Верблюд, носящий поэтическое название «корабля пустыни», ввезен австралийскими колонистами в Австралию еще в начале семидесятых годов XIX века, отлично акклиматизировался там и хотя не очень размножается, тем не менее пользование его услугами уже прочно вошло в обиход.
Обзаводясь, помимо лошадей, еще и верблюдами, я имел вот какую цель: мотоциклы фирмы «Кэннинг», которые я искренно считаю одними из лучших в мире, все же представляют собой машины с хрупким механизмом. Ведь икс-металл, или нигилит, еще не вошел в употребление, и машины приходится изготовлять из стали и бронзы. Правда, мы имеем множество очень твердых сплавов, как, например, ирридиевую сталь. Но до идеала все же далеко, и, кратко говоря, каждая современная машина подвергается риску поломки и страдает от неизбежного при работе изнашивания частей. Таким образом, чем дальше мы могли доставить взятые с собой мотоциклы, не пуская их в ход, тем дольше мы сохраняли их, и тем больше становились шансы на возможность пользоваться ими при проходе нашим караваном через совершенно неисследованные территории Австралии.
Итак, до Фарины наша экспедиция добралась с большим комфортом по железной дороге. Наше появление везде возбуждало известный интерес, но мы удовлетворяли любопытных, спрашивавших о цели нашего путешествия, сказкой о том, что будто бы фирма «Кэннинг» направила нас в глубь Австралии для расследования территорий, могущих оказаться ценными в металлургическом отношении.
От Фарины, завербовав с собой еще несколько темнокожих аборигенов, неутомимых ходоков и охотников, мы пошли к северо-западу, вдоль телеграфной линии, уже на конях и верблюдах.
На каждой станции, где мы останавливались, я по телеграфу связывался с дирекцией нашей фирмы, и ее инструкции, грозившие свести меня с ума, гласили все время одно и то же: «Немедленно продолжайте путь!»
Им, господам директорам, заседавшим в комфортабельных кабинетах в Аделаиде, было легко и просто отдавать такие приказания, но нам-то не так легко было выполнять их.
Выше я сказал, что в путь мы отправились в мае. Это начало зимнего сезона, самое удобное время для путешествий по внутренним безводным местностям Австралии, потому что зима тут состоит, собственно, из нескольких более или менее дождливых месяцев. Дождливый период сопровождается оживлением растительности. Когда имеется растительность, имеется та или иная дичь. Значит, можно кормить и животных, и людей.
Однако, по мере того, как мы подвигались к северу, мы проходили по все более и более бесплодным местам, по настоящим пустынями, где лишь изредка встречались маленькие оазисы.
При нормальных условиях наша экспедиция двигалась бы медленно, осторожно, выбирая наиболее удобные пути, останавливаясь в оазисах, чтобы дать отдохнуть людям и животным. Но мы не могли делать этого, ибо из Аделаиды нас подгоняли настойчивые приказы идти как можно скорее, ни перед чем не останавливаясь.
Однажды я телеграфировал, что люди выбиваются из сил, и получил ответ: «Не сообщайте о мелочах. Продвигайтесь вперед».
Я телеграфировал: «Лошади все погибли. Верблюды падают. Пратт болен».
Пратт был одним из наших механиков — славный, надежный парень. Его сломила привязавшаяся к нему лихорадка.
Через несколько часов я получил ответ: «Во что бы то ни стало — вперед».
И мы все шли и шли вперед. Наш путь отмечался трупами погибших вьючных животных. Да и личный состав экспедиции начал таять: Пратт совершенно выбился из сил и однажды, сойдя с верблюда, упал на песок и стал молить нас, чтобы мы пристрелили его, избавив этим от мучений.
Кончилось тем, что по-прежнему державшийся загадочно Шарль Леонар буквально на своих плечах тащил изнемогавшего механика, покуда мы добрались до ближайшей телеграфной станции, которая стояла в невероятной глуши и печальнейшем месте.
Там бедняга Пратт, несмотря на оказанную ему персоналом станции медицинскую помощь, испустил дух. А мы на другой день снова побрели по своему пути. Скоро за Праттом последовал другой механик, Ван-дер-Борн, за ним — мой соотечественник Мориц Рейнигер. А когда мы добрались до станции Макдональд, то из вышедших из Аделаиды белых в живых оставались только я, никогда не унывавший Шарль Леонар, потом, сильно исхудавший и еле державшийся на ногах Снайдер и совсем плохо чувствовавший себя Карпентер. Тут, несмотря на телеграмму Кэннинга с требованием не останавливаясь продолжать наш путь, я отказался повиноваться, ибо чувствовал, что и сам не в силах двигаться дальше. Мы пробыли на этой станции несколько дней, и это дало возможность всем нам оправиться. И тут же мне удалось узнать от персонала станции кое-что важное.
Заведующим маленькой школой для белых и черных детишек на станции Макдональд был почтенный реверенд Гоп, пожилой джентльмен, самоотверженно несший тяжкий крест миссионерства в этой безлюдной и дикой области. Старик этот, получивший солидное образование, до преклонных дней сохранил живость, наблюдательность, любознательность и мог смело назваться знатоком местности. Его кабинет был настоящим музеем, в котором имелись интереснейшие образцы австралийской флоры и фауны, равно как и интереснейшие коллекции по минералогии почти незнакомого цивилизованному человечеству края.
Разумеется, я избегал всякого намека на истинную цель нашего путешествия, на то, что мы находимся уже вблизи той местности, где Леонар, по его словам, наблюдал странную картину: видел трупы темнокожих аборигенов и великана в средневековом вооружении. Но я сумел навести мистера Гопа незаметно на желанную тему разговора. Я сообщил ему, что Леонар, проезжая в стороне от телеграфной линии, видел издали с вершин горного хребта местность, прорезанную потоками воды, по-видимому, богатую растительностью и пригодную для поселения.
— Ничего подобного вблизи тут нет! — ответил реверенд. — Нет, господа! Тут самая худшая часть пустыни на много сот километров вокруг! Мертвый край!
— Но ведь живут же как-то темнокожие в этой пустыне?!
— Прозябают, вымирают, а не живут.
— Не приходилось ли вам, мистер Гоп, слышать что-нибудь об окаменелостях, останках допотопных гигантских животных?
— Ни разу за все двадцать лет, что я живу здесь.
Тогда я заговорил, наводя разговор, на другую тему: о темнокожих, их нравах, обычаях, наконец, об их религии.
— Темнокожие аборигены Австралии — австралоиды, это племя, стоящее на самой низшей ступени развития! — отозвался мистер Гоп. — Религия? Но у них нет никакой религии, даже примитивной. Ну, разумеется, они верят в духов, страшно боятся грома и молнии, еще больше опасаются ночной тьмы.
— Верят ли в загробную жизнь?
— Есть зачатки веры в бессмертие души, которая будто бы после смерти переселяется в тело другого.
— Верят ли в духов, в призраки?
— Н-нет… постойте! Что-то есть. Есть у них какая-то курьезная легенда о «сияющих духах».
— Что такое?
— Конечно, это сказка. Но по их легенде, где-то имеется горная страна, населенная гигантскими существами, преследующими и без пощады истребляющими темнокожих при помощи какого-то волшебного оружия.
— И где находится эта страна?
— Ах, господи! Да ведь это же легенда, а для легенды разве требуется точность? Ну, положим, мне не раз приходилось слышать от некоторых аборигенов, что они боятся посещать местность, расположенную на северо-западе. Что за причина этой боязни, — мне не удалось узнать точно. Может быть, тут есть связь с вышеуказанной легендой, а проще — там находится центр пустыни, уже абсолютно мертвый край, и боязнь темнокожих заходить туда объясняется самыми естественным образом — опасностью посещения места, где нет ни капли воды, ни травинки и где царит смерть…
Разговор перешел на другие темы. И когда, поболтав, я уходил вместе с присутствовавшим при этом разговоре Шарлем Леонаром из кабинета мистера Гопа, француз вдруг весело засмеялся.
— Чего вы? — удивился я.
— Так, ничего! Ну, теперь вы верите мне? То есть перестали сомневаться в существовании края, где можно встретиться с гигантами?
— Я и раньше вам верил.
— Но теперь верите больше?
— Д-да, больше. Потому что…
— Потому что от постороннего человека услышали намек на существование гигантов. А не пришло вам в голову, мой милый мистер Шварц, что я раньше вас слышал ту же легенду аборигенов и именно на ней построил всю мою сказку о виденном?
Он лукаво прищурил глаза.
— Ради бога, Леонар! — невольно вскрикнул я. — Ради всех святых, не шутите вы такими вещами! Ведь, если вы мистифицируете нас…
— Ну-с?
— То шутка зашла слишком далеко! Вспомните, что мы уже похоронили на дороге четырех человек наших товарищей!
— Ба! — засмеялся Леонар. — Им просто сделалось неинтересно жить и они отправились на тот свет, посмотреть, нельзя ли там устроиться получше…
Он вдруг стал серьезным и, хлопнув меня по плечу, сказал:
— Нет, дружище! Я не шутил и не шучу, и не думаю шутить впредь. Успокойтесь: мы буквально на пороге той страны, которая нам нужна или… или не нужна вовсе! Стойте! Кажется, вы говорили, что рассчитываете завтра двинуться дальше? Ну, и отлично! Завтра вы, надеюсь, окончательно убедитесь, что я самый серьезный человек в мире. А сегодня не хотите ли вы немножко развлечься?
— Вы нашли какое-нибудь развлечение тут?
— О, мадонна! Человек с юмористической жилкой всегда что-нибудь придумает. Видите эти палочки?
И он показал мне пару солидных колышков с заостренными концами. Их он изготовил при мне из тонких стволов какого-то деревца, срубленного им еще на пути к станции Макдональд.
— Для чего вам эти колышки? — заинтересовался я.
— А вот, если хотите, пойдемте и увидите! Я хочу проделать один любопытный опыт.
Он увел меня в сторону от станции, километра на полтора. Там находилось довольно обширное болото с отвратительной соленой водой. В болоте, как я знал от персонала станции, водились довольно крупные крокодилы, выползавшие понежится на отлогие песчаные берега.
Увидев одного из таких крокодилов, Леонар принялся визжать, виртуозно подражая хрюканью поросенка. Едва заслышав визг, крокодил встрепенулся и быстро направился к французу. За спиной у Леонара висело отличное ружье, но он и не подумал им воспользоваться. На мой взгляд, игра становилась безумно опасной: крокодил с разинутой пастью готовился ринуться на моего товарища, а тот, медленно отступая, продолжал дразнить пресмыкающееся неистовым поросячьим визгом.
Миг — и случилось что-то странное: Леонар прыгнул, словно кошка, а крокодил, свернувшийся пружиной, бешено захлестал вокруг хвостом, колотя им по песку, закрутился, как волчок, потом побежал по направлению к воде, и там, на берегу, принялся отчаянно кувыркаться, зарываясь в песке.
— Что вы с ним сделали?! — вне себя вскрикнул я. — Почему он не может закрыть рта?
— Очень просто. Присмотритесь — и увидите!
И я увидел: Леонар сунул в разинутую пасть пресмыкающегося заостренный с двух концов колышек. Крокодил захлопнул челюсти, концы колышка впились в нёбо, и теперь колышек образовывал род распорки, мешавшей животному закрыть пасть. Гадина неистовствовала, стараясь избавиться от колышка, но, сжимая челюсти, достигала только того, что острые концы все глубже впивались в мускулы, разрывая тело. Пасть чудовища была залита кровью. Крокодил испускал странные глухие звуки.
Побарахтавшись в кучах песка, он ринулся в воду. Вода потоком хлынула в разинутую пасть, и тело крокодила погрузилось, чтобы всплыть пять минут спустя вверх брюхом.
Наблюдая за этим, Леонар вымолвил:
— Finis coronat opus! По-латыни это означает: конец — делу венец. Мой опыт удался! Пойдемте домой, мистер Шварц!
— Какой опыт? — заинтересовался я.
— А, видите ли, — я много раз читал, что в Америке краснокожие именно таким образом справляются с аллигаторами. Вот мне и захотелось проверить, возможно ли это.
— Но ведь крокодил мог убить вас ударом хвоста!
— Вероятно, — спокойно ответил француз, закуривая папиросу. — А если бы палка сломалась в его пасти, то он мог бы, пожалуй, просто съесть меня и вместе с моими гамашами, что было бы не совсем приятно…
И, что-то насвистывая, он направился к станции, не удостаивая взглядом тело крокодила, застрявшее в тростниках.
Идя сзади него, я невольно думал снова и снова о том, что этот человек сознательно играет своей жизнью, явно ничуть не дорожа ею.
Что это? Храбрость ли? Презрение ли к смерти? Или презрение к жизни, сделавшейся постылой и ненужной?
III
На другой день после этого мы снова тронулись в путь.
Надо признаться, наш караван, такой импозантный в день выхода из Фарины, теперь имел положительно жалкий вид: куда девались красавцы-верблюды со своими вьюками? Где были наши дорогие кони? И как нас самих поубавилось!
Верблюды и лошади полегли на нашем пути до станции Макдональд. Большинство нашего груза было брошено там же, в пустыне. Похоронены были в песках и многие наши спутники. Только мы четверо держались еще бодро. Но не было с нами нанятого в Фарине конвоя темнокожих аборигенов: утром в день отправления из Макдональда все черные дезертировали, исчезнув бесследно. Почему они бежали, я не имею ни малейшего представления. Может быть, они, шушукаясь с изредка наведывавшимися на станцию сородичами, услышали от них про близость той страны, в которой водятся страшные и беспощадные «сияющие духи». Может быть, у них были другие основания покинуть нас. Так или иначе, но теперь мы оказывались целиком предоставленными нашим собственным силам.
Перед отправлением в путь мы тщательно осмотрели наши мотоциклы с электрическими двигателями. Машины оказались в полной исправности: ведь до сих пор мы еще почти не пускали их в ход, везя их на спинах верблюдов. Только несколько десятков километров перед станцией Макдональд мы прошли на мотоциклах, но этот путь машины сделали шутя. Таким образом, рассуждая теоретически, мы четверо находились в лучшем положении, чем некогда Шарль Леонар: он тогда, в первую свою поездку, добрался сюда, до станции Макдональд, именно на мотоцикле, значительно потрепав его в пути. И, тем не менее, он и отсюда выбрался и достиг северного берега Австралии все на том же мотоцикле, не чиня его.
Наши же машины в середине пути, правильнее сказать, у той конечной станции, к которой мы стремились, оказывались новенькими. Значит, мы с большей уверенностью, чем Леонар, могли бы пуститься на мотоциклах в обратный путь.
Разумеется, пред тем как покинуть станцию Макдональд, мы строго разобрали весь наш багаж и захватили с собой только необходимое: лучшие из запасных инструментов, консервы, резервуары с водой.
На территории, которую мы рассчитывали посетить, в данное время держалась ровная и теплая погода, так что мы могли не обременять себя грузом запасной амуниции.
Весьма значительную часть нашего имущества, оружия и припасов мы оставили на станции Макдональд, в распоряжении любезного реверенда Гопа, предоставив ему право, если мы в течение трех месяцев не вернемся на станцию, распорядиться всем этим добром по своему усмотрению.
Почтенный пастор тщетно уговаривал нас отказаться от продолжения пути, доказывая, что экспедиция осуждена на гибель, причем ссылался на печальную участь, постигшую наших спутников. Но у меня в мозгу словно раскаленным железом была выжжена фраза телеграммы мистера Кэннинга, полученной на рассвете дня отправления: «Торопитесь!»
И мы торопились.
Путь от станции Макдональд был просто ужасен по своей монотонности. Ей-богу, не знаю ничего более скучного, более утомительного.
Телеграфная линия пролегала по слегка холмистой, абсолютно бесплодной местности. Только здесь и там на песках виднелись кусты «австралийской колючки» да словно закопченные камни. И местность была так однообразна, что, проехав милю, три, десять миль, мы могли подумать, будто не сделали еще ни единого шага, не продвинулись вперед ни на пядь.
И, однако, Шарль Леонар как будто что-то распознавал в этом аду. По крайней мере, он озабоченно поглядывал на телеграфные столбы, бормотал, качал головой. И вот на второй день путешествия он подъехал к одному столбу и, погладив его рукой, промолвил: