— Гражданину Мезон-Ружу.
— Я? — сказал ошеломленный Морис. — Вы говорите, что я связан с шевалье де Мезон-Ружем? Я его не знаю, я его никогда…
— Видели, как ты с ним разговаривал.
— Я?
— И пожимал ему руку.
— Где это было? Когда?.. Гражданин председатель, — сказал Морис, убежденный в своей невиновности, — ты лжешь!
— Твое патриотическое рвение далековато тебя заносит, гражданин Морис, — ответил председатель. — Ты не обрадуешься тому, что я сейчас тебе скажу, потому что докажу, что не лгу. Вот три обвиняющих тебя донесения от разных людей.
— Хватит, — сказал Морис, — не думайте, что я настолько глуп, чтобы поверить в вашего Мезон-Ружа.
— А почему ты не веришь в него?
— Потому что это не заговорщик, а призрак, которому вы стремитесь приписать все интриги и заговоры наших врагов.
— Почитай донесения.
— Не стану я их читать, — сказал Морис. — Я протестую, потому что я никогда не видел шевалье де Мезон-Ружа и никогда с ним не разговаривал. Пусть тот, кто не верит моему честному слову, скажет мне об этом, и я знаю, что ему ответить.
Председатель пожал плечами. Морис, который не любил оставаться в долгу, тоже выразил свое недоумение.
Атмосфера во время заседания секции была мрачной и напряженной.
После заседания председатель, который слыл истинным патриотом, за что и был избран на это место, подошел к Морису и сказал:
— Мне нужно с тобой поговорить.
И Морис направился за председателем, который провел его в маленький кабинет, примыкающий к залу заседаний.
Когда они вошли, председатель посмотрел Морису в лицо, затем положил руку на плечо молодого человека.
— Морис, — сказал он, — я знал и уважал твоего отца, люблю и уважаю тебя. Морис, поверь мне, ты подвергаешься большой опасности, потому что не веришь, а это — первый признак упадка революционного духа. Морис, друг мой, когда теряют веру, теряют и верность. Ты не веришь во врагов нации: из этого следует, что ты проходишь мимо, не замечая их, а значит, даже не подозревая об этом, становишься инструментом их заговоров.
— Какого черта! Гражданин, — сказал Морис, — я знаю себя, я смелый, преданный патриот, но мое рвение не делает меня фанатичным. Вот уже в двадцати заговорах виноват один и тот же человек. Хотелось бы, наконец, увидеть этого «виновника».
— Ты не веришь в заговорщиков, Морис? — спросил председатель. — Ну хорошо, а скажи мне тогда, ты действительно не веришь в ту красную гвоздику, из-за которой вчера гильотинировали дочь Тизона?
Морис вздрогнул.
— Ты не веришь и в подземный ход в саду Тампля, который соединил подвал гражданки Плюмо и один из домов на улице Кордери?
— Нет, — ответил Морис.
— Тогда сделай так, как обычно поступают в таких случаях, сходи и убедись лично.
— Но я больше не состою на службе в Тампле. Меня туда не пропустят.
— Теперь в Тампль может войти каждый, кто хочет.
— Как это?
— Почитай этот рапорт. Поскольку ты такой неверующий, я стану говорить с тобой только на языке официальных бумаг.
— Как! — воскликнул Морис, читая рапорт. — До такой степени?
— Продолжай.
— Королеву переводят в Консьержери?
— Ну и что? — ответил председатель.
— Да…
— И ты считаешь, что это из-за сновидений, из-за того, что ты называешь игрой воображения, из-за ерунды Комитет общественного спасения пошел на такие крайние меры?
— Эта мера принята, но она не будет выполнена как, впрочем, и ряд других. Я все это видел уже не раз…
— Прочитай же все до конца, — сказал председатель.
И он протянул Морису последний документ.
— Расписка Ришара, тюремщика из Консьержери? — воскликнул Морис.
— Уже два часа, как она заключена под стражу.
На этот раз Морис задумался.
— Ты знаешь, Коммуна действует отнюдь не поверхностно, — продолжал председатель. — Она идет прямо и широкими шагами, ее меры далеки от ребячества и она выполняет принцип Кромвеля:
— Познакомься с секретной запиской из Министерства полиции.
Морис прочитал следующее:
— Ну как? — спросил председатель.
— Ну что ж, придется поверить тебе, гражданин председатель, — воскликнул Морис.
И он продолжал чтение:
Когда он читал приметы шевалье де Мезон-Ружа, в его мозгу промелькнуло странное видение. Он подумал о молодом человеке, командовавшем отрядом мюскаденов, который накануне спас его и Лорэна.
— Черт возьми! — прошептал Морис. — Неужели это был он? В таком случае, когда в доносах писали, что видели, как я с ним разговаривал, это не было ложью. — Только Морис не помнил, чтобы пожимал ему руку.
— Итак, Морис, — спросил председатель, — что теперь скажешь обо всем этом, друг мой?
— Я должен сказать, что верю вам, — с грустью ответил Морис, потому что уже в течение некоторого времени чувствовал, как злой дух собирает тучи над его головой.
— Не играй так своей популярностью, Морис, — продолжал председатель. — Популярность сегодня — это жизнь. Непопулярность — остерегайся ее — это подозрение в измене.
На подобные доводы Морису нечего было ответить, он и сам думал так же. Он поблагодарил своего старого друга и покинул секцию.
— Ну что ж, — прошептал он, — отдохнем немного. Слишком много подозрений и борьбы. А я ведь тоже имею право на отдых и радость. Пойду-ка я, навещу Женевьеву.
И Морис отправился на старинную улочку Сен-Жак.
Когда он пришел в дом кожевенника, Диксмер с Мораном как раз оказывали помощь Женевьеве, с которой случился сильный нервный припадок.
Поэтому Мориса не сразу впустили в дом, как это было обычно.
— Доложи все-таки обо мне, — сказал слуге обеспокоенный Морис, — и, если Диксмер не может меня принять сейчас, я уйду.
Слуга скрылся в павильоне Женевьевы, а Морис остался в саду.
Ему показалось, что в доме происходит нечто странное. Рабочие больше не занимались своими делами, а с обеспокоенным видом бродили по саду.
Диксмер сам вышел навстречу Морису.
— Входите, дорогой Морис, — сказал он. — Вы не из тех, для кого закрыта эта дверь.
— Что случилось? — поинтересовался молодой человек.
— Женевьева больна, — ответил Диксмер, — и не просто больна, а бредит.
— О, Боже мой! — воскликнул молодой человек, взволнованный тем, что и здесь, в этом доме, нашел тревогу и страдание. — Что случилось?
— Знаете, дорогой мой, — продолжал Диксмер, — в этих женских болезнях никто толком ничего не понимает, а особенно мужья.
Женевьева лежала в шезлонге. Возле нее находился Моран, который подносил ей соль.
— Ну как? — спросил Диксмер.
— Без изменений, — ответил Моран.
— Элоиза! Элоиза! — прошептала молодая женщина обескровленными губами.
— Элоиза! — удивленно повторил Морис.
— Ах, Боже мой, — сказал Диксмер, — Женевьева имела несчастье выйти вчера на улицу и увидеть повозку с этой бедной девушкой по имени Элоиза, которую везли на гильотину. После этого с ней и случилось пять или шесть нервных припадков. Она только и повторяет это имя.
— Ее особенно поразило то, что в этой девушке она узнала ту самую цветочницу, которая продала ей гвоздики, вы об этом знаете.
— Конечно, потому что из-за этого сам чуть не лишился головы.
— О, мы знаем об этом, дорогой Морис, и очень боялись за вас. Но Моран был на заседании и сообщил нам, что вы вышли на свободу.
— Тихо! — прошептал Морис. — Она, кажется, опять что-то говорит.
— Да, но слова не разобрать, — ответил Диксмер.
— Морис, — прошептала Женевьева, — они убьют Мориса. К нему, шевалье, к нему!
Эти слова сменились глубокой тишиной.
— Мезон-Руж, — прошептала еще Женевьева, — Мезон-Руж!
Морис почувствовал как в его мозгу, подобно молнии, мелькнуло подозрение. Впрочем, он был слишком взволнован болезнью Женевьевы, чтобы обратить на эти слова должное внимание.
— Вы приглашали врача? — спросил он.
— Все не так страшно, — ответил Диксмер. — У нее просто расшатались нервы.
И он с такой силой сжал руку жены, что Женевьева пришла в себя, со стоном открыв глаза, которые до сих пор были закрыты.
— А, вы все здесь, — прошептала она, — и Морис тоже с вами. Я счастлива видеть вас, друг мой. Если бы вы только знали, как я…
И она поправилась:
— … как все мы страдали эти два дня!
— Да, — сказал Морис, — мы все здесь. Успокойтесь же и больше так нас не пугайте. Есть одно имя, которое вам лучше пока не произносить, сейчас оно отнюдь не является святым.
— Какое? — быстро спросила Женевьева.
— Имя шевалье де Мезон-Ружа.
— Я назвала имя шевалье де Мезон-Ружа? Я? — со страхом произнесла Женевьева.
— Конечно, — с натянутой улыбкой подтвердил Диксмер. — Видите ли, Морис, в этом нет ничего удивительного, потому что его публично назвали сообщником дочери Тизона, ведь это он руководил попыткой похищения, которая, к счастью, не удалась.
— Я и не считаю, что в этом есть что-то удивительное, — ответил Морис. — Я только говорю, что ему надо хорошо спрятаться.
— Кому?
— Шевалье де Мезон-Ружу, черт возьми! Его ищет Коммуна а у сыщиков хороший нюх.
— Пусть его только арестуют до того, — сказал Моран, — как он предпримет очередную попытку, которая будет удачнее последней.
— Во всяком случае, — заметил Морис, — королеве это в любом случае не поможет.
— Почему? — спросил Моран.
— Потому что королева отныне находится в надежном укрытии, там он не доберется до нее.
— Где же она? — поинтересовался Диксмер.
— В Консьержери, — ответил Морис. — Сегодня ее перевезли туда.
Диксмер, Моран и Женевьева вскрикнули, но Морис принял этот возглас за проявление удивления.
— Итак, вы видите, — продолжал он, — что шевалье придется расстаться со своими планами в отношении королевы. Тюрьма Консьержери гораздо надежнее, чем Тампль.
Моран с Диксмером переглянулись, но Морис этого не заметил.
— Боже мой! — вскричал он. — Мадам Диксмер опять побледнела.
— Женевьева, — сказал Диксмер жене, — тебе нужно лечь в постель, дитя мое, ты больна.
Морис понял, что его выпроваживают таким способом. Он поцеловал руку Женевьеве и ушел.
Вместе с ним вышел и Моран, который проводил его до конца старинной улочки Сен-Жак.
Там они расстались, Моран направился к ожидавшему его слуге, который держал под уздцы оседланную лошадь.
Морис был так погружен в свои мысли, что даже не спросил у Морана, с которым они, впрочем, не обменялись ни словом, после того, как вместе покинули дом Диксмера, кто был этот человек, и зачем нужна лошадь.
Морис направился вдоль улицы Фоссе-Сен-Виктор и вышел на набережную.
«Как все это странно, — говорил он себе. — Рассудок мой помутился? Или все события сразу обрели свою истинную значимость?.. Но у меня такое чувство, что я вдруг увидел все словно под микроскопом».
И, чтобы немного успокоиться, Морис, облокотившись на перила моста, подставил лицо вечернему ветру.
ЧАСТЬ II
Безмерно счастлив я, что встретился с тобою!
Быть может, я уже не так гоним судьбою?[55]
Надеюсь, на этот раз ты не будешь роптать, я ведь цитирую Расина, а не Лорэна.
— А почему ты с патрульными? — поинтересовался Морис, которого теперь беспокоило буквально все.
— У меня задание, друг мой. Речь идет о восстановлении нашей с тобой пошатнувшейся репутации.
Повернувшись к отряду, Лорэн скомандовал:
— Оружие, на караул! Итак, дети мои, поскольку ночь не наступила, поболтайте о своих делах, а мы поговорим о своих.
Потом он вновь обернулся к Морису.
— Сегодня в секции я узнал две важные новости, — продолжал Лорэн.
— Какие?
— Первая, нас с тобой начинают считать подозрительными.
— Я это знаю. Что дальше?
— Как? Ты это знаешь?
— Да.
— Вторая, организатор этого заговора с красной гвоздикой — шевалье де Мезон-Руж.
— И это я знаю.
— Но ты, очевидно, не знаешь, что красная гвоздика и подземный ход — звенья одной цепи.
— И это я знаю.
— Ну что ж, тогда перейдем к третьей новости. Уж о ней ты точно не знаешь, я уверен. Сегодня вечером мы схватим шевалье де Мезон-Ружа.
— Схватите шевалье де Мезон-Ружа?
— Да.
— Выходит, ты стал жандармом?
— Нет, но я — патриот. А патриот всегда в долгу перед своей родиной. Шевалье де Мезон-Руж очень вредит моей родине, устраивая один заговор за другим. Итак, родина приказала мне, патриоту, чтобы я освободил ее от вышеназванного шевалье, который ей ужасно мешает, и я выполняю приказ моей родины.
— И все же странно, что ты взялся за подобное дело, — сказал Морис.
— Я не сам взялся за него, на меня его взвалили, но должен тебе сказать, что я не противился. Чтобы реабилитировать себя, мы должны совершать что-то весьма значительное. Ведь наша реабилитация, это не только наша безопасность, но и право при первом же удобном случае всадить клинок дюймов на шесть в брюхо этого гнусного Симона.
— Но как узнали, что именно шевалье де Мезон-Руж стоял во главе заговора, связанного с подземным ходом?
— Наверняка, это пока еще неизвестно, но есть предположение.
— Значит, от частного случая вы пришли к общему выводу?
— Мы действуем, благодаря нашей уверенности.
— И как же ты собираешься выполнить приказ? Ведь…
— Послушай меня внимательно.
— Слушаю.
— Едва я услышал крик: «Гражданин Симон раскрыл большой заговор!..» (опять этот каналья Симон, везде только и слышно о нем), как у меня появилось желание самому во всем разобраться. Все говорили о подземном ходе.
— Он что, действительно, существует?
— Да, я его видел.
Видел своими глазами
лишь то, что увидел я с вами.
— Ну, что же ты меня не критикуешь?
— Потому что это из Мольера, и потому что обстоятельства сейчас не располагают к шуткам.
— Над чем же сейчас шутить, если не над серьезными вещами?
— Так ты сказал, что видел?
— Подземный ход? Повторяю, да, я видел подземный ход и даже прошел по нему. Он соединяет подвал гражданки Плюмо с одним из домов на улице Кордери, с домом № 12 или № 14, точно не помню.
— Неужели?! Лорэн, ты прошел по нему?..
— От начала до конца. Этот ход очень надежно построен. Кроме того, в трех местах он перегорожен решетками, которые опускаются одна за другой. В случае, если бы заговорщикам удалось осуществить задуманное, эти решетки помогли бы им выиграть время и увезти мадам Капет в надежное место. К счастью, благодаря отвратительному Симону, этого не случилось.