— О! Гражданин! — закричала, схватив Мориса за руку женщина, с глубокой тревогой следившая за их спором. — Не оставляйте меня во власти этих полупьяных грубиянов.
— Хорошо, — сказал Морис. — Возьмите меня под руку, и я провожу вас вместе с ними до поста.
— До поста, — повторила женщина с ужасом. — Но зачем вести меня туда, если я никому не причинила вреда.
— Вас ведут на пост, — сказал Морис, — вовсе не потому, что вы сделали что-то плохое, и не потому что вы можете это сделать, а потому что декрет Коммуны запрещает выходить без пропуска, а у вас его нет.
— Но, сударь, я не знала.
— Гражданка, на посту вас встретят достойные люди, которые выслушают ваши объяснения, и которых вам нечего бояться.
— Сударь, — сказала женщина, сжимая руку офицера, — я вовсе не оскорблений боюсь, а смерти: если меня отведут на пост, — я
погибла.
Знайте, моя красавица,
Как только полночь пробьет,
Верная рука любовника вашего,
Тихонько скользнув в темноте,
Отодвинет засов.
— Ну что! Разве не так?
— Нет, мой друг, ты ошибаешься. Я возвращался прямо к себе, когда встретил эту гражданку, отбивавшуюся от волонтеров. Я подбежал к ним и спросил, почему они хотят арестовать ее.
— Узнаю тебя, — сказал Лорэн.
На Пинде и на Парнасе,
постановляет Любовь,
Молодость, Красота и Грация,
в любое время дня
Могут везде ходить без пропуска.
— Ну, гражданин, что ты скажешь об этом постановлении? Оно изящно, мне кажется.
— Во-первых, оно не опубликовано в «Монитере»[15], а во-вторых, мы ведь не на Пинде и не на Парнасе. Сейчас, к тому же, не день, да и гражданка, может быть, не молода, не красива и не грациозна.
— Держу пари, что наоборот, — сказал Лорэн. — Ну, гражданка, докажи мне, что я прав, сними свой капюшон, чтобы все могли оценить, распространяются ли на тебя условия декрета.
— О, сударь, — сказала молодая женщина, прижимаясь к Морису, — после того, как вы защитили меня от ваших врагов, защитите меня от ваших друзей, умоляю вас.
— Видите, видите, — сказал командир волонтеров, — она прячется. У меня такое мнение, что это шпионка аристократов, какая-нибудь мерзавка, шлюха.
— О, сударь, — сказала молодая женщина, заставив Мориса сделать шаг в сторону, и открывая свое лицо, очаровывающее молодостью, красотой и благородством. — Посмотрите на меня, разве я похожа на ту, о ком они говорят?
Морис был ослеплен. Он никогда даже и не мечтал увидеть то, что предстало его взору. Но незнакомка снова закрыла лицо и сделала это так же быстро, как и открыла.
— Лорэн, — тихо произнес Морис, — потребуй, чтобы арестованную отвели на твой пост. У тебя есть на это право, ведь ты командуешь патрулем.
— Хорошо! — ответил молодой капрал. — Я понимаю с полуслова.
Затем, повернувшись к незнакомке, продолжил:
— Пойдем, красавица. Поскольку вы не желаете доказать нам, что подходите под каноны декрета, следуйте за нами.
— Как это, за вами? — спросил командир волонтеров.
— Конечно. Мы проводим гражданку на пост у ратуши, где у нас караульное помещение, и там разузнаем о ней подробнее.
— А вот и нет, — сказал командир первой группы. — Она наша, и мы ее не отдадим.
— Эх, граждане, граждане, — заметил Лорэн, — ведь мы так и рассердиться можем.
— Можете сердиться, черт возьми, нам все равно. Мы истинные солдаты Республики. Вы только патрулируете на улицах, мы же будем проливать кровь на фронте.
— Остерегайтесь распространяться об этом по пути на фронт, а то всякое может произойти, если вы не будете более вежливы, чем сейчас.
— Вежливость свойственна аристократам, а мы — санкюлоты[16], — ответили волонтеры.
— Ну, хватит, — сказал Лорэн, — не говорите об этом при даме. Может быть она англичанка. Не сердитесь на такое предположение, моя прелестная ночная птичка, — добавил, он, галантно повернувшись к незнакомке.
Об этом сказал один поэт,
А мы повторяем недостойным эхом.
Англия — лебединое озеро
Посредине огромного пруда.
— Ага, вот ты себя и выдал, — сказал командир волонтеров. — Ты признался, что ты агент Питта[17], наемник Англии, ты…
— Тише, — ответил Лорэн, — ты ничего не смыслишь в поэзии, друг мой, стало быть, мне придется говорить с тобой в прозе. Послушай, мы национальная гвардия, мы добры и терпеливы, но все мы дети Парижа, а это значит, что когда нас раздражают, мы бьем крепко.
— Сударыня, сказал Морис, — вы видите, что происходит, и можете догадаться, чем все это кончится: через пять минут эти мужчины перережут из-за вас друг друга. Вы считаете, что причина, по которой вы скрываетесь, заслуживает того, чтобы из-за нее пролилась кровь?
— Сударь, — ответила женщина, прижимая руки к груди, — я могу сказать вам только одно: если вы позволите меня арестовать, то для меня и для других несчастья будут так велики, что умоляю вас, пронзите лучше мне сердце саблей, что у вас в руках, и сбросьте мой труп в Сену, но не оставляйте меня здесь.
— Хорошо, сударыня, — ответил Морис. — Я все беру на себя.
И отпустив руки прекрасной незнакомки, которые он держал в своих, Морис сказал патрульным:
— Граждане, как ваш офицер, как патриот, как француз, приказываю вам защитить эту женщину. А ты, Лорэн, если этот сброд скажет хоть слово, — в штыки!
— Оружие к бою! — скомандовал Лорэн.
— О! Боже мой! Боже мой! — воскликнула незнакомка, еще глубже пряча голову в капюшон, и прислоняясь к каменной тумбе. — Господи, спаси его. Защити его!
Волонтеры попытались занять оборону. Один из них даже выстрелил из пистолета, и пуля пробила шляпу Мориса.
В сумерках произошел короткий бой, во время которого слышались выстрелы, потом проклятия, богохульства, но никто не осмелился выйти из дома, чтобы посмотреть, что происходит, ибо, как мы уже сказали, в городе ползли слухи о предстоящей резне и многие подумали, что уже началось. Только два или три окна приоткрылись, чтобы тут же снова захлопнуться.
Волонтеров было меньше, они были хуже вооружены, поэтому их вскоре вывели из строя. Двое были тяжело ранены. Четверо остальных стояли вдоль стены, к груди каждого из них был приставлен штык.
— Ну вот, — сказал Лорэн, — теперь, я надеюсь, вы будете ягнятами. Что же касается тебя, гражданин Морис, то поручаю тебе проводить эту женщину на караульный пост к ратуше. Ты понимаешь, что несешь за это ответственность?
— Да, — ответил Морис.
Затем тихо добавил:
— А какой пароль?
— Ах ты, черт! — выругался Лорэн, почесав за ухом, — Пароль… Ну…
— Не боишься ли ты, что я буду им злоупотреблять?
— Ах ты, Боже мой, — ответил Лорэн, — пользуйся им, как хочешь, это твое дело.
— Так ты назовешь мне пароль?
— Да, конечно. Но давай-ка вначале избавимся от этих молодцов. А кроме того, перед тем, как расстаться, я хотел бы дать тебе несколько добрых советов.
— Хорошо, я подожду.
Лорэн подошел к своим гвардейцам, продолжавшим держать в страхе волонтеров.
— Ну что, теперь с вас достаточно? — спросил он.
— Да, жирондистская собака, — ответил командир добровольцев.
— Ты ошибаешься, друг мой, — заметил Лорэн спокойно, — мы еще более достойные санкюлоты, чем ты, мы принадлежим к клубу Фермопил[18], патриотизм которого, я надеюсь, никто не будет оспаривать. Отпустите граждан, — продолжал Лорэн. — Они, я думаю, не будут возражать.
— Да, это так же верно, как и то, что эта женщина подозрительна…
— Если бы она была подозрительна, то сбежала бы во время боя, вместо того, чтобы ожидать, пока драка закончится.
— Гм! — произнес один из добровольцев, — то, что ты говоришь, похоже на правду, гражданин Фермопил.
— Впрочем, мы все об этом узнаем, потому что мой друг отведет ее на пост. А мы все пойдем и выпьем за здоровье нации.
— Мы пойдем выпить? — спросил командир волонтеров.
— Конечно, а то меня мучает жажда. Я знаю один неплохой кабачок на углу улицы Томас-дю-Лувр.
— Ух! Почему же ты сразу не сказал об этом, гражданин? Мы ведь разозлились из-за того, что усомнились в твоем патриотизме. В подтверждении этих слов, во имя нации, давай обнимемся.
— Обнимемся, — сказал Лорэн.
И волонтеры стали с воодушевлением брататься с патрульными из национальной гвардии. В то время охотнее приветствовали объятия, чем отсечение голов.
— Итак, друзья, — воскликнули объединившиеся бойцы, — скорее в кабачок на Томас-дю-Лувр.
— А как же мы, — жалобно простонали раненые, — вы, что же нас бросите?
— Что ж, — ответил Лорэн, — придется оставить вас здесь, храбрецов, которые сражались за родину с патрулем, такова суровая действительность. За вами пришлют носилки. А пока, в ожидании, пойте «Марсельезу», это вас развлечет:
Вперед, сыны отчизны милой!
Мгновенье славы настает!
Затем, подойдя к Морису, который вместе с незнакомкой ожидал на углу улицы Кок, в то время как гвардейцы вместе с волонтерами, обнявшись, поднимались к площади Дворца Равенства, сказал:
— Морис, я обещал тебе дать совет, вот он. Лучше тебе пойти с нами, чем компрометировать себя, защищая эту гражданку, которая действительно мне кажется очень очаровательной, но от этого еще более подозрительной, потому что очаровательные женщины, которые бегают по улицам в полночь…
— Сударь, не судите обо мне по внешнему виду, умоляю вас.
— Ну так вот, вы говорите «сударь», а это большой промах с вашей стороны, слышите, гражданка? Да и сам я сказал «вы».
— Хорошо! Гражданин, позволь своему другу сделать доброе дело.
— Какое?
— Проводить меня до дома и охранять всю дорогу.
— Морис! Морис! — сказал Лорэн. — Подумай о том, что ты собираешься сделать: ты ведь себя ужасно компрометируешь.
— Я знаю, — ответил молодой человек. — Но что же делать, если я ее оставлю, то бедная женщина будет арестована первым же встретившимся патрулем.
— О, да! Тогда как вместе с вами, сударь… тогда как вместе с тобой, гражданин, я хочу сказать, я буду спасена.
— Ты слышишь, спасена! — заметил Лорэн. — Стало быть она бежит от какой-то большой опасности.
— Дорогой мой Лорэн, — сказал Морис, — посмотрим правде в глаза. Это либо добрая патриотка, либо аристократка. Если она аристократка, то мы виноваты, что защищаем ее, если же она патриотка, то охранять ее — наш долг.
— Прости, друг мой, но твоя логика абсурдна. Ты похож на того, кто говорит:
Забрали разум у меня
И мудрость требуют мою.
— Ну ладно, Лорэн, — сказал Морис, — прекрати ссылаться на Дора, Парни, умоляю тебя. Поговорим серьезно: ты мне скажешь пароль или нет?
— То есть, Морис, ты вынуждаешь меня пожертвовать долгом ради друга или пожертвовать другом ради долга. Однако, боюсь, Морис, что долг превыше всего.
— Друг мой, решай вопрос в пользу долга или друга. Но, прошу тебя именем Неба, решай немедленно.
— Ты не будешь злоупотреблять паролем?
— Обещаю.
— Этого недостаточно. Поклянись.
— Чем?
— Поклянись Родиной.
Лорэн снял шляпу, повернул кокардой к Морису, и тот поклялся а этом импровизированном алтаре.
— А теперь я скажу тебе пароль: «Флагшток и Лютеция». Может быть кто-то и скажет вместо «Лютеция» — «Лукреция»[19], не обращай внимания, происхождение одно и то же — римское.
— Гражданка, — сказал Морис, — теперь я к вашим услугам. Спасибо, Лорэн!
— Счастливого пути, — ответил тот, надевая шляпу.
И, верный своему анакреонтическому вкусу, он ушел, напевая:
Наконец, моя Элеонора,
Ты познала сей чудесный грех,
Которого боялась и желать.
Но испытав его.
Ты все еще страшишься, Нора,
Скажи же, что плохого в нем?
Глава III
На улице Фоссе-Сен-Виктор
Морис, оставшись наедине с молодой женщиной, на какое-то мгновение почувствовал себя смущенным. Боязнь оказаться обманутым, притягательность чудесной красоты, смутные угрызения, терзавшие его чистую совесть экзальтированного республиканца, боролись в нем, когда он собирался предложить руку своей спутнице.
— Куда вы идете, гражданка? — спросил он.
— Увы, сударь, довольно далеко, — ответила она.
— И все-таки…
— В сторону Зоологического сада.
— Хорошо, пойдемте.
— Ах, Боже мой, сударь, — сказала незнакомка, — я прекрасно осознаю, что затрудняю вас, но если бы не происшедшее со мной несчастье и не подстерегающая на улицах опасность, поверьте, я никогда не стала бы злоупотреблять вашим великодушием.
— Но, сударыня, — сказал Морис, который наедине с незнакомкой забыл лексикон, предписанный законами Республики, и вернулся к нормальному человеческому языку, — как же так получилось, что вы оказались одна в этот час на улицах Парижа? Посмотрите, сейчас, кроме нас, нигде нет ни души.
— Сударь, я вам уже говорила, что была с визитом в предместье Руль. Я ушла в полдень, ничего не зная о том, что происходит, и