспешили прочь, оставив позади эту несчастную, уже стоящую на пороге смерти женщину — последнего уцелевшего обитателя поместья Шантелен.
Глава V
КЕМПЕР В 1793 ГОДУ
Этому городу довелось увидеть, как покатилась на плаху голова Алена Недлека — первой жертвы революции; здесь же бретонская церковь начала отсчет своих мучеников — первым из них стал епископ Конан из Сен-Люка. С этого дня в Кемпере чинили произвол муниципалитет и органы революционной власти.
Следует отметить, что бретонцы — жители городов — стали наиболее ярыми приверженцами республиканской партии и без колебаний вступали в общенациональное движение. От природы люди энергичные, они не останавливались ни перед чем, заходила ли речь о благих делах или о злодеяниях. Федералы из Кемпера и Бреста были первыми «героями», которые десятого августа ворвались в Тюильри[43] и арестовали короля Людовика XVI. Но эти же люди откликнулись и на призыв Учредительного собрания одиннадцатого июня 1792 года, когда перед лицом враждебной коалиции Пруссии, Австрии и Пьемонта[44] оно объявило: «Отечество в опасности!»
Услуги их получили такую высокую оценку, что Бретонский клуб Парижа стал ядром будущего Якобинского клуба,[45] а отделение пригорода Сен-Марсо позднее — в их честь — получило название Финистерского. Кемпер превратился в один из самых оживленных центров общественной жизни страны, чего трудно было ожидать от недавнего уездного городишки, затерянного в бретонской глуши. Местом заседания сторонников Конституции стала бывшая часовня монастыря кордильеров.[46] В городе множились конституционные клубы, и впоследствии по приказу одного из них младенцев будут отрывать от груди кормилицы, чтобы они могли слышать крики «Vive la Montagne!»,[47] а детей постарше заставят, запинаясь, отвечать наизусть «Декларацию прав человека».[48]
Между тем власти Кемпера вскоре осознали положение вещей и, поняв, куда движется революция, решили дать задний ход. Они запретили издание некоторых газет, таких, например, как «Друг народа» Марата.[49] Реакция Парижа не заставила себя ждать: Коммуна[50] направила в Кемпер консула, чтобы образумить городские власти. Жители Кемпера заключили его в форт Торо. Теперь их голос против монтаньярской фракции в Конвенте звучал даже громче, чем выступления жирондистов[51] в Париже. Готовясь отстаивать свои позиции с оружием в руках, Кемпер и Нант отправили в столицу две сотни вооруженных добровольцев. Ответом стал декрет, обвиняющий власти Кемпера в массовом неповиновении. Но после смерти Людовика XVI, после расправы над жирондистами, когда в обезумевшей стране господствовал режим террора, левым реакционерам Бретани стало не до Кемпера — у них появилось много других дел.
Однако если жители городов в основном приняли революцию, то деревня проявила непокорность, и в первую очередь по отношению к священникам, присягнувшим новой власти: последние с позором изгонялись крестьянами. Затем, когда вышел закон о воинской обязанности, недовольство крестьян Финистера, Морбиана, Нижней Луары и Кот-дю-Нор уже трудно было сдержать. Генерал Канкло едва справлялся с ними при помощи армии и муниципальной милиции, а девятнадцатого марта у Сен-Поль-де-Леона вынужден был дать настоящее сражение по всем правилам военного искусства.
Тогда Комитет общественного спасения решил принять к непокорным городам и деревням самые строгие меры. Посланные им проконсулы Гермер и Жюльен установили власть санкюлотов[52] на всей территории Бретани и особенно в Кемпере. С собою они привезли «Закон о подозрительных» — произведение Мерлена де Дуэ,[53] — составленный в следующих выражениях:
«Считаются подозрительными:
1. Лица, которые своим поведением или связями, устными или письменными высказываниями показали себя сторонниками тирании, федерализма и врагами свободы;
2. Лица, которые не смогут указать источник средств к существованию и подтвердить свою благонадежность;
3. Лица, признанные неблагонадежными;
4. Бывшие дворяне, их мужья, жены, отцы, матери, сыновья или дочери, братья или сестры, а также отдельные эмигранты, которые не доказали свою неуклонную приверженность делу революции».
Вооруженные этим законом, посланцы Комитета общественного спасения стали хозяевами департамента. Кто мог вообразить себя недосягаемым для подобных революционных указов? Невозможно было найти человека, который не подпадал бы в той или иной степени под действие этих жестоких статей. Начались повальные репрессии, и жесточайший террор стал единственной формой правления на всей территории департамента Финистер.
Гермера и Жюльена сопровождал помощник — один из многочисленных агентов Комитета общественного спасения, ничтожный винтик огромной машины. Это был тот самый Карваль, которому поклялся отомстить Кернан.
Мужчина среднего роста, с печатью ненависти, подобострастия и злобы на лице — каждый новый порок оставлял на нем свои стигматы. Он казался человеком неглупым, но, присмотревшись, можно было безошибочно заключить, что определяющей чертой его характера является трусость. Как и многих героев революции, страх делал Карваля жестоким и жестокосердным одновременно — и ничто не могло пробудить в его сердце жалость к другим.
Добравшись до Парижа, этот негодяй стал завсегдатаем клубов, где собирались революционеры. Он присоединился к ним и часто сопровождал их делегатов, так как отлично знал департамент Финистер. Все это время им владела идея мщения той земле, которая изгнала его. Вооружившись «Законом о подозрительных», этот человек без труда мог привести в исполнение свои угрозы в отношении семьи де Шантелен.
Четырнадцатого сентября, на следующий день после прибытия в Кемпер, Карваль начал действовать. Разыскав Гермера, он сказал ему:
— Гражданин, мне нужна сотня гвардейцев.
— Что ты собираешься с ними делать? — спросил Гермер.
— Надо кое-кого навестить в родных краях.
— Где же это?
— Во владениях де Шантеленов, между Плугастелем и Пон-л’Аббе. Там целое гнездо вандейцев!
— Ты уверен в том, что сведения точны?
— Уверен! Завтра я доставлю тебе и отца и мать.
— Не упусти выводок! — добавил со смехом проконсул.
— Не беспокойся, я знаю свое дело. Вчера я наткнулся на гнездо дроздов и хочу выучить их свистеть «Ca ira!»[54]
— Ступай же, — сказал Гермер, подписывая приказ, о котором просил Карваль.
— До встречи, товарищ! — произнес Карваль, уходя.
На следующий день он вышел из города во главе отряда отборных головорезов и в тот же день прибыл в поместье Шантелен.
Крестьяне, завидев Карваля, которого они хорошо помнили, поднялись на защиту своей благодетельной госпожи. Вступив в неравную схватку с карателями, они понимали, что их ждет либо победа, либо — смерть. Но победа досталась не им.
Графиня находилась в замке рядом с дочерью, аббатом Фермоном и слугами и с нескрываемым беспокойством ожидала исхода сражения. Ожидание длилось недолго: Карваль во главе отряда гвардейцев ворвался в покои с криком:
— Смерть дворянам! Смерть роялистам! Смерть вандейцам!
Графиня в растерянности хотела бежать, но у нее уже не оставалось времени. Головорезы Карваля настигли ее в часовне замка.
— Арестуйте эту женщину и ее дочь — жену и дочь бандита! — приказал Карваль, опьяненный кровью и сознанием собственной победы. — И не забудьте священника! — добавил он, указывая на аббата Фермона.
Мари, потерявшую сознание, оторвали от матери.
— А твой муж, граф, где он? — в голосе Карваля зазвенела угроза.
Графиня бросила гордый взгляд на своего врага, но не произнесла ни звука.
— А Кернан?
То же молчание. Бешенство Карваля, увидевшего, что двое его заклятых врагов сумели ускользнуть, не поддавалось описанию. В порыве безудержного гнева он ударил графиню. Удар оказался смертельным — несчастная женщина повалилась на пол, бросив на свою дочь последний, полный ужаса взгляд. Карваль обыскал все помещения замка, но никого не обнаружил.
— Они в этой армии бандитов, — сказал он. — Хорошо же, я их разыщу!
Затем он обратился к своим людям:
— Заберите с собой девушку! Это все же лучше, чем ничего.
Мари и аббата Фермона присоединили к группе арестованных крестьян. Им связали руки и погнали в Кемпер, словно стадо животных. Потрясенная происшедшим девушка не сознавала, что происходит вокруг.
На следующий день Карваль привел пленников к Гермеру.
— А где же самец? — спросил тот смеясь.
— Ему повезло! — ответил Карваль. — Но будь спокоен, — добавил он с мерзкой ухмылкой, — я его сцапаю!
Мари де Шантелен и ее собратьев по несчастью бросили в тюрьмы города, и лишь в тюремной камере сознание наконец вернулось к ней.
Но вскоре все тюрьмы оказались заполненными до отказа, и революционные власти спешили их разгрузить. Машина смерти на главной площади Кемпера работала вовсю. Рассматривался даже вопрос о переносе ее прямо в зал заседаний суда, чтобы дело шло быстрее.
Известно, каким образом в те времена осуществлялось революционное правосудие, как соблюдались все процедурные формальности и какие гарантии предоставлялись обвиняемым. Несчастной девушке не приходилось надеяться на долгое ожидание своей очереди.
Вот что произошло за эти два месяца, в течение которых граф не получал известий из дома, вот какие события разыгрались на этой сцене, в которую превратился замок де Шантелен.
Теперь Кернан понимал, почему на лице Карваля отразилась утоленная жажда мести, когда он произнес эти ужасные слова: «Тебя ждут в замке Шантелен!» И сейчас, шагая рядом со своим господином, поддерживая его, обессиленного обрушившимся несчастьем, он тихо повторял:
— Карваль, я буду беспощаден! Беспощаден!
Было около восьми часов, когда граф и Кернан покинули замок. Бретонец, оглянувшись, окинул последним взглядом проступавшие сквозь голые ветви деревьев стены замка своих господ. Друзья вновь устремились напрямик через поля, и ни усталость, ни чувство голода не могли заставить их остановиться.
Кернан вел своего господина, почти обезумевшего от горя; верный слуга решил быть отважным и находчивым за двоих. Чтобы избежать нежелательных встреч, он выбирал проселочные дороги и вскоре оказался возле деревушки Корролан, где проходил большак, соединяющий Конкарно и Кемпер.
Граф и Кернан находились теперь не более чем в двух с половиной лье от Кемпера и, двигаясь в том же темпе, могли добраться туда еще до десяти часов утра.
— Где она? Где моя дочь? — Причитания графа могли разжалобить самые жестокие сердца. — Погибла! Погибла, как и ее несчастная мать!
Мрачные видения вставали перед его взором; иные настолько чудовищные, что, пытаясь спастись от них, граф пускался бегом. Как будто можно убежать от собственных мыслей!
Кернан не оставлял его. Теперь он едва поспевал за своим другом в его сумасшедшем беге и порой силой заставлял его сворачивать в придорожные заросли, чтобы не попасться на глаза одиноким прохожим. В их положении любая встреча могла оказаться роковой — необычное возбуждение графа сразу бы привлекло к нему внимание.
Надо сказать, что слуга страдал не меньше, чем господин, но в сердце бретонца боль утраты изрядно разбавляла порция гнева. Крестьянин старательно обдумывал планы мести, о которых и не помышлял граф. К тому же он пытался ответить на мучивший его вопрос: что граф де Шантелен собирается делать в городе? Если его дочь находится в тюрьме, возможна ли будет их встреча? Революционное правосудие никогда не выпускало добычу, раз попавшую в его сети. И несчастный отец при малейшем неосторожном шаге сам мог оказаться под арестом. На самом деле граф не имел готового плана; он шел наудачу, влекомый непреодолимой силой.