– Я его найду! – воскликнула Маргарита. – Слишком дорого он мне обошелся, я должна его иметь!
Она резко отняла руки от головы Жулу, и тот, не удержавшись на ногах, рухнул ничком. Он не сделал попытки встать. В его воспаленном мозгу проносились бессвязные мысли: «Эта женщина – ведьма! Она любила его… Покончить с собой или вернуться домой, в Бретань? Матушка всегда говорила мне: „Когда ты совершаешь что-нибудь дурное, мне снятся плохие сны“. Что ей приснится сегодня ночью? Ах, как глупо! Зря я приехал в Париж! Завтра исповедаюсь, а после утоплюсь».
Маргарита решительным шагом спускалась по лестнице.
Однако у двери парадного она остановилась: бульвар, столь пустынный несколько минут назад, когда произошло убийство, теперь был полон народа. События развивались своим чередом. Веселая компания, вышедшая из «Нельской башни», и полицейский наряд, приближавшийся от Обсерватории, встретились на углу улицы Кампань-Премьер и одновременно заметили Буридана, лежавшего в кровавой луже поверх растаявшей ледяной ловушки. В Париже любопытных зевак как грибов после дождя. Вот и сейчас без них не обошлось.
Маргарита тихонько затворила дверь парадного, которую она было открыла, и прильнула к просвету между прутьями решетки.
Консьержа в доме не было. Ничего удивительного, в этом квартале обязанности консьержа нередко берет на себя главный съемщик комнат и самолично сторожит дом. Главным съемщиком в доме Маргариты был студент-недоучка, нещадно обиравший своих молодых собратьев и лечившийся от ревматизма в объятиях знакомых кумушек.
Наряд, состоявший из офицера полиции и двух рядовых, вышел на поиски тайного сборища республиканцев. Бог знает, существовало ли оно на самом деле. По ночам в Париже никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Убийство какого-то «Буридана» не являлось случаем из ряда вон выходящим. Завтра это дело будет представлено детективам-виртуозам и, возможно, в течение дня раскрыто. Впрочем, с той же вероятностью оно может навсегда остаться неразгаданным, и отчет о нем будет пылиться в папках префектуры до скончания дней этого учреждения.
Полицейские – люди осмотрительные, рассудительные, обладающие собачьим чутьем. Мы, литераторы, легко ополчаемся против них, и, как ни странно, семь восьмых мирного населения, которое они охраняют, охотно присоединяется к нашему возмущению. Город Афины, как известно, провозгласил себя величайшим городом на земле. Не стану спорить с афинянами, дабы не показаться им неотесанным беотийским мужланом. И все же, при всем моем почтении к свободолюбивому городу, я позволю себе думать иначе. Я предпочитаю спокойно ходить по улицам, а по ночам вкушать никем и ничем не нарушаемый покой. А ежели стражи порядка не сразу появляются на месте дорожного происшествия, когда коляска переедет прохожего, так что ж…
Наметанным глазом полицейские живо определили, что веселая компания не имеет никакого отношения к убийству, равно как и редкие зеваки, стекавшиеся к месту происшествия. Невиновность гуляк из «Нельской башни» безусловно подтверждал их вид: они выглядели полупьяными и изрядно пресытившимися, как и подобает выглядеть честным гражданам в карнавальную ночь. Среди зевак нашелся студент-медик. В близлежащих кварталах студентов обитает в избытке, но этот несомненно станет в будущем медицинским светилом. Взглянув на нож и кровь, он объявил, что Буридан умер вследствие ранения.
Ролана подняли. Женщины, стоявшие вокруг, отметили идеальную красоту его черт, когда его голова безжизненно повисла на руках полицейских. Студент-медик великодушно предложил свою помощь. Нашлись и другие помощники, и скорбная процессия потянулась по бульвару к улице Шеврез, а оттуда на улицу Нотр-Дам-де-Шан, где находилась обитель Ордена Милосердия. Офицер полиции, не будучи уверен в смерти Буридана, отправил нарочного на улицу Регар в дом № 1, где проживал доктор Рекамье.
Особняк этого замечательного врача, известного своими дарованиями, любезностью и ленью, находился в двух шагах от монашеского приюта на улице Нотр-Дам-де-Шан.
Таким образом, все было устроено как нельзя лучше. Что касается Афин, то я вовсе не уверен, что мародеры, заменяющие на месте происшествия полицейских, приняли бы более действенные меры.
Правда, полицейские не поленились арестовать на улице Шеврез старьевщика Туро, бывшего незаконного супруга покойной мадам Теодоры, по той причине, что бедолага заснул, прислонив голову к каменной тумбе. Рядом с ним горела его лампа. Однако в данном случае рвение стражей порядка вполне простительно, если принять во внимание, что ночи стояли холодные, а два литра отравы вызвали прилив крови к голове любовника Виржинии, и, не наткнись на него полицейские, несчастный малый мог бы проснуться в первый день поста уже на том свете.
Веселая компания не последовала за скорбной процессией. Гуляки молча стояли на углу улицы Кампань. Маргарите не терпелось, чтобы они ушли. Она по-прежнему сторожила за дверью парадного, выжидая.
– Я подумал, что это Леон Мальвуа! – нарушил тишину Людовик Сварливый.
– Костюм тот же, – отозвался Ландри, – и Леон Мальвуа весь вечер не показывался.
– Ба! – воскликнул Ангерран де Мариньи. – Да Леон здесь неподалеку, у своей красавицы Маргариты… Судари, я отправляюсь спать!
Остальные переглянулись. Первому министру, вознамерившемуся отправиться восвояси, позволили отойти на несколько шагов, однако у веселой компании возникли кое-какие подозрения. Гуляки вполголоса переговаривались меж собой, подкрепляя слова жестами.
В тот момент, когда Ангерран де Мариньи, сунув руки в карманы, проходил мимо двери, за которой пряталась Маргарита, раздался зычный голос короля Франции:
– Стой, Жафрэ, прохвост ты этакий! Да ты хочешь нас ограбить, мой министр!
Ангерран де Мариньи, как мы видим, в обыденной жизни прозывался Жафрэ. При звуке голоса своего суверена и одновременно старшего клерка он резко вздрогнул. Судя по выражению его лица, он испытывал сильное искушение пуститься со всех ног наутек.
Этот незадачливый малый был долговяз, но неуклюж, взятый напрокат маскарадный костюм болтался на нем, как на пугале. Он был третьим клерком в нотариальной конторе мэтра Дебана, что на улице Кассет. Жафрэ остановился прямо напротив Маргариты, невидимой за решеткой двери.
– Месье Комейроль, – сказал он, стараясь придать твердости голосу, – я сам не прочь пошутить, но, будьте любезны, без оскорблений!
– Сударь, у нас и в мыслях не было вас обидеть, – отвечал старший клерк, приближаясь к Жафрэ в окружении приятелей. – Но разве не за лихоимство вы были повешены в средние века?
Маргарита не слушала, о чем говорят гуляки. Их шутливые выходки не имели никакого отношения к ее делу. С нарастающим нетерпением она ждала, когда веселая компания очистит место происшествия. Однако некоторые слова в разговоре приятелей заставили ее насторожиться.
– Клянусь Девой Марией, – сказал Ландри, – ты что-то подобрал там, на углу, Лоррен Жафрэ, негодяй, клятвопреступник перед Богом и людьми! И сдается мне, что то была не спелая слива. Время года не подходящее, да и нас окружают вязы.
Ландри, статный малый в костюме ландскнехта, был вторым клерком в нотариальной конторе Дебана. Этого образованного молодого человека, печатавшего сатирические заметки в газете «На берегах Мезы», откуда он был родом, звали Урбан-Огюст Летаннер.
– Я ничего не подбирал! – отпирался Жафрэ. Затем, увидев, что приятели окружают его плотным кольцом, пробормотал: – Ну, может быть, мой носовой платок…
– Стража! – приказал грозный король Комейроль. – Схватить предателя и обыскать!
Летаннер и еще один человек в скромном одеянии селянина схватили Жафрэ за шкирку.
– Месье Бофис, – обратился Жафрэ к деревенскому жителю, – вы не из нашей конторы, руки прочь!
Однако Комейроль решил иначе.
– Продолжай, Бофис! Ты имеешь право. Приступай!
И господин Бофис, не принадлежавший к нотариальной конторе Дебана, приступил. Правой ногой, видимо, привыкшей к такого рода элегантным упражнениям, он ловко ударил Жафрэ под коленки. От неожиданности Жафрэ сел.
Сопротивляться далее было бесполезно, и Жафрэ завел иную песню:
– Ну заварили кашу! А ведь наряд недалеко ушел. Или вы хотите всех соседей разбудить? Тише, вы! И давайте объяснимся по-дружески. – Затем он добавил, понизив голос: – Откуда вы знаете, что это убийство не привлекло внимания местных жителей и за нами не наблюдают из окон?
Все гуляки невольно подняли головы и устремили взгляды на соседние дома, дорогу и тротуар по обеим сторонам улицы. В черной тьме аллеи ничего подозрительного замечено не было, а Маргариту они видеть не могли. Тем не менее они сбились в тесную кучку и понизили голоса.
Теперь из окон домов их невозможно было бы подслушать. Но за ними наблюдал невидимый соглядатай, который не упустил ни слова из их беседы. Веселая компания находилась сейчас так близко к двери, за которой стояла Маргарита, что она могла бы дотронуться до них рукой.
– Честное слово, – сказал Жафрэ, которого подняли на ноги, – я всего-навсего хотел пойти к себе или в какое другое надежное место и хорошенько рассмотреть, что там… А поделить поровну мы всегда успеем, ведь так?
– Да-да, успеем, – вставил Ландри, – куда нам торопиться… прохвост ты этакий.
– Тихо! – приказал король. – Мы вершим суд, и к обвиняемому следует проявить великодушие… Итак, Жафрэ, ты еще не разглядел то, что ты подобрал?
– Остерегайтесь называть друг друга по именам! – вскинулся Жафрэ. – Это может принести несчастье. Я знаю, черт побери, что я подобрал бумажник, но не знаю, что там внутри.
Маргарита, слушавшая за дверью опустив голову, выпрямилась. В дальнейшем она почти не прислушивалась к гулякам, потому что ей надо было о многом поразмыслить.
Слово «бумажник» произвело должное впечатление на веселую компанию.
Среди предметов, не дающих покоя воображению мечтателя, рассчитывающего сорвать крупный куш на той лотерее, которая разыгрывается самой судьбой, бумажник занимает первое место. В некотором роде бумажник – вещь столь же капризная, как и сама судьба. В нем может ничего не оказаться, в нем может оказаться менее чем ничего: письма старой возлюбленной, обрывки бумажек с театральными репликами, нелепая корреспонденция заговорщиков или счета из прачечной. Но в нем может оказаться и состояние.
Причем, имею в виду очень тощий бумажник. Как же так, спросите вы? Уж не нагнетаю ли я таинственность на манер авторов мелодрам? Что ж, во-первых, мелодрамы нередко основываются на событиях весьма вероятных, если не взятых из жизни. А во-вторых, тайны бывают разные, кошелек иной танцовщицы может иметь впалые бока, но содержать целое состояние. Именно к такому роду тайн принадлежал секрет, который мадам Тереза, больная дама из дома № 10 по улице Святой Маргариты, мать бедняги Ролана, хотела купить за двадцать купюр по тысяче франков каждая, лежавших в бумажнике. Точнее говоря, выкупить, ибо двадцать тысяч франков в данном случае были выкупом, законной же владелицей секрета всегда была мать Ролана.
Говорят, в Англии существуют три банкноты достоинством в двести тысяч ливров, следовательно, каждая оценивается в пять миллионов франков. Первая банкнота принадлежит наследникам принца – консорта, вторая является собственностью госпожи А. Р., которая в былые времена состояла в любовной связи с известным банкиром иудейского происхождения. Третья банкнота, оправленная в рамку, выставлена в приемной директора Королевской Биржи, где ее великолепный вид вызывает столь глубокий и искренний восторг, какой никогда не вызвать самым прекрасным полотнам Мурильо, Рафаэля или Леонардо да Винчи. Без учета этой третьей банкноты в мире существует по крайней мере два бумажника, плоских, как бретонский блин, и содержащих двести пятьдесят тысяч франков ренты.
Впрочем, мечты веселой компании не шли так далеко. По правде говоря, речь шла лишь о продолжении празднования карнавала, прерванного недостатком финансов. Общинная касса клерков нотариальной конторы Дебана пребывала в плачевном состоянии, и несколько сотен франков пришлись бы как нельзя кстати.
Но мы-то знаем, что находка стоила намного больше.
Жафрэ не слишком охотно расстегнул далматинку и вытащил бумажник.
Король Комейроль ловко перехватил добычу. Как только его опытные пальцы коснулись кожаного конверта, Комейроль удивленно вскрикнул. На свете есть немало чувствительных рук, способных ощутить шелковистость банковских билетов сквозь сафьяновую оболочку.
– Ах, какой красавчик! – воскликнул король, забыв об осторожности. – Да тут есть чем поживиться!
Маргарита невольно вскинула голову и вперила взгляд в черную дверную решетку, от которой словно исходила какая-то неясная угроза.
– Не лучшее место для вскрытия портмоне! – пробормотал Бофис. И, приблизившись к Комейролю, он прошептал ему на ухо: – Эй, дружище, там кто-то есть!
Комейроль был весьма сметливым малым, в чем нам еще предстоит убедиться впоследствии. Он наступил Бофису, не принадлежавшему к нотариальной конторе Дебана, на ногу и, делая вид, что тот шепнул ему нечто иное, ответил:
– Труан, друг мой, мне понятно ваше законное нетерпение. Приступим к инвентаризации. Я срываю печати.
– Смотрите, – громко сказал Бофис, – чтоб все было без обмана!
– Печати сорваны! Итак, номер первый – контрамарка в театр «Пантеон»… на представление «Цыгане с гиблой горы»… Недаром я сказал «красавчик»!
Комейроль притворился, что продолжает рыться в бумажнике. Веселая компания, догадавшаяся о розыгрыше, разразилась смехом.
– Номер второй, – продолжал Комейроль, – квитанция из магазина… жилет за пять франков. Должно быть весьма элегантный жилетик! Номер третий, и последний, – листок папиросной бумаги, сложенный ввосьмеро, дабы побольше сигарет вышло, на ощупь шелковистый, какими бывают банковские билеты, что и явилось причиной моего заблуждения и возгласа «Красавчик!».
Веселая компания хором подыграла убедительной репликой: «Пролетели!», а господин Бофис добавил: «Не повезло!»
Вся сцена была разыграна великолепно, без длиннот и поспешности, без ненужных подробностей, аффектации или нажима. Она могла бы убедить даже Маргариту, если бы та накануне собственными глазами не увидела, что именно было в бумажнике. Но она видела и потому отлично знала, что перед ней ломали комедию.
– Любезный Ангерран, – вновь заговорил Комейроль, обращаясь к Жафрэ, – мы снимаем с вас обвинение, однако конфискуем бумажник в пользу нашего консьержа, коего мы имеем привычку одарять памятными подарками, когда наша щедрость нам ничего не стоит. Можете идти, сударь. Да хранит вас всемилостивый Господь!
Он положил руки на плечи Жафрэ, делая вид, что обнимает его, а сам прошептал ему на ухо:
– Притворись, что уходишь, а потом возвращайся. Там такое… Найдешь нас в «Нельской башне».
– Было из-за чего шум поднимать! – недовольно ответил Жафрэ. – Прощайте, друзья!
– Пора баиньки! – заявил Летаннер. – Завтра начинается пост. Хвала небесам, наши средства позволяют нам поститься вплоть до Пасхи.
И компания побрела прочь. Жафрэ направился к кварталу Анфер, остальные повернули туда, откуда пришли, напевая застольную песенку, однако теперь уже на мотив колыбельной, как и подобает промотавшимся в пух и прах, нетвердо стоящим на ногах гулякам покидать поле карнавальной битвы.
– Нальем! Глотнем! Споем! Допьем!
Они оставили позади улицу Кампань, а потом молча по одному вернулись обратно.
– Бедный малый убит, в этом нет никаких сомнений, – сказал Комейроль, когда все вновь собрались на углу улочки. – Ему будет ни холодно, ни жарко от того, кто унаследует его деньги. С развлечениями на сегодня покончено. Теперь мы можем принять предложения господина Бофиса. Мы поужинаем, дети мои, но без излишеств, как добропорядочные рантье, ибо с тем, что лежит вот здесь, – и он похлопал по бумажнику, – не менее чем через год каждый из вас будет жить на собственную ренту!
РЕЧЬ КОРОЛЯ КОМЕЙРОЛЯ
Веселая компания вновь оказалась в маленьком зальчике кабачка под названием «Нельская башня», чьи окна выходили на задворки дома Маргариты, и откуда час назад доносилось однообразное пение, скрасившее одинокий обед Жулу. Окно, через которое Жулу и клерки нотариальной конторы Дебана обменялись несколькими словами, теперь было закрыто, а занавеска из алжирской ткани со смешанными шерстяными и хлопчатобумажными нитями, сменившая набивший оскомину кусок матрасного полотна, была плотно задернута.