— Мэтр Флип! — позвал он однажды моряка, протягивая устричную раковину.
— Устрица! — удивился Флип.
— Да, Флип, и, если верно, что каждая из них производит в год пятьдесят — шестьдесят тысяч потомков, мы будем иметь неисчерпаемый запас деликатесов.
— Действительно, мсье Марк, вы совершили очень полезное открытие. Завтра же посетим эту устричную банку. Устрицы особенны ценны для нас, они не требуют варки, но я не знаю, насколько питательна эта еда.
— Не очень, — ответил Марк, — этот моллюск содержит очень немного азотистых веществ, и если бы человек питался одними лишь устрицами, ему пришлось бы съедать не меньше пятнадцати — шестнадцати дюжин в день.
— И прекрасно! — воскликнул Флип. — Если банка набита устрицами, будем съедать дюжины дюжин! Именно моллюски, такие как устрицы, легко усваиваются, и, я полагаю, нам не грозит несварение желудка от переедания.
— Отлично, — сказал Марк. — Сообщим эту хорошую новость маме.
— Погодите ее обнадеживать, мсье Марк, — посоветовал моряк, — сначала обследуем устричную банку и убедимся, что все там так, как нам кажется.
На следующий день, 26 апреля, Марк и Флип двинулись на запад, а затем спустились к южному берегу через дюны. В трех милях от лагеря берег был каменистым. Огромные каменные глыбы, разбросанные там и сям, выглядели весьма живописно. Скалы, которые часто можно встретить на армориканских[92] берегах, зияли темными и глубокими «каминами»,[93] в которых с шумным грохотом гасили свою энергию приливные волны. В открытом море просматривалось несколько рядов прибрежных рифов, делавших эту часть берега неприступной даже для маленькой шлюпки. Вокруг верхушек подводных скал пенился прибой, и так линия рифов тянулась вплоть до оконечности высокого юго-западного мыса.
Почти напротив мыса, за нагромождением скал на берегу, простиралась просторная равнина — настоящие ланды,[94] заросшие утесником и вереском. Вид пустынного, дикого берега сильно отличался от тех прибрежных мест, где царила вечная зелень. Здесь древесные заросли отошли на несколько миль от берега, к отрогам горы, являвшейся центральной частью рельефа. А место было весьма унылым.
Флип и Марк спускались все ниже к югу, идя друг подле друга, но почти не разговаривая. Моряк все пытался что-нибудь выдумать, но никаких ценных идей не рождалось. В то время его преследовала лишь одна мысль, одна забота. Под ногами путников хрустели пустые раковины, счет которых мог вестись на миллионы. Масса съедобных улиток пряталась под плоскими камнями, которые время от времени накрывал прилив. Моллюски эти были превосходны, но требовали длительной варки. Иначе их использовать нельзя.
Встретилась и одна рептилия — великолепный образец отряда черепаховых, морская черепаха вида Mydax, панцирь которой притягивает взгляд великолепной игрой зеленоватых отблесков.
Флип первым заметил черепаху, которая проскальзывала между камнями, направляясь в море.
— Ко мне, мсье Марк, на помощь! — громко позвал он.
— Ах, какая красавица! — воскликнул юноша. — Но как ее захватить?
— Нет ничего проще, — отвечал Флип. — Перевернем ее на спину. Берите вашу палку и делайте как я.
Рептилия, чувствуя опасность, укрылась за щитом и кожаным нагрудником, втянув внутрь и голову и лапы, которых теперь не было видно. Она сделалась неподвижной подобно неодушевленному куску скалы.
Тогда Флип и Марк подсунули палки под грудную кость животного и, объединив усилия, перевернули черепаху. Длиной она была в метр и весила, должно быть, не меньше двух сотен килограммов.
У рептилии лишь с трудом можно было разглядеть маленькую, уплощенную голову, расширявшуюся в месте больших височных впадин под костными дугами.
— А теперь, Флип, что мы будем делать? — поинтересовался Марк.
— Что с ней делать, мой юный друг, я совершенно не знаю! О, если бы был огонь для готовки, в какую вкусную, питательную еду превратилась бы эта черепаха! Она кормится чудесной морской травой, которую называют зостерой, и потому ее мясо нежно и ароматно. Именно из него готовится замечательный черепаховый бульон…
При других обстоятельствах тон разочарованного гурмана, с каким все это произнес моряк, рассмешил бы кого угодно. Какими глазами бедняга смотрел на черепаху, глотая слюнки! Достойный Флип, да будет прощен тебе этот приступ гурманства!
Марк слушал своего компаньона, все понимая. Он снова переживал сцену урагана и опять обвинял себя.
— Идем, — сказал Флип, вскочив на ноги, — больше здесь делать нечего. Уходим.
— А черепаха? — спросил Марк.
— Мы не можем ее съесть, вот в чем беда, — возобновил свою речь Флип, — и было бы бессмысленной жестокостью оставить ее в таком виде умирать. Где там наши палки?
Палка еще раз превратились в рычаги, и рептилия переместилась в свое нормальное положение. Флип и Марк отдалились от нее на несколько шагов. Черепаха сначала оставалась неподвижной, затем, не слыша больше никакого шума, высунула голову, ее крупные глаза глянули по сторонам, сплющенные конечности вышли из-под панциря, и наконец она медленно, однако со скоростью, которая, могла считаться «черепашьим галопом», направилась к морю и исчезла в волнах.
— Счастливого пути! — воскликнул Флип с интонацией одновременно и трогательной и комической. — Можешь хвалиться, что ты одна из удачливых черепах!
Марк и моряк возобновили свой путь, прерванный встречей с рептилией. Вскорости они добрались до места, замеченного мальчиком. Это был ряд плоских камней, сильно растрескавшихся и покрытых устрицами. Флип увидел, что моллюсков тут тысячи и собирать их можно без особого труда. Некрупные, но превосходные на вкус, о чем Флип и Марк узнали, попробовав те из них, у которых оказались приоткрыты створки. Они так напоминали канкальских[95] устриц, что их легко можно было принять за одну из лучших разновидностей моллюсков.
— На шлюпке, — сказал Флип, — когда море будет спокойное, а ветер подует с берега, я попытаюсь обогнуть рифы и стать на якоре в одном кабельтове[96] от этой банки. Мы загрузим шлюпку чудесными моллюсками и доставим их к подножию обрыва. Там они будут в нашем полном распоряжении.
В тот же день Марк и Флип собрали несколько дюжин устриц для доставки в лагерь. Урожай сняли быстро, и через три четверти часа оба путешественника уже направлялись к пещере.
Там колонисты решили, что моллюски станут их главным блюдом на ближайшее время.
Вот только открывать устрицы нужно было с особой осторожностью, чтобы не повредить единственный нож, которым Флип особенно дорожил. Если бы в очаге осталось хоть несколько горячих углей, устрицы, помещенные в жар, раскрылись бы сами по себе, но… Каждое мгновение все от мала до велика ощущали нехватку огня.
Флип взял на себя открывание устриц ножом; дети расположились кружком вокруг и смотрели, как он действует, с хорошо понятным интересом.
На восьмой устрице нож Флипа, неудачно вставленный между створками, с сухим звуком треснул.
Лезвие, переломленное посередине, упало на стол.
— Проклятие! — не сдержавшись, воскликнул Флип и взмахнул руками.
Огня нет! Нож сломан! Что теперь делать? Что станет с дорогими ему людьми, которым он предан и душой и телом?
Глава XIII
Неужели сами небеса ополчились на несчастных, обездоленных людей? После того как погас очаг и сломалось лезвие ножа, в это легко было поверить!
Флип выбежал из пещеры и забросил как можно дальше ставшую бесполезной рукоятку ножа. Дети удрученно молчали. Они буквально приросли к месту, понимая, что случившемуся горю невозможно помочь.
Миссис Клифтон встала. Ее глаза покраснели от усталости и страданий. Она прижала руки к тяжело вздымавшейся груди, вышла из пещеры вслед за моряком и окликнула его.
Флип, скрестив руки, смотрел в землю. Он ничего не услышал.
Миссис Клифтон подошла ближе и тронула беднягу за плечо.
Флип обернулся. Он плакал. Да! Да! По щекам стекали крупные слезы.
Миссис Клифтон взяла его за руку.
— Флип, друг мой! — спокойно произнесла она нежным голосом. — Как только мы сошли в первые дни на этот берег, я впала в отчаяние. Когда я поддалась горю, вы пришли мне на помощь. Ваши слова приободрили меня. Вы говорили со мной о детях, ради которых я должна была жить! Ну что же! Сейчас, когда вы вернули мне силы, наступил мой черед приободрить вас и произнести вам те же самые слова: мой друг Флип, не стоит впадать в отчаяние!
Слушая эту женщину, эту мать семейства, почтенный моряк чувствовал, что вот-вот разрыдается. Он хотел что-то ответить, но не сумел.
Миссис Клифтон, видя, какие усилия прилагает Флип, чтобы совладать с собой, продолжала говорить вполголоса. Она напомнила моряку, что для детей, да и для нее самой, Флип остается последней надеждой. И, немного помолчав, добавила, что, если он окончательно предастся отчаянию, им всем придет конец. Они погибнут!
— Да, — наконец ответил моряк, к которому вернулось спокойствие, — да, миссис Клифтон, вы правы. В то время как вы, слабая женщина, проявляете такую силу духа, я не имею права сникать. Да! Я буду бороться, вступлю в бой с самой судьбой и непременно одержу победу! Ваши дети — это и мои дети тоже. Я стану сражаться за них, как поступил бы их доблестный отец. Простите мне минутную слабость. Обстоятельства на короткий срок оказались сильней меня. Но теперь всё! Всё!
Флип сжал руку миссис Клифтон. Не произнеся больше ни слова, он вернулся в пещеру, подобрав сломанный нож. Затем стал вскрывать раковины устриц лезвием, которое все еще годилось для этих целей.
Несчастные поели, ведь в животе у них давно уже было пусто. Немного утолив голод моллюсками, они дополнили обед саргассовыми водорослями и семенами пинии. Трапеза проходила в полном молчании. Чувствовалось, что отчаяние завладевает не только детьми, но и их матерью, да и почтенным моряком, которому уже не раз доводилось стойко сносить удары судьбы.
В последующие дни — 27, 28 и 29 апреля — Флип с помощью детей самоотверженно пополнял запасы кокосовых орехов и саргассовых водорослей. Дважды он садился в шлюпку, огибал берег и подплывал к устричной банке. В лагерь тогда было привезено несколько тысяч моллюсков. Моряку пришла в голову удачная мысль разместить их в своего рода природном заповеднике, образованном прибрежными уступами. Таким образом, устрицы оказались всего в нескольких метрах от пещеры. Отныне они составляли вместе с литодомами, которых можно было есть сырыми, ежедневный пищевой рацион колонистов. Хотя их желудки и страдали от столь скудной пищи, тем не менее даже дети, опасаясь расстроить мать, ни на что не жаловались.
Однако миссис Клифтон не могла не догадываться о причинах угасания юных организмов. Флип, конечно, тоже видел все, но не знал, что и придумать. Он сам еле передвигал ноги. Отныне семья могла рассчитывать лишь на помощь Провидения. Но вмешается ли оно?
«И тем не менее, — говорил себе Флип, — до сих пор мы помогали друг другу. Теперь пусть нам немного помогут небеса».
К тому же моряк принял решение обследовать побережье в северном направлении. Вдруг их земля обитаема, и лучше убедиться в этом немедленно. Однако в путь он хотел отправиться в одиночку. Дети, ослабленные из-за недоедания, были не в состоянии его сопровождать, тем более что могла возникнуть необходимость исследовать самые отдаленные от пещеры места. И тогда за один день обернуться будет невозможно. При подобных обстоятельствах сыновьям разумнее всего провести ночь вместе с матерью.
Флип поделился планами с миссис Клифтон, и та с воодушевлением одобрила их. Если предприятие Флипа сможет дать шанс к спасению, то, каким бы ничтожным ни был этот шанс, им не следовало пренебрегать.
Во вторник 29 апреля, в полдень, Флип простился с семьей и отправился в путь. С собой он взял только семена пинии и рассчитывал, идя по берегу, питаться гребешками и литодомами.
Погода стояла превосходная. Дул легкий бриз, который поднимал едва заметные волны на поверхности океана.
Около четверти мили Марк сопровождал Флипа, а затем распростился с ним.
— Хорошенько присматривайте за детьми, Марк, — поручил ему моряк, — а если я к ночи не вернусь, не волнуйтесь.
— Да, Флип, прощай! — произнес юноша.
Марк повернул назад, а Флип направился к устью реки и вскоре достиг своей цели. Там он обнаружил следы первого привала, холодный пепел давно погасших костров. Ни одного уголька, ни одной искорки. Осматривая место, где шлюпка врезалась в землю, Флип не смог сдержать вздоха. Тогда его сердце переполняли надежды, а теперь!..
«Если бы я был один! — говорил он себе. — Но женщина, дети! И в этом затерянном краю!»
Флип стал подниматься по левому берегу реки, рассчитывая затем вплавь преодолеть водную преграду. Будучи отличным пловцом, он не видел в этом никакой трудности. Идя по склону, моряк заметил на противоположном крутом берегу трещину, по которой можно было бы легко добраться до вершины утеса. Он хотел преодолеть этот вздымавшийся утес, который вырисовывался в береговом изгибе. Оттуда можно осмотреть, с одной стороны, океан, а с Другой — равнины, прилегавшие к этой части берега.
Чтобы переплыть реку, Флип стал снимать одежду, которую намеревался связать в узел и прикрепить к голове. Он снял блузу, но, складывая ее, заметил, что в боковом кармане лежит небольшой сверток из широкого листа платана, перевязанный прожилками листа кокосовой пальмы. Удивленный, он разорвал прожилки, развернул лист и увидел несколько сухарей и кусочек мяса, которые так и просились в рот!
Но моряк сдержался. Должно быть, миссис Клифтон, видя, что их спаситель пускается в путь без провизии, взяла из запасов сухари и кусок мяса, возможно, последние!
— Доброе, восхитительное создание! — воскликнул он. — Но если миссис Клифтон думает, что я съем сухари и мясо, когда она и ее дети голодают, то она ошибается!
Сказав это, Флип тщательно завернул лист и положил его в карман, твердо решив принести провизию назад. Затем он разделся и, закрепив одежду на голове, вошел в реку.
Вода оказалась прохладной. Купание доставило Флипу удовольствие. Несколько взмахов руками, и он достиг правого берега. Немного постояв на песчаном пляже, чтобы обсохнуть, моряк оделся и вновь пустился в дорогу. Ему удалось взобраться на вершину утеса, который в этом месте достигал трехсот футов в высоту.
Флип бросил взгляд на море. Оно оставалось по-прежнему пустынным. Берег к северо-западу описывал кривую, вроде той, что протянулась под рекой. Таким образом, образовывалась своего рода бухта периметром от двух до трех лье. Река впадала в море в центре бухты. На самом деле это был незащищенный[97] рейд, глубоко вдававшийся в побережье. Что касается утеса, то на протяжении двух-трех миль его вершина закончилась плоскогорьем, которое внезапно обрывалось. И не существовало никакой возможности узнать, что таится в пропасти.
На восточном краю плато, то есть в стороне противоположной морю, располагался огромный зеленый массив. Это были леса, покрывавшие передовые отроги центрального пика. За ними ввысь уходил гребень мощных контрфорсов, которые затем образовывали еще одну гору. Открывался восхитительный вид: земля, покрытая лесами и лужайками, резко контрастировала своим плодородием с южным районом — иссушенным, диким и унылым!