Но Иван словно и не слышал его:
– А матушку твою случаем не Агафьей зовут?
– Звали Агафьей Митрофановной…
– Звали?!
– Померла… Почитай, годков семнадцать назад. Я еще совсем несмышленышем был…
– Померла… – голос Ивана осекся, и он снова замолчал. Только теперь по-иному. Тяжко.
– А ты сам не из наших ли мест? Не ильинский? – загорелся Плотников. – Может, про тятьку моего что знаешь? Бабка Ефросинья сказывала, он в бега подался, когда мать на сносях была… Так с тех пор и не объявлялся…
– Знаю, Абросим. Как не знать-от…
– Так он живой?
– Жив покуда…
– И где ж обретается теперь?
– Да тут недалече.
– И мне что, повидать его можно?
– Ишь ты, проворный какой, будто лопата… Считай – уже повидал.
– ?!
– Крестик-то энтот моими руками сработан, сынок…
4
Откуда взялись Плотниковы в Ильинском, никто не ведал.
То ли объявились они в то лихоимное время, когда родовое имение Толстых, полученное графом Петром Андреевичем за служилые заслуги от самого государя Петра Великого, было отнято у его потомков и переходило из рук в руки всякого рода временщиков. То ли когда императрица Елизавета Петровна высочайшей милостью вернула из ссылки настоящих хозяев, вместе с титулом возвратив им ключи от Ильинского со всем скотом и крепостными душами в придачу. То ли занесла вместе с приданым плотниковское семя на кологривские земли из Рязани новая хозяйка – Анна Федоровна (урожденная Майкова), жена одного из многочисленных правнуков родоначальника Толстых.
В общем, сие покрыто тайной. Да и кому какое дело, откуда берутся крепостные, если им самим некогда до своих корней доискиваться?
Родился крепостным. Рос таковым. Женился по воле барина или же с его согласия. Наплодил с милой или нелюбой женой детишек. Тоже крепостных. Коли не обрили тебе лоб да не угодил в солдатчину, состарился на подъяремном труде прежде времени. И умер тем, кем и родился – безгласой скотиной.
Плотниковы не были исключением из общего правила. Но только до поры.
Появился тогда в имении новый управляющий – немец. Не то Функ, не то Фукс, за глаза прозванный Лихо. Сухой, строгий, дотошный. А поскольку тогдашние хозяева Ильинского все больше по Петербургам да заграницам обретались, был этот Лихо для холопов – и Бог, и царь, и судья. Скольким людям жизнь покалечил, скольких извел придирками. И неведомо, сколько еще натворил бы управляющий, если бы не столкнула судьба его с Петром Плотниковым – ильинским кузнецом, дедом Абросима.
Что там промеж них случилось, о том молва умалчивает, но конец истории известен: сунул Петр немца головой в раскаленный горн. Избавил односельчан от ненавистного Лиха. Ну и сам такоже сгинул. Пропал на каторге.
С него и прилепилось к Плотниковым нестираемое, точно катово клеймо, прозвище – «варначий род». И отношение со стороны господ – соответствующее. Хотя и сын Петра Иван, и внук Абросим были в Ильинском людьми не последними: мастеровыми, как и предок их, кузнецкому делу обученными. Однако ж недобрая слава приходит споро, а держится цепко. Благодаря ей стали Плотниковы в имении чем-то вроде той пробки, что каждой дыре затычка. Где похуже, туда и толкают.
Так, не успел Иван Плотников обвенчаться с Агафьей, а ему уже графскую волю объявляют: в рекрутчину айда! А это, почитай, на погибель верную. Война как раз с прусским королем приключилась. И кто из мужиков с бритым лбом из Ильинского ни уходил, ни один назад не вертался. Пришлось Ивану, покинув молодую жену свою и мать престарелую, Ефросинью, в бега податься, в надежде живот сохранить и долю лучшую сыскать.
Поначалу бродяжничал Иван, бедовал, прячась по лесам и оврагам.
Но вот и перед ним воля-волюшка замаячила. Прослышал Плотников от гулящих людей, что объявился на реке Яик, что у подножия Срединных гор протекает, добрый царь – «ампиратор» Петр III, коий в грамотках своих прелестных крепостным освобождение обещает и землю господскую в вечное пользование жалует. С армией народного заступника прошел Плотников по всему Поволжью. Жег имения, вешал господ, государя признавать не пожелавших, участвовал в баталиях, пока под городком Кунгуром в плен не угодил.
Тут бы не миновать ему петли или дыбы, да удалось Ивану убежать вдругорядь. Теперь уж без оглядки подался он встречь солнцу, подальше от правосудия. Всякими правдами и неправдами добрался до Камчатки, где и перехлестнулись его пути-дорожки с Хакимом, бывшим сотоварищем по восстанию, беглым каторжником, а ныне помощником грозы здешних мест – атамана Креста. К нему привел Хаким Ивана как человека надежного и проверенного.
А сыну его, о коем и не догадывался Иван, вестимо, иная судьба выпала, однако, как и всем Плотниковым, – несладкая.
Рано оставшийся без матери на руках у бабки, Абросим рос мальчонкой смышленым и непоседливым, заводилой ильинской ребятни. В детстве, когда разница в положении ощущается не столь безысходно, был он первым приятелем в играх и шалостях барчука – малолетнего графа Федора Ивановича. До той поры, пока оного не отослали для обучения в Морской кадетский корпус.
Абросима же, заприметив, старый граф Иван Андреевич оставил при дворе, в помощь конюшенному, а паче для участия в сценических потехах. Следуя столичной моде, замыслил граф завести в кологривской глуши свой театр. И чтобы все честь по чести: и кулисы, и декорации, и актеры. С тем и стал он сколачивать труппу из молодых парней и девок посмазливей. Добрым лицедеем младший Плотников так и не стал – то ли природного притворства, то ли желания недоставало, но зато на игрищах этих повстречал он судьбу свою – синеглазую Настю, дворовую девку Толстых, по барской воле и Божьему промыслу первую актрису в графском театре.
Про то, как потянулись они друг к другу, как, не убоявшись гнева церкви и немилости графской, отдалась Настя Плотникову вся без остатка, как поклялся он никогда с ней не разлучаться, – это разговор особый. Токмо любовь, кашель да огонь от людей не спрячешь. Прознал об их любви граф и осерчал зело. Он, оказывается, на Настю свои виды имел. У кого кнут в руках, тот в стаде и пастух…
Абросима, чтобы не помешал исполнению графского замысла, отрядили с обозом на Нижегородскую ярмарку. А пока он в отлучке был, граф Настю за своего старика дворецкого замуж выдал. Тому уж, почитай, восьмой десяток пошел. Какой из него муж? Да, видно, у Ивана Андреевича прицел был, что и самому кусок от сладкого свадебного пирога перепадет…
Токмо просчитался граф. Не пожелала Настя слово, данное суженому, нарушить. Тем же вечером в пруду приусадебном утопилась.
Спустя полтора месяца, не чуя беды, воротился Абросим. Узнал черную весть. Налился гневом. Схватил нож, кинулся старого графа искать. А тот, как нарочно, в уезд укатил, на собрание дворянское. Не найдя обидчика, поклялся Плотников отомстить за Настину смерть. Пустил «красного петуха» под кровлю графского дома, а сам, простившись с бабкой Ефросиньей, со слезами надевшей ему на грудь отцовский крест, проторенной тропой ушел в леса. Благо, они в далях российских – немерены, до самого Великого моря-океана простираются.
С того и началась для Абросима дорога, которая через Новый Свет и многие превратности, уже нам известные, привела его в лагерь разбойничий и отца родного повидать позволила.
…Когда первое волнение от встречи с сыном улеглось, Иван Плотников поднялся, одернул армяк:
– Пойдем, сынок.
– Куда?
– К атаману на поклон. Окромя его, никто делу нашему не поборник.
Оставив спящего лекаря у костровища, они стали пробираться к атаманскому жилу между компаниями подгулявших ватажников и матросов с «Юникорна».
Перед бараком Плотниковы остановились. Иван, некоторое время потоптавшийся на пороге, размашисто перекрестился и толкнул от себя тяжелую дверь.
Пиршество у атамана было в разгаре. Угощение здесь было пообильней, чем у костров. На сработанном из неструганых досок столе, промеж низок с кетовой икрой, груд жареной лосятины и глиняных ковшей с пивом, выделялись никак не вяжущиеся с обстановкой хрустальный графин с водкой и украшенные резьбой чарки. Картину довершали пузатые бутылки с ромом – подношение Барбера атаману.
По покрасневшим, возбужденным лицам гостей и хозяев – Креста, Гузнищевского и Хакима – видно было, что застолье уже перевалило границу, когда языки развязались, а ноги стали непослушными.
– Деньги, сэр Генри, тем и хороши… – донеслись до слуха вошедших слова Гузнищевского. – Эй, как там тебя? Растолмачь ему сию же минуту… Де-не-ги, я говорю, это – благо, от всех протчих благ отличное… Все остальное в мире сем служит одному желанию… – приказчик стал загибать топорщащиеся пальцы. – Еда нужна… Кому? Го-лод-ному. Вино – здоровому. Баба – молодому! А денежки – всякому! Ибо имеешь ты оные в наличности – и все разом у те-я появляется… О’кей?
– О’кей! – Барбер был настроен благодушно. Он что-то сказал Смиту на ухо, и тот громко перевел:
– Господин капитан говорит, что богатство подобно морской воде. Чем больше пьешь, тем сильнее становится жажда! Сэр Генри предлагает выпить за тех, кто любит морскую воду!
– Баско баешь! – атаман поднял чарку, и тут его рассеянный взор наткнулся на Ивана Плотникова, со сдернутой шапкой стоящего у порога. – Чаво тебе, Иван?
– Заступись, батька. Челом бью, заступись…
– Заступиться? Так вроде ты и сам от маткиного вымени давно оторвался… Ну, выкладывай, не тяни кота за хвост.
– Сын мой, Абросимом кличут… – подтолкнул вперед Иван младшего Плотникова. – С гостями пришел… Свиделись…
Крест скользнул взглядом по Абросиму.
– Ну и какого рожна? Радуйся, я-то тут при чем? Али в свидетели зовешь, али чарку за его здоровье поднять просишь? Это мы зараз…
– Нет, батька. Не о сем моя печаль… В аманатах он у ево значится, – кивнул Иван в сторону капитана. – Христом Богом прошу: не кинь в беде! Выкупи… Живота за тя не пощажу…
– Да-а, – протянул Крест. – Отец был Фрол, да детки Миронычи… Верно гутарит? – перевел он взор на сэра Генри, которому Смит торопливо переводил смысл сказанного.
– Ай, бачка Крест, – округлил глаза Хаким, – помоги Иван. Иван – верный нукер… Хаким давно знает, тожа просит…
Иван поклонился Хакиму и замер, ожидая решения атамана.
Тот, чувствуя, что очутился меж двух огней, обратился к гостю:
– И то, может, уступишь мне парнишку, сэр Генри?.. Хаким правду сказал: отец евойный – казак справный. Грех забижать… Сколько за чадо Иваново бобров хочешь?
Капитан покачал головой. Икнул, отхлебнул из ковша, услужливо протянутого Смитом, и что-то проскрипел толмачу. Тот осклабился:
– Капитан не может взять выкуп. Мальчишка нанес ему обиду. А она смывается кровью! Но сэр Генри ценит дружбу господина атамана… Он подарит ему этого русского… При одном условии: если тот останется жив…
– Как? – не уразумел Крест.
– Мальчишка будет драться на ножах с тем, кого укажет капитан.
– И кто же станет его супротивником? – в бараке воцарилась тишина, словно на погосте.
– Я! – рявкнул Смит и уперся в Абросима кровавым взглядом.
5
– Спорников в круг! – зычно распорядился атаман.
Ватажники и пираты расступились, освобождая место для поединка.
Плотников и Смит встали друг против друга, сжимая морские тесаки.
– Шесть пиастров против одного, – прохрипел старый боцман «Юникорна» только что проснувшемуся и тщетно пытавшемуся вникнуть в суть происходящего Жаку. – Ставлю шесть золотых, что Смит за минуту выпотрошит этого куренка! Я видел Смита в двадцати абордажах. Чтоб мне никогда не знать якорной стоянки, он владеет тесаком лучше, чем ты своими пиявками!
Вряд ли кто из собравшихся думал иначе. Хотя по лагерю разлетелась весть, что один из противников – сын Ивана Плотникова, симпатии соотечественников Абросима легко склонялись в пользу грубой силы чужеземца.
– Сдается мне, не одолеть парнишке спорника… – попытался посочувствовать Ивану стоящий рядом с ним ватажник.
– Не лай, Митрий! Без тебя тошно… Авось сдюжит… – угрюмо отозвался Иван, пытаясь не смотреть на Смита.
Сравнение и в самом деле было не в пользу Абросима.
Матрос, обнаженный по пояс, возвышался над младшим Плотниковым тяжело и непоколебимо. Грудь и плечи его были украшены татуировкой. На левой стороне груди красовалась виселица, на правом предплечье со знанием дела мастер нанес паутину, из которой высовывалась мохнатая лапа дьявола. Она была изображена так искусно, что сама рука матроса с тесаком казалась продолжением сатанинской длани.
Приготовление к поединку завершилось тем, что несколько ватажников вынесли из атаманова жила и расстелили на пригорке персидский ковер – недавнюю добычу Креста после набега на магазин Российско-Американской компании в Ключах. На него уселись Барбер, Крест и Гузнищевский. Хакима атаман отослал проверить выставленных у входа в ущелье караульщиков.
Барберу, к которому постепенно возвращалось хорошее настроение, предстоящее зрелище вдруг напомнило корриду, увиденную однажды в Лиме. Смит – могучий и свирепый, как toro, и русский – гибкий и стройный – вылитый тореадор… Не хватает лишь красной мантии в руках. Однако Смита, похоже, и злить не надо. Сэр Генри уже давно не видел своего толмача таким жаждущим крови… Барбер криво усмехнулся: «Все-таки славную шутку я придумал: чтоб и с атаманом не поссориться, и русского на верную гибель послать…»
По сигналу Креста противники далеко отступили друг от друга, затем начали сходиться. Уверенный в своем преимуществе Смит двинулся к Абросиму напролом, спеша покончить с ненавистным русским. Абросим же, напротив, придвигался к матросу, скользя то в одну, то в другую сторону, и вызывал этим грубые насмешки собравшихся.
Когда до Плотникова осталось футов восемь, Смит сделал рывок и выбросил вперед руку с тесаком, целясь врагу в грудь. Но тесак его вспорол пустоту, а Абросим, вынырнув из-под Смита, нанес ему удар в предплечье и резво отпрянул. Рана оказалась неглубокой, скорее, не рана, а царапина, но рука окрасилась кровью, словно стекающей с когтей изображенной на ней лапы.
Эта царапина, а пуще того – хохот собравшихся вывели Смита из себя.
– Ну, берегись, сучонок! – И он снова ринулся на русского.
И опять неуловимым изгибом тела Абросим ускользнул от смертоносного удара.
– Убей его! Достань мальчишку, Смит! – орали пираты, поставившие на матроса свои деньги.
Однако, вопреки первому неблагоприятному впечатлению, стали появляться сторонники и у молодого русского – им пришлось по нраву, что не спасовал и не позволил громадному матросу разделаться с собой ни за понюх табаку.
– Ну-ка, покажи ему, паря, где раки зимуют! Не посрами отца! – больше других горячился тот самый Митрий, который усомнился сперва в молодом Плотникове.
Смит, сделав еще несколько попыток выпустить Абросиму кишки и получив еще пару порезов, решил действовать по-иному. Он стал двигаться медленнее, расчетливее, что при подначках толпы и накатывающих на него приступах ярости давалось ему нелегко. Но матрос не был бы опытным бойцом, если бы не знал, что в поединке главное – неожиданность. И вот, улучив момент, Смит перебросил тесак в левую руку. Когда же Плотников, поймавшись на обманный прием, отступил влево, Смит нанес ему кулаком удар в лицо. Тяжелый, как интриппель, кулак матроса расплющил бы Абросиму нос и вышиб зубы, если бы тот в последнее мгновение не успел чуть-чуть уклониться. И все же атака Смита достигла цели. Из носа и губ русского брызнула кровь. Плотников отлетел сажени на полторы назад, тяжело плюхнулся на землю и застыл неподвижный, все еще сжимая бесполезный теперь тесак.
Смит издал торжествующий рык, слившийся с радостными воплями его поклонников. Враскачку матрос приблизился к поверженному врагу. Переложив тесак в правую, измазанную своей и чужой кровью руку, склонился над Абросимом, чтобы последним ударом пригвоздить его к земле.
– Не замай! – рванулся на выручку сыну Иван и обмяк в крепких объятиях ватажников: хучь и жалко Ивана, а поединок, он и есть – поединок!
Крик старшего Плотникова хоть и ненадолго, да отвлек Смита. Матрос обернулся на голос Ивана и захохотал ему в лицо. И в этот момент Абросим, придя в себя, выбросил вверх руку, вонзил свой клинок в подреберье толмача.