Римляне любили пользоваться подобными сравнениями. Насколько помнил Арминий, это сравнение приводилось в какой-то поэме — правда, кажется, написанной на греческом, а не на латыни. Германец знал, что все образованные римляне считают нужным помимо родного знать еще и греческий язык… Но на этом его познания исчерпывались.
В любом случае у него не было времени разбираться, что за поэма и на каком языке пришла ему на ум. На смену сраженному врагу явился новый, который чуть было не достал германца мощным колющим ударом. Этот сукин сын прекрасно освоил римскую манеру боя и укрывался за большим, надежным щитом. Преодолеть такую защиту было очень непросто. Удары Арминия лишь царапали толстую кожу, натянутую на щит паннонца, но не могли пробить ее и ранить противника.
Но тут на фланг повстанцев обрушились легионеры.
С этого мгновения битва перестала быть битвой, превратившись в избиение. Паннонцы поняли то, что им следовало понять гораздо раньше: они оказались в меньшинстве перед лицом превосходящих сил противника, на открытом месте, без надежды получить подкрепление, без надежды бежать или найти укрытие, где можно было бы сдержать натиск врага. Иными словами, они были обречены. Теперь противнику Арминия пришлось противостоять еще двум германцам, противники которых обратились в отчаянное бегство. Умелый боец, паннонец с успехом сражался с одним неприятелем, но не смог отбиваться сразу от троих, атакующих с разных сторон. Один из германцев свалил его, подрезав сухожилие, а едва мятежник с ревом рухнул наземь, Арминий располосовал ему горло.
— Поделом ему! — удовлетворенно прорычал германец, вытирая окровавленный клинок о травянистый холмик.
— Клянусь богами, так и есть, — подтвердил Арминий. — Прикончим-ка остальных. Похоже, дело пахнет славной добычей.
— Наверняка. Надо только позаботиться, чтобы жадные римляне не прибрали к рукам больше, чем им причитается. Ведь алчность у них в крови, — заметил еще один германец.
— Я тоже так думаю, — отозвался Арминий. — Но делить добычу будем после, сперва надо помешать уйти проклятым недоумкам. Вперед!
И он устремился за уцелевшими паннонцами, обратившимися в паническое бегство. Солнце клонилось к западу, и темная тень бежала впереди Арминия. Другие германцы мчались за своим вождем.
Война — это великая, немыслимо азартная игра… Если ты выигрываешь.
Квинтилий Вар со вздохом облегчения шагнул со сходней на причал. Он не любил путешествовать на борту судна, хотя, разумеется, мог вынести такое путешествие, если не было другого выхода. В данном случае выхода не было: морской путь от римского порта Остии до Массилии [3]занял куда меньше времени, чем на него ушло бы, добирайся туда Вар по суше. Правда, теперь все равно придется проделать по суше остаток пути до базы легионов у Рейна.
Жаль, что нельзя просто закрыть глаза — и тут же оказаться на месте. А еще хуже, что нельзя закрыть глаза — и устроить так, чтобы там вместо Вара оказался кто-нибудь другой. Но что поделать, если Август пожелал, чтобы именно Вар выполнил эту работу. Ему оказана высокая честь. Так, по крайней мере, заявили все его друзья, утверждая, будто за него рады… Хотя, похоже, они куда больше радовались, что подобную честь оказали Вару, а не им самим. Никто из них не выказал ни малейшего желания проводить его до границы.
В том числе и его жена.
— Если мой двоюродный дядя сказал, что ты должен ехать в Германию, значит, так тому и быть, — заявила Клавдия Пульхра. — Но он, кажется, не заикался, чтобы я ехала с тобой, так что тут и обсуждать нечего.
Надо отдать ей должное — до самого отплытия она одаривала Вара неземным блаженством. Но очень хотелось верить, что сразу по отбытии мужа эта особа не взялась одаривать таким же блаженством какого-нибудь другого мужчину… А если и взялась, у нее хотя бы хватает ума это не афишировать. Если уж Август не остановился перед тем, чтобы сослать на захолустный островок родную дочь за ее бесстыдство, то внучатой племяннице и вовсе не приходилось рассчитывать на снисхождение.
Впрочем, чем бы ни занималась в Риме Клавдия Пульхра, Вару не стоило оглядываться назад: ему предстояло разобраться с тем, что ожидало его здесь.
Посмотрев с причала на Массилию, он поймал себя на том, что приятно удивлен.
— Неплохо, — заметил он.
— Но и не слишком хорошо, — хмуро заметил Аристокл.
Желудок грека не выносил качки, поэтому раб еще больше своего господина не любил морских путешествий. Сейчас, похоже, Аристокл просто еще не осознал, что они добрались до суши.
Однако Вар говорил искренне. Конечно, Массилия далеко не Рим и не идет в сравнение с другими великими городами — Александрией, Антиохией, Афинами, однако это вполне приличный провинциальный город с почтенной историей. Греки обосновались на южном побережье Галлии вскоре после основания Рима, а сам этот край — Нарбонская Галлия — стал римской провинцией гораздо раньше, чем более дикие земли, лежащие дальше к северу.
Поколение назад власти Массилии совершили ошибку, поддержав Помпея, из-за чего город был осажден и разграблен воинами Цезаря. Но Массилия давно оправилась от тогдашнего разорения и снова процветала. Расположенный недалеко от центра города, хорошо заметный из гавани храм Аполлона производил впечатление даже на столичных гостей.
— Кто ты, господин? — спросил Вара шлявшийся по пристани бездельник, говоривший по-латыни с греческим акцентом. — Прошу прощения за дерзость, но в тебе сразу можно распознать важную персону.
— Я Публий Квинтилий Вар, новый наместник Германии, следую туда из Рима, чтобы вступить в должность, — с достоинством ответил Вар и кивнул Аристоклу, который кинул бездельнику монету. — Думаю, тебе не составит труда сообщить местным властям о моем прибытии?
Человек сунул монету за щеку, что было в обычае у многих, особенно не имевших кошельков. Когда-то в юности Вар и сам так поступал, а теперь даже кошель с деньгами носил за ним Аристокл.
Заверив, что выполнит поручение, житель Массилии исчез. Он мог запросто соврать и просто присвоить монету, но тут уж Вар ничего не мог поделать.
Однако малый сдержал слово. Вскоре оба городских дуумвира — как и в Риме, во главе которого по обычаю стояли двое консулов, здесь власть делили между собой два чиновника — поспешили в гавань, чтобы приветствовать выдающегося гостя. Судя по их латыни, оба были италиками, а не греками. Один из чиновников оказался высоким и худощавым, другой — приземистым и широкоплечим, и имена обоих Вар забыл, едва услышав. Высокий продавал по всей Галлии оливковое масло, приземистый торговал вином… А может, наоборот.
Каждый из дуумвиров пригласил Вара отужинать с ним нынче вечером. Каждый бросил на сотоварища хмурый взгляд, и Вар понял — чей бы дом он ни выбрал, хозяин второго дома затаит злобу на счастливого соперника до конца своих дней. Поэтому Вар сказал:
— Я задержусь здесь на пару деньков, перед тем как отправиться на север. Почему бы моему рабу не бросить монетку, чтобы узнать, к кому из вас я в первую очередь отправлюсь с визитом?
Как он и надеялся, такое решение удовлетворило обоих чиновников.
— Вижу, ты умеешь улаживать дела, чтобы они шли как по маслу, почтеннейший, — восхитился высокий.
По-видимому, именно он торговал маслом.
— Пытаюсь, — ответил Вар.
— Удастся ли тебе добиться такого же успеха в Германии? — спросил приземистый.
Вопрос слегка смутил Вара.
— Во всяком случае, я постараюсь его добиться, — ответил он. — А теперь, достойные магистраты, можете ли вы сообщить мне что-нибудь интересное о том, что творится вверх по течению Рейна?
Городские сановники почти одновременно покачали головами. Да, они и впрямь были италиками: грек сделал бы жест отрицания, наклонив голову.
— Я бы в жизни туда не сунулся! — заявил рослый чиновник. Но тут же, спохватившись, добавил: — Если бы мне, конечно, не повелел Август. Но честно признаюсь: мне больше нравится здесь. Здесь не так холодно, не так сыро и нет дикарей.
— Моя задача заключается в том, чтобы превратить этих дикарей в наших подданных, — заметил Вар.
— И да сопутствует тебе удача! — в один голос произнесли оба дуумвира.
Они не сказали: «Тебе потребуется вся твоя удача, несчастный бедолага!» — но, вполне возможно, именно это и имели в виду.
— Германцы покупают вино, — добавил приземистый чиновник. — А вот на оливковое масло, боюсь, покупателей там немного. Вместо него они пользуются сливочным маслом.
Он скривился, желая показать, какого он об этом мнения, а поскольку Вар таковое мнение полностью разделял, скривился и он. Разве пристрастие к коровьему маслу — не один из признаков, отличающих истинного варвара от цивилизованного человека?
— И хотя они пьют пиво, — сказал высокий, упомянув второй отличительный признак варвара, — вино им нравится больше. Когда оно им достается, они предпочитают налегать на него, а не на пиво.
— Еще бы они отказались от вина, — хмыкнул Вар, и оба дуумвира кивнули.
— Может, тебе удастся приучить их к оливковому маслу, — сказал приземистый. — Теперь галлы употребляют его гораздо чаще, чем раньше, до того, как их завоевал Цезарь.
— Если я сумею умиротворить германцев, пусть едят свое сливочное масло, лишь бы покорствовали Риму! — воскликнул Вар.
— Понятно, — рассудительно кивнул приземистый дуумвир. — Конечно, масло тут не главное. Может, ноша на твоих плечах будет и полегче, чем у Атласа, который удерживает небосвод, но, сдается мне, ненамного, а?
Вар был с ним согласен. Зато Август, похоже, придерживался на сей счет иного мнения, но наместнику не пристало прилюдно сомневаться в позиции императора. Если он хотел, чтобы Август продолжал ему доверять — а он этого хотел, — ему следовало показывать, что он во всем императору доверяет. Потому Вар сказал:
— Судя по донесениям, которые приходят в Рим, за последние несколько лет в Германии достигнуты серьезные успехи. Мое дело — только вставить затычку в кувшин, запечатать его смолой, вот и все.
Дуумвиры переглянулись. У Вара сложилось впечатление, что, хотя эти двое не особо жалуют друг друга, мыслят они одинаково.
— Да сопутствует тебе удача! — в один голос произнесли оба, и наместник не сомневался, что, повторяя эти слова, они имели в виду то же самое, что и в прошлый раз.
II
Над полем, снижаясь, кружили по спирали черные вороны и другие птицы-падальщики. Легионеры и германцы приготовили им на лугу отменное угощение. Однако птицам (как и лисам, уже нетерпеливо выглядывающим из-за кромки ближнего дубняка) приходилось ждать, пока римляне и их германские союзники обойдут поле боя, обирая трупы паннонцев и убеждаясь, что это действительно трупы.
Арминий увидел, как неподалеку германец вонзил копье в слабо трепетавшее горло недобитого противника, а когда тот перестал дергаться, нагнулся и забрал его шлем. То был прекрасный железный шлем, гораздо лучше дешевых бронзовых, которые римляне выдавали бойцам вспомогательных подразделений.
Германец нахлобучил трофей себе на голову и, поймав взгляд Арминия, ухмыльнулся.
— Сидит так, будто на меня сработан, — сказал он.
— Может, боги и предназначили его тебе, — отозвался Арминий. — Коли так, тебе должно повезти больше, чем тому малому, который носил его до тебя.
Что-то блеснуло в неярком вечернем свете, и, приглядевшись, Арминий приметил в левом ухе мертвого паннонца массивную золотую серьгу. Он наклонился и дернул, разорвав мочку уха. Крови почти не было — вражеский воин, должно быть, погиб еще в начале сражения. Арминий взвесил побрякушку и, решив, что она потянет на пару золотых, спрятал в поясной кошель.
Кольчуга мертвеца была пробита копьем насквозь, и Арминий молча кивнул, признав, что такой удар заслуживает уважения. Конечно, он и сам мог бы совершить нечто подобное: в свои двадцать с небольшим лет вождь германцев отличался отменной мощью и, хотя вряд ли бы в этом признался, еще большим самомнением.
Потом он кивнул еще раз. То, как отбивались паннонцы от германцев и римлян, также заслуживало уважения. Римляне вряд ли стали бы уважать побежденных, но Арминий воздавал мятежникам должное. Он не в первый раз убеждался в том, что паннонцы хорошо освоили римские методы ведения боя и научились сражаться на равных с лучшими воинами мира.
— Как считаешь, мы смогли бы биться так же хорошо, Хлодвиг? — спросил вождь.
Он взял за правило помнить по именам всех своих воинов. Хлодвиг, который уже снял с головы новый шлем и с восторгом его вертел, поднял глаза.
— Если бы нас было столько же против такого же числа римлян? Да мы бы их разгромили.
Он взялся за рукоять длинного, прямого меча, словно собираясь рубить и колоть. Хлодвиг был на несколько лет старше Арминия, но самонадеянности ему тоже было не занимать.
Арминий улыбнулся.
— Что ж, может, и так.
Он не хотел спорить, но смотрел на вещи здраво и не мог согласиться с Хлодвигом. Да, случись германцу схватиться с римлянином один на один, Арминий скорее поставил бы на германца, но при стычке десять на десять шансы римлян возрастали, а сто римлян почти наверняка разбили бы наголову сотню германцев благодаря римской выучке и дисциплине. Во всяком случае, на открытой местности вроде этой. В лесах и болотах Германии гораздо легче было устраивать ловушки и нападать из засады. Конечно, римские войска стояли в Германии, но установить контроль над всеми тамошними землями так и не смогли… Хоть и пытались. Возможно, они попытаются снова.
— И что мы будем делать, если римляне обратят нашу страну, нашу родину, в одну из своих провинций? — проговорил Арминий.
Он не к Хлодвигу обращался, а просто размышлял вслух. Но германец услышал его слова и со смехом ответил:
— О чем ты беспокоишься? Мы уже наполовину стали римлянами. Если мы отслужим полный срок во вспомогательных частях, нам дадут гражданство.
В отличие от простых воинов Арминий, сын вождя, уже имел римское гражданство и даже был приписан к сословию всадников, стоявших всего на одну ступень ниже сенаторов, которые помогали верховному вождю Августу править Римом. И, как подобает гражданину Рима, Арминий вполне сносно владел латынью, хотя всего два года тому назад, при поступлении на службу, едва мог разобрать несколько слов.
С раннего детства он отличался неуемной тягой к знаниям и на римскую службу пошел в первую очередь потому, что хотел освоить навыки и умения римлян. И он действительно их освоил, хотя и не все, на какие надеялся. Многое открылось ему с совершенно неожиданной стороны. Например, изнутри римская дисциплина выглядела совсем по-другому. В Германии, видя, как римские воины безоговорочно повинуются приказам своих командиров, Арминий считал их рабами: ни один свободный германец не потерпел бы, чтобы им так распоряжались.
Когда германцы отправлялись на войну, они сражались каждый за себя или маленькими родовыми группами, и все разом рвались вперед, чтобы показать сородичам и друзьям свою храбрость. Им просто не приходило в голову, что в бою можно вести себя по-другому.
Однако римляне сражались совсем иначе. Легионер или боец вспомогательного отряда не дрался сам по себе, а являлся, в первую очередь, частицей своего подразделения. Разумеется, от него все равно требовали отваги, но, главное, он должен был помнить, что представляет собой часть единого целого. А если все части и впрямь действовали как единое целое, если каждый боец неукоснительно выполнял приказы, вместе они становились почти непобедимыми.
При этом свободы у римских воинов было больше, чем казалось со стороны. Так же как сейчас, в недавней схватке с паннонцами, римляне проявляли в бою личную инициативу, но не для показухи, не для похвальбы своей отвагой, а в интересах всего подразделения.
И паннонцы сражались так же. Они выучились этому у римлян, и Арминий гадал, способен ли на такое его народ. Ему хотелось в это верить, ведь иначе римляне неминуемо превратят Германию в одну из своих провинций, как уже превратили Галлию, а теперь превращают Паннонию.