– Истории известно много подобных случаев. Некоторые из них – как, например, случай с Эдипом – являлись следствием психической травмы, вызванной эмоциональным потрясением, которое происходит с человеком, когда он узнает, что совершил отцеубийство или кровосмешение. Но бывали и случаи, вызванные совсем другими – и весьма разнообразными – причинами. Например, святая Луция Сиракузская, чтобы сберечь девственность, вырвала себе оба глаза и послала их домогавшемуся ее руки кавалеру. Широко известен также случай членовредительства, которое совершила святая Тридуана Шотландская. Многие люди наносят себе увечья, чтобы уберечь себя от плотского греха, или же делают это вследствие умственного помешательства.
– А вот в случае с этим профессором – каковы были причины совершения им членовредительства? – спросил Геркулес, до этого молча и с задумчивым видом слушавший ответы доктора на вопросы Линкольна.
– Доктор Блондель в 1906 году составил перечень причин подобных поступков: шизофрения, различные психозы, вызванные наркотическими средствами, маниакальные фазы, невроз, посттравматический синдром… ну, и так далее.
– И в данном случае причина заключалась… – нетерпеливо заерзал на своем стуле Геркулес.
– В отношении этого пациента не было зафиксировано каких-либо вспышек шизофрении. У него отсутствуют и симптомы невроза или маниакальных фаз. Нам также неизвестно, принимал ли он какие-нибудь наркотические средства. Так что единственный вариант, который у нас остается, – это посттравматический синдром.
– Да, но чем мог быть вызван этот синдром? – поинтересовался Линкольн.
– Вот этого мы точно не знаем. Кстати, возможно, это было первым проявлением шизофрении у данного пациента. Например, профессору показалось, что он увидел что-то жуткое, и это вызвало у него такой стресс, что он невольно совершил членовредительство.
– Однако невыносимая боль, которую он наверняка почувствовал, когда калечил себе первый глаз, должна была бы его остановить… – возразил Линкольн.
– Больные с такого рода отклонением обычно воспринимают эту боль как средство избавления от чего-то более ужасного. А иногда, находясь в таком состоянии, они вообще не чувствуют боли.
– Но почему именно глаза, доктор? На этот счет есть какое-нибудь объяснение? – спросил, медленно выговаривая слова, Геркулес.
– Глаза – орган чувств, они доставляют нам очень много удовольствия. Они тесно связаны с нашими половыми органами. Осознание своей плотской греховности может заставить религиозно настроенного больного избавиться от одного из них или сразу от обоих. Вам ведь известно содержание стиха девятого главы восемнадцатой Евангелия от Матфея?
– «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя…» – процитировал Линкольн.
– Совершенно верно. Больному может показаться, что он увидел нечто божественное – нечто такое, чего он видеть недостоин, – и он вырвет себе глаза.
– А профессор Майкл Пруст? Почему он откусил себе язык? – спросил Линкольн.
– Ну, тут все намного сложнее. Относительно того, что произошло с профессором Майклом Прустом и профессором…
– Франсуа Аруэ, – подсказал Геркулес запнувшемуся доктору.
– … Да, профессором Франсуа Аруэ, мне пока не удалось ни прийти к какому-либо выводу самостоятельно, ни посоветоваться со своими коллегами. Вы же понимаете, что после этих двух инцидентов прошло не так много времени.
– Да, понимаем, – кивнул Геркулес.
– С профессором Прустом, возможно, произошел обычный несчастный случай. Он упал с лестницы, причем так неудачно, что совершенно случайно откусил себе язык.
– Но почему же он тогда находится в кататоническом состояний? – возразил Геркулес.
Доктор несколько секунд внимательно смотрел на собеседников, а затем резко поднялся, прошел к двери, убедившись, что она плотно закрыта, повернулся к Геркулесу и Линкольну и очень тихо проговорил:
– То, что я вам сейчас скажу, является неофициальной информацией. У меня нет доказательств, которые подтвердили бы мое предположение. Понимаете?
– Ну конечно, доктор. Вы можете нам доверять, – заверил Геркулес, выгибая бровь дугой.
Доктор положил одну ладонь на плечо Линкольна, а вторую – на плечо Геркулеса и наклонился поближе к друзьям так, словно боялся, что его услышит кто-то посторонний.
– Все это необычайно странно и непонятно. На нас все время давят из правительства и требуют, чтобы мы позволили увезти этих трех наших пациентов-профессоров к ним на родину, однако в дело вмешался центральный комиссариат полиции, и он остановил оформление соответствующих документов. Никого не интересует то, что произошло с этими несчастными господами. Испанское правительство не хочет, чтобы возникли дипломатические осложнения, а речь ведь идет – ни много, ни мало – о трех широко известных профессорах из трех широко известных университетов.
Доктор выпрямился и начал медленно ходить взад-вперед по комнате.
– Три профессора совершили членовредительство, причем они изувечили себе три разных органа, да еще и сделали это в пределах короткого промежутка времени и в одном и том же здании, – добавил доктор, остановившись прямо перед своими собеседниками.
Геркулес решил, что, пожалуй, теперь и ему пришло время высказаться:
– Я не очень-то много знаю о членовредительстве, однако в течение нескольких последних недель я кое-что на данную тему почитал. Членовредительство, оказывается, является довольно распространенным явлением в некоторых сектах христианского толка. Здесь можно вспомнить Оригена, одного из Отцов Церкви, который оскопил себя, чтобы избавиться от соблазнов со стороны женского пола. В тринадцатом веке существовала секта, которая пропагандировала кастрацию и была осуждена за это Церковью. Однако наиболее известной в данном отношении является существующая в России секта скопцов.
– Скопцов'? – переспросил Линкольн. – Никогда раньше не слышал такого названия.
– Это экстремистски настроенная секта, которая утверждает, что Адам и Ева изначально не имели половых органов и что лишь после их греховного падения две половинки плодов греха были запечатлены на их телах в виде яичек и грудей. Насколько я знаю, при совершении церемонии вступления в эту секту новообращенных кастрируют, после того как духовный лидер произнесет следующие слова: «Вот способ, при помощи которого будет уничтожен грех». Женщинам они отрезают правую грудь. Я не стану сейчас вдаваться в подробности данного ритуала – они, как вы понимаете, весьма неприятные.
– Но, дорогой Геркулес, какое отношение имеет все это к нашим профессорам?
– Линкольн, я, конечно, далек от мысли, что профессора вступили в секту скопцов. Что я хочу сказать – так это то, что они своими действиями, возможно, воспроизводили какой-то ритуал, который и довел их до помешательства.
– Это понятно, но какой именно ритуал?
– Вот это нам и необходимо выяснить.
– Их действия все же могут объясняться просто психическим кризисом – результатом посттравматического синдрома, – сказал доктор.
– Пока давайте не будем отказываться ни от одного из возможных вариантов, – задумчиво произнес Геркулес.
Доктор подошел к столу и, взяв с него документы, протянул их своим собеседникам:
– Вот подробная информация о состоянии здоровья этих трех профессоров.
– Большое спасибо, – поблагодарил Линкольн, беря документы.
– Пожалуйста, держите нас в курсе всех изменений в самочувствии и поведении этих ваших пациентов, хорошо? – попросил Геркулес, поднимаясь со стула.
– Почему бы и нет? Можете не сомневаться: если появятся какие-нибудь новости, я вам незамедлительно сообщу.
Геркулес и Линкольн вышли из кабинета доктора и, взглянув на коридор, оба заметили, что в нем кое-что изменилось: благодаря начавшим проникать в него солнечным лучам он, ранее полутемный, теперь был хорошо освещен. Геркулес зашагал в сторону западного крыла – то есть не туда, откуда они с Линкольном сюда пришли, а как раз в противоположном направлении. Линкольн, не став задавать по этому поводу никаких вопросов, молча последовал за своим другом. Наконец испанец остановился перед дверью, снабженной небольшим смотровым окошечком, и заглянул в него. Тоже посмотрев в это окошечко, Линкольн впервые увидел профессора фон Гумбольдта. Его глаза – а точнее, пустые глазные впадины – были скрыты под грязноватой белой повязкой. Его руки, стесненные рукавами смирительной рубашки, совершали непроизвольные движения. И вдруг Линкольн вздрогнул: ему показалось, будто профессор каким-то невероятным образом почувствовал, что неподалеку от него находятся два человека и что они его рассматривают.
8
Рассказ о трех профессорах, совершивших членовредительство, не шел ни Геркулесу, ни Линкольну из головы. Несколько часов назад, покинув больницу, они плотно пообедали и выпили кофе в скромном – без особой роскоши и без изысканных блюд – ресторане, а потом еще долго сидели за столом, молча уставившись куда-то в пустоту и думая каждый о своем. Затем Геркулес расплатился по счету, и друзья отправились туда, где жили эти три несчастных профессора. Испанец уже побывал в жилище Майкла Пруста, однако хотел, чтобы его осмотрел и Линкольн, потому что тот своим взглядом – взглядом полицейского – мог заметить что-то такое, на что не обратил внимания он, Геркулес. Жилище профессора Франсуа Аруэ находилось в том же здании, что и комната английского профессора. Здесь же жил и профессор фон Гумбольдт, вот только его записи, к сожалению, находились сейчас не у него дома, а в австрийском посольстве.
Полуденная жара была изнуряющей. Тротуары опустели, автомобили и повозки двигались по улицам уже не сплошным потоком. Геркулес с Линкольном по длинной лестнице, обсаженной деревьями, которые хоть немного укрывали от палящего солнца, подошли к главному входу в огромное здание.
– Здесь общежитие университета, – сообщил Геркулес.
Линкольн удивленно поднял брови: это здание мало чем походило на университетское общежитие. Швейцар у входа, встретил их очень любезно: он сразу узнал Геркулеса, и после двух-трех реплик относительно приключившихся с профессорами несчастий передал ему ключи от комнат, в которых жили пострадавшие.
– Здание построено недавно. В нем находится учреждение, понять смысл создания которого вам, американцам, будет не так-то просто.
– А вы попытайтесь, дорогой Геркулес.
– Хорошо. Данное учреждение создано в качестве контрмеры против изгнания некоторых профессоров из университетов на основании определенного закона. С некоторых пор многие выдающиеся личности занимаются своими исследованиями именно здесь.
– Так это неофициальный университет, да?
– Вовсе нет, Линкольн. В нашей стране есть определенные сложности и нюансы. Сейчас это учреждение фактически относится к официальной системе образования, хотя в нем и поддерживаются некоторые собственные традиции.
– Понятно.
Преодолев два лестничных пролета, друзья прошли по широкому коридору с вереницами дверей по обе стороны. Все они были закрыты.
– В это время года здание наполовину пустует, и поэтому профессорам здесь живется тихо и спокойно.
– Профессор Франсуа Аруэ и профессор Майкл Пруст были, наверное, знакомы?
– Вполне возможно, хотя они специалисты в разных областях знаний. Профессор Майкл Пруст – антрополог, а профессор Франсуа Аруэ – филолог, изучающий мертвые языки. Он, по-моему, специалист по халдейским языкам.
– Очень интересно. А на чем специализируется профессор фон Гумбольдт?
– Он – историк. Выдающийся специалист по истории Португалии, особенно по истории пятнадцатого века.
– Историк, антрополог и филолог. Между ними, надо сказать, очень мало общего.
– Да, мало, – согласился Геркулес. – Обратите внимание вот еще на что. Фон Гумбольдт – пятидесяти пяти лет от роду, живет в Германии, хотя вообще-то он австрийский подданный. Майкл Пруст – британец, ему сорок пять лет. Франсуа Аруэ – француз, его возраст – тридцать три года.
– Главное связующее звено между ними – Национальная библиотека, – задумчиво сказал Линкольн.
– А еще – их странное поведение и кататоническое состояние.
Друзья остановились перед нужной им дверью. Геркулес достал ключ и, отперев дверь, осторожно толкнул ее. В комнате царил полумрак. Испанец подошел к окну, раздвинул шторы, и в воздух поднялась лежавшая на них толстым слоем пыль. Пылинки заплясали в лучах ворвавшегося в комнату солнечного света, и у Геркулеса с Линкольном возникло ощущение, что вокруг них лихорадочно мечутся мириады малюсеньких живых существ. В комнате все предметы были разложены удивительно аккуратно. Книг здесь было немного, – чуть более десятка, – и все они стояли идеально ровно на книжной полке, висевшей над письменным столом. Кровать была заправлена очень тщательно, и если не считать накопившейся за несколько последних недель пыли, в комнате царила чистота.
На столе аккуратной стопочкой лежали листы бумаги с записями на английском языке.
– Я просмотрел эти книги, – сообщил Геркулес, – но это мало что дало. Здесь есть произведения Эдварда Сепира, Альфреда Крёбера и Роберта Лоуи. Все они – американские антропологи.
– А эти записи? Вы их читали?
– Должен признаться, что за последние годы я подзабыл английский. Так что прочтите их вы.
– Хорошо, – Линкольн взял листы со стола. – Кстати, вы не обнаружили здесь ничего подозрительного?
– Швейцар сообщил, что в день, когда произошел тот трагический случай, профессор Пруст казался беззаботным и даже веселым.
– А к нему в тот день – и в несколько предшествующих дней – кто-нибудь приходил?
– Нет, никто, но за день до трагедии, как рассказал швейцар, к профессору зашел ненадолго какой-то господин – по-видимому, иностранец. Он говорил с сильным акцентом, но швейцар не смог определить по этому акценту, какой он национальности.
– У нас есть возможность выяснить, что это был за господин?
– Швейцар смог дать лишь самое общее описание его внешности. Высокий, худощавый, с пышными усами, среднего возраста, с изысканными манерами… В общем, какой-то благообразный иностранец, – подытожил Геркулес.
– Понятно. По правде говоря, маловато информации. А что нам известно о профессоре Аруэ? Вы осматривали его комнату?
– Еще нет. И нам ее, конечно же, следует осмотреть.
Они вышли из комнаты профессора Пруста в коридор, и Геркулес, пройдя несколько метров, остановился перед дверью с противоположной стороны коридора. Найдя нужный ключ, он отпер дверь, а Линкольн продолжал стоять в коридоре, с удивлением отмечая, какое маленькое расстояние отделяло комнаты двух интересующих их профессоров.
– О чем задумались, Линкольн?
– Да вот думаю, неужели эти два профессора никогда не встречались в коридоре. Вы сказали, что здание сейчас наполовину пустует. Эти два одиноких научных работника наверняка хотя бы иногда встречались в коридоре и здоровались друг с другом – а может, и о чем-то разговаривали. Разве не так?
– Очень даже возможно, – согласился Геркулес, тоже смерив взглядом расстояние между дверями комнат двух профессоров.
– А какого числа приехал сюда профессор Пруст?
– Судя по записям в журнале регистрации общежития, двадцать седьмого мая. Однако нам неизвестно, приехал ли он сразу в Мадрид или побывал до этого в других испанских городах.
– А профессор Аруэ? Он тоже приехал в этот день?
– Нет, неделей позже. Предугадывая ваш следующий вопрос, сообщаю, что профессор фон Гумбольдт живет в Мадриде с апреля.
Линкольн, ничего больше не говоря, зашел в комнату. Жалюзи были подняты, и ему сразу же бросился в глаза царивший в комнате беспорядок: на кровати – грязное белье, на полу – сваленные в кучи книги. Некоторые книги лежали раскрытыми с загнутыми страницами. Однако в первую очередь в этой комнате невольно обращалось внимание на сильный запах ладана. На пустом письменном столе стояла небольшая позолоченная лампа, а возле нее был рассыпан пепел. Геркулес взял книгу с пола и прочитал ее название:
–
Франкфурт, тысяча восемьсот шестнадцатый год. Франц Бопп. Книга на немецком языке. Похоже, посвящена грамматике.
– Так ведь профессор Аруэ – специалист по индоевропейским языкам.
– Да, по восточным индоевропейским языкам.
– Нигде не видно его записей.
– Его записи, должно быть, находились вместе с ним в Национальной библиотеке, а оттуда попали в полицию.