Я отвечала коротко, сообщая только отдельные подробности нашего путешествия. А что касается Аксельбурга, я ответила чистую правду.
– Что касается этого, сэр, то я видела так мало, что не могу составить никакого впечатления.
Он чуть оживился.
– Ну, это можно изменить, графиня. Мне доставило бы огромное удовольствие познакомить вас с нашим городом. Городом, которым мы справедливо гордимся, – в голосе его отчётливо прозвучал сарказм, и мне не нравилось, как он всё больше и больше наклонялся ко мне, создавая впечатление, что мы говорим наедине. Я скорее почувствовала, чем увидела, что графиня Луиза шевельнулась. Может быть, она призовёт своего кавалера на его законное место?
– Вам это понравится, Амелия, – впервые она назвала меня по имени, и я ощутила негодование. – Мы это организуем. Но, конечно, не сейчас. Помните, Конрад, графиня фон Харрач должна оставаться – вернее, мы с ней должны оставаться здесь, пока её не примет его светлость и не станет известна его воля.
Для меня это прозвучало так, словно графиня извлекла украшенную драгоценными камнями заколку в виде кинжала из своей высокой причёски и использовала её как настоящее оружие. Я так глупо позволила привести себя в этот дом, в этот город, в эту… западню?
Я была так поглощена собственными причинами, побудившими меня приехать сюда, что совсем не думала о том, что может ожидать меня по другую сторону границы. Это же чужая страна, которую я не знаю и в которой меня никто не знает. Неужели мне следовало верить всему, что мне говорили? Наверное, кому-то… может быть, курфюрсту… я нужна, иначе полковник Фенвик и граф и графиня фон Црейбрюкен не были бы отправлены за мной. Но, может быть, я имею ценность инструмента, фигуры в какой-то сложной интриге? Первоначальный страх соединился с гневом – не только против этих двоих, но и против себя самой, против собственной глупости. Мне пришлось использовать всю силу воли, чтобы не вскочить и не выбежать из дома, просто чтобы проверить, позволят ли мне это сделать. Черпая силы в этом гневе, я ответила графине самым спокойным тоном:
– Меня никто не знает, так что какая разница? Если меня увидят в городе, всё равно не узнают, – вопрос-испытание, лучший, какой я могла придумать за короткое время раздумья.
Я увидела, как на мгновение сверкнули её белые зубы, впившись в нижнюю губу. Она сделала вид, что глубоко задумалась, как будто мои подозрения не имеют никаких оснований.
Потом она рассмеялась.
– Вы говорите правду, Амелия! Действительно, кто вас тут узнает? Ведь наша тайна сохранена, не так ли, Конрад? Вы не слышали никаких сплетен или рассуждений? Не задавала ли в последнее время леди с куриными мозгами, служащая нашей преподобной аббатисе, подозрительных вопросов? Вы увидите, Амелия, – тут она повернулась ко мне, не ожидая ответов барона, – что двор хватается за слухи и сплетни, как голодный за мясо. Скука – наша величайшая ноша, мы разгоняем её болтовнёй, правдивой или же нет. Сплетня может пробежать по городу со скоростью огня. Конрад, успокойте нас. Что говорилось, что вы слышали?
Барон улыбнулся.
– Ах, Луиза, пока никаких слухов. Тайна сохранена так хорошо, что можно подумать, что кто-то оживил великого колдуна и тот волшебством запечатал губы…
Графиня вздрогнула и, к моему удивлению, сразу стала серьёзной, хотя именно такого ответа, видимо, ожидала. А барон продолжал:
– Все поверили, что наш достойный полковник был вызван к умирающему родственнику в страну, из которой произошло его семейство, а вы с графом отправились на юг, чтобы проконсультироваться у известного врача по поводу подагры графа. Вас, во всяком случае, всем недоставало, дорогая леди; скука, на которую вы только что пожаловались, серой тучей затянула наше небо. Не стану отрицать, что ходили и некоторые… рассуждения, которые, как джентльмен, не буду вам повторять. Но относительно истинной цели вашей поездки – нет, абсолютно ничего! – начал он свою речь в тяжеловато игривом тоне, но закончил совершенно серьёзно и так выразительно смотрел при этом на графиню, как будто ему было очень важно, чтобы она поверила.
Она снова приняла легкомысленный тон.
– Ну, в таком случае, если я привезла с собой новую подругу, почему бы не показать ей город? Так как моя подруга в трауре, никто не будет ожидать, что она появится со мной в обществе. Разве это не соответствует нашим желаниям?
– Конечно, – но барон не улыбался. – А что скажет о ваших планах достойный полковник?
– Этот! – Графиня щёлкнула пальцами. – А что он может сказать, если мы никому не сообщим, а просто поступим, как хотим? Он не посмеет привлекать к нам внимание, иначе то, что поручено ему сохранить в тайне, станет предметом сплетен. Он всегда слишком много о себе думал, особенно в последнее время, когда курфюрст попал в такую зависимость от него. Скажите мне, Конрад, почему… – в голосе её проскользнуло раздражение. – Как и почему этот – этот иностранный авантюрист, этот наёмник, если говорить правду, стал таким близким к его высочеству человеком? Вы только что говорили о колдуне. Уверяю вас, полковник обладает такими силами!
– Тем не менее полковник пользуется полным доверием курфюрста, – голос барона прозвучал тяжело и холодно, по-видимому, ему не понравилась откровенность графини. – Вы знаете, какие усилия прилагала в прошлом аббатиса, а до неё её высочество покойная курфюрстина, чтобы лишить его доверия его высочества. И что они получили за все свои усилия? Полное поражение. Пока он доверенное лицо, с вашей стороны неразумно становиться у него на пути.
Мне даже показалось, что они позабыли о третьем лице, и внимательно слушала, надеясь узнать, хотя бы по тону, что-нибудь полезное. Итак, полковник Фенвик пользуется высочайшим доверием, но эти двое его не любят. К тому же у него были и есть и другие враги. Может, то, что меня привезли в Аксельбург, ход в игре полковника, ход, который должен укрепить его положение? Конечно, послал полковника его хозяин, но теперь, когда я уже здесь, какую роль предназначает он мне?
Если он понимает, что его не любят – а он понимает, потому что полковник не дурак, в этом я была уверена, – почему он выбрал в качестве моей спутницы графиню? Или её выбрал кто-то другой, и у полковника не было возможности отказаться?
Луиза утверждает, что она родственница и моя и курфюрста, хотя родство это не на законной основе. В своей болтовне она всегда упоминала курфюрста с глубоким уважением, хотя совсем не так относилась к его дочери и покойной жене.
Я крепко сжимала руки, как при первой встрече с полковником, и надеялась, что на моём лице отражается только вежливый интерес. Я не создана для интриг. Они меня скорее пугают, чем сердят. За гнев я цеплялась, как моряк за спасательный леер. Только в нём я черпала силы. Отныне следует думать только о себе, о том, как благополучно выбраться из лабиринта сомнений и обманов.
Глава четвёртая
Графиня сидела выпрямившись, выставив вперёд круглый подбородок, сидела с мрачным и упрямым выражением.
– Полковник с самого приезда не уделял нам внимания. Не думаю, чтобы он посмел утверждать, что мы должны оставаться в доме… если мы будем выходить без шума. Но… да… разве это не замечательно! Завтра День Освобождения и сокровищница будет открыта для посещения. Или болезнь его высочества изменила обычай? – она обратилась к барону.
– Никакого эдикта не вышло…
– Тогда мы пойдём! О, не в экипаже с гербом. И оденемся, как семья бургомистра – увидите! – она рассмеялась. – Мы с Амелией изобразим подруг из деревни, провинциалок с широко раскрытыми глазами, ошеломлённых великолепием Аксельбурга. Я даже Катрин не возьму с собой. Её слишком хорошо знают, она много лет носит мои записки. И вы с нами не пойдёте, Конрад… – она украдкой искоса взглянула на собеседника, – потому что вряд ли сможете оставаться неузнанным. Только мы вдвоём… Кто подумает, что леди такого ранга появятся без слуг? Так что мы вполне сойдём за деревенских сестёр, с широко раскрытыми ртами и глазами. Амелия, это будет настоящее приключение! Там всегда собирается толпа простолюдинов – городские богачи и им подобные, они приводят своих неповоротливых родственников взглянуть на сокровища. Мы пойдём днём, когда больше всего народу. Вы должны увидеть Гессен, особенно сокровищницу!
А для меня в этом посещении не просто открывалась возможность посмотреть собрание деда. Я рассчитывала узнать, что находится за стенами. Так как завоевать хоть какую-то независимость можно будет только благодаря этому знанию.
– Мне это не совсем нравится… – начал было барон.
– Только потому, что вы сами не сможете участвовать. Признайтесь, Конрад, разве это не правда? Что плохого, если мы выйдем? Никто, кроме полковника Фенвика, не видел графиню, а я постараюсь, чтобы меня не узнали, – она коснулась кончика своего вздёрнутого носа. – Может, посадить тут мушку, Конрад, подрисовать карандашом? – теперь палец указывал на край одного глаза, другого. – О, я наряжусь старухой, а Амелия сойдёт за мою дочь. Прекрасный план!
Она даже подпрыгнула на диване, как школьница, думающая о предстоящем пикнике. Её настроение заразило и меня, мне захотелось выйти из дома не только по одной причине.
Представление графини о переодевании состояло в том, что она надела яркую шляпу с большим количеством лент и букетом цветов. Её муслиновое платье (день оказался жарким) всюду, где только позволяло место, украшали узоры из веток и оборок. Сидя рядом с ней в своём простом белом платье с единственной тёмной лентой на соломенной шляпе, я могла показаться служанкой, может быть, даже горничной.
Здесь, в Гессене, даже Катрин носила то, что можно назвать крестьянским платьем, с длинной юбкой, с передником, с блузой, прошитой красными и синими строчками. В окно экипажа я видела множество вариантов такого платья. Строчки различались цветом и узором, юбка могла быть чуть длиннее или чуть короче, волосы перевязывались лентами, спускающимися на плечи или убирались вверх под шляпку, напоминавшую шлем гренадера.
Мы действительно, как и пообещала графиня, поехали не в экипаже с гербом, а в небольшой карете стиля барокко. Поездка по необходимости проходила медленно, потому что улицы Аксельбурга очень узки и крыты булыжником; мы подпрыгивали и вынуждены были всё время держаться за петли.
Многие дома были пёстро раскрашены, с резьбой, украшающей карнизы, крыши и окна, а иногда и стены. Краски на стенах давно поблекли, но лучи солнца оживили их; к тому же у большинства домов, мимо которых мы проезжали, были выставлены цветочные ящики на подоконниках; в ящиках росло множество цветов.
Но несмотря на всю эту яркость что-то в домах было удивительно древнее, какая-то странность, намекающая на тёмное прошлое. Не знаю, что вызвало в моём сознании такое представление. Хотя я смогла разглядеть и участки резьбы, которые производили отталкивающее впечатление: насмешливые клыкастые лица, уродливые тела, звери, никогда не ходившие по земле, только тревожившие в кошмарах больных.
Наш кучер постоянно хрипло покрикивал и щёлкал кнутом, чтобы расчистить дорогу. Время от времени графиня хватала меня за рукав; громким голосом, чтобы перекрыть шум, она обращала моё внимание на какую-нибудь достопримечательность. Мы проехали две внушительные церкви, которые вполне заслуживали называться соборами.
Бо?льшая из них также была украшена резьбой по камню. Она стояла на рыночной площади, но, так как её окружала плотная толпа, мы не смогли подъехать ближе. К моему удивлению, вскоре экипаж остановился и графиня выпустила петлю, чтобы указать мне на самую высокую из церковных башен.
Но слова её заглушил неожиданный перезвон колоколов. Вверху в стене башни раскрылась дверь, и оттуда вышла на внешний карниз процессия из маленьких фигур. Они нам казались совсем маленькими, но на самом деле должны были быть большими, иначе мы бы их просто не увидели. Первым шёл рыцарь в тяжёлом вооружении, голову его скрывал шлем с изображением какого-то мифического животного. Одной рукой он держал повод лошади, другой, опущенной вниз, цепи. К этим цепям, которые тянулись за рыцарем, было приковано несколько пленников. По необычной одежде и странным головным уборам можно было заключить, что они принадлежат к иной национальности или даже расе, чем победитель. Некоторые тащились без сил. Другие ползли на четвереньках. Художник очень хорошо передал их бессилие и боль. Всадник двигался вперёд, за ним тащились пленники, а колокола звонили. Казалось, они возвещали скорее о поражении, чем о триумфе. Раскрылась другая дверь, и процессия исчезла в ней.
Графиня гордо взглянула на меня.
– Принц Аксель, – объявила она, – наш предок. Так он вернулся с битвы, когда неверные напали на Гессен. Наш народ не забыл об этом. Аксель был великим правителем, мы должны гордиться, что в нас течёт его кровь, – на лице графини действительно отразилась гордость. Зрелище кончилось, графиня зонтиком постучала по сидению кучера, и мы поехали дальше. – Это город Акселя, построенный по его приказу. Аксель построил Кирху Пленных, почти вся его жизнь прошла, прежде чем был уложен последний камень. А его внук привёз из Нюрнберга мастера, который изготовил эту процессию, чтобы великие деяния не были забыты. Все князья нашего дома похоронены здесь в склепе, и только королевские браки могут заключаться в этой церкви.
– Весьма необычное зрелище, – заметила я, хотя на мой взгляд неизвестный художник излишне подчеркнул жестокость, с какой тогда обращались с пленными.
Графиня нахмурилась.
– Какие вы странные, жители колоний. Разве не вспыхивает в вас гордость при виде величия, от которого вы происходите?
– Америка больше не колония! – резко ответила я. – Мы свободная нация и никому не подчиняемся…
– Ах, теперь я вам, можно сказать, наступила на ногу. Но, Амелия, здесь ваш дом, разве не так? Разве вы не чувствуете себя частью всего этого? – она взмахнула рукой. – Какая вы всегда серьёзная! Ну, разве это не прелесть? Взгляните на цветы, на счастливые лица, прислушайтесь к пению!
Мы уже почти выбрались из толчеи рыночной площади, и я должна была признаться, что цвета, сам дух праздника – всё это действительно произвело на меня впечатление, несмотря на стремление остаться посторонним наблюдателем. На скамье у таверны сидели молодые люди и громко пели, сотрясая воздух; я могла представить себе, что с такой песней возвращаются с победой солдаты.
– Военная песня… – вслух выразила я своё впечатление.
Графиня кивнула.
– В ней говорится о Родине, о выигранных сражениях. Разве кровь от неё не кипит, даже у женщины? Ах, теперь дорога будет ровнее…
Наш экипаж выбрался из старой части города на широкую улицу, вымощенную для более быстрой езды. Перед нами раскинулся веер дворца, его окна блестели на солнце, за изгородью из кованого резного железа виднелся сад. На улицу, по которой мы ехали вместе со множеством других экипажей, выходили широкие ворота. Одна их створка была закрыта, и я вспомнила обычай: только правящий князь имеет право въезжать через полностью открытые ворота.
Но мы направились не к главным воротам дворца, а свернули направо, туда, где на фоне голубого неба возвышалась Восточная башня. Вблизи остаток опасного и грубого прошлого выглядел ещё более неуместным.
Едва обработанные камни стен отнюдь не гармонировали с соседними строениями. Башня напоминала о темницах, подземельях… Снова я ощутила прикосновение страха. Вспомнила свой сон, замок, в котором у меня в комнате стоит свеча. Он очень похож на эту башню.
У входа во дворец, как и предвидела графиня, собралась толпа; кое-где в ней виднелись ярко-алые мундиры стражников. Конечно, глупо было надеяться увидеть здесь полковника Фенвика. Но на мгновение меня охватило желание, чтобы один из этих ярких мундиров принадлежал ему, чтобы он ждал нас.
Несмотря на все свои оборочки и завитушки, графиня действительно не привлекла никакого внимания. Потому что большинство женщин здесь оказалось одето в гораздо более сложные наряды. Моё простое платье было гораздо заметнее, хотя в выстроившейся для входа очереди я увидела и других женщин, одетых, подобно мне, небогато.
Линия посетителей чинно продвигалась между солдатами внутрь башни, и вскоре после яркого дневного света мы были ослеплены другой яркостью. В искусственном свете легко было увидеть, что курфюрст по-настоящему бережёт своё сокровище, хотя и позволяет взглянуть на него.