— Я склоняюсь к «графу фон Тангейзеру». И я вам на полном основании заявляю, что после этого вам придется обращаться ко мне «мой господин».
— Выпьем за это, — предложил Борс и немедленно сделал это.
Тангейзер видел сомнение на лице Сабато.
— Сабато, только попробуй сказать, что такой титул не стоит целого состояния. Для всех нас.
— Если ты мертв, титул ничего не значит, будь ты хоть король, — ответил Сабато.
— Судьба немало потрудилась, чтобы разрубить тот узел, который мы так лихо связали втроем. И вот они мы, и вот разрубленный узел. Каждый должен делать то, что должен.
— Я поеду на Мальту с вами, — ответил ему Сабато.
— Вот первая глупость, которую я от тебя услышал.
Сабато нахмурился. Тангейзер придвинулся к нему.
— Сабато, ты столько лет называл меня братом, и не было имени, более сладостного моему уху. Но ты должен ехать домой, в Венецию, и дожидаться во всеоружии нашего возвращения. Я не горю желанием драться в мальтийской войне. И не смотри, что Борс ухмыляется. Мы нагоним тебя самое позднее через месяц. Димитрианос может на заре отвезти тебя в Калабрию.
Тангейзер поднялся. Мельком взглянул на Борса.
— Под полом в моей комнате ты найдешь шестьдесят с лишним фунтов иранского опиума.
Борс пришел в возбуждение.
— А почему мне раньше никто ничего не сказал?
— Если бы тебе сказали, его было бы гораздо меньше. — Тангейзер выставил на стол сундучок с медикаментами. — Это тоже возьми с собой на корабль и еще все хмельное и все сладости, какие остались. Дай Дане и девочкам по сорок эскудо…
— По сорок? — Борс редко чему-то удивлялся, но это его изумило.
— Скажи им, чтобы не задерживались в Мессине. Если Вито Куорво доставит их в Неаполь, в качестве платы получит наши телеги с волами.
— Я заберу девушек с собой в Венецию, — вызвался Сабато.
— Нет, — возразил Тангейзер. Дану огорчит его исчезновение, но обстоятельства не оставляют ему выбора. К тому же, возможно, он себе льстит. — Путешествуя один, ты не привлечешь к себе никакого внимания. А с четырьмя роскошными женщинами ты соберешь целую толпу. Девочкам придется позаботиться о себе самим, как и нам всем.
Сабато кивнул, и Тангейзер повернулся к Борсу.
— Подожди меня на «Куронне». Не позволяй Старки отходить без меня. — Тангейзер протянул руку Сабато Сви. — Пожелай мне удачи, ибо приключение зовет и я иду на его зов.
Сабато Сви встал.
— Никакая обычная дружба не сравнится с нашей.
Они обнялись. Тангейзер подавил болезненный спазм в душе. Он сделал шаг назад.
— А теперь, — сказал он, — я должен идти: до полуночного прилива мне нужно убить еще двоих.
* * *
* * *
Ее насильственный увоз оказался на удивление лишен драматичности. Без всякого объявления вдруг вошел вооруженный человек со священником. Бертольдо почему-то не появился, Ампаро, слава богу, тоже. Только два незнакомца, один держал — что за бред, неужели они собирались ее застрелить? — дымящийся мушкет. Нет, она не нарушала никаких законов. Нет, ее не заключают под арест. Нет, она не имеет права знать, с какой целью производится данное действие и кто отдал этот приказ. Священник ничего о ней не знал. Он знал лишь то, что ему приказано заставить ее подчиняться. На все свои вопросы она получит ответы в свое время, в этом нет сомнений, но сейчас для нее же будет лучше, если она сядет в экипаж вместе со священником, не оказывая сопротивления. Священник, как она заметила, считал одно лишь ее платье очевидным поводом для ареста и тюремного заключения. В глазах же стражника она прочла молчаливую мольбу не вынуждать его обращаться с ней слишком грубо.
Если ее, вопящую, силком потащат в экипаж, это не принесет ничего хорошего. В этом случае она лишится не только свободы, но и достоинства и подвергнет опасности Ампаро. Ощущение собственной беспомощности пробудило к жизни самые страшные кошмары Карлы. Сейчас, когда она напрягала все силы, чтобы идти по жизни с высоко поднятой головой, она вдруг снова оказалась пятнадцатилетней девочкой, направляющейся к экипажу, чтобы уехать из отцовского дома навсегда. Только на этот раз ее внутренний голос требовал от нее сопротивления, он побуждал ее к борьбе. Но как бороться? И с чем? И до какого конца? И что будет с Ампаро? Когда Карлу арестовывали, Ампаро как раз вертела свое волшебное зеркало. По одежде священника было непонятно, к какому ордену он принадлежат, кому он служит, но, судя по тому, что именно ему было поручено выполнить это мрачное задание, он, должно быть, из инквизиции. Тангейзер говорил ей, что дар Ампаро опасен. Мысль о том, что Ампаро могут пытать или сжечь на костре, наполняла Карлу ужасом. Ампаро будет защищена лучше всего, если о ней вообще не узнают, даже если это означает, что она останется одна. Ампаро должна жить. Она отыщет Тангейзера. Он был восхищен девушкой, как никто до сих пор. Даже и сама Карла. Он ее защитит. Она не имеет права связывать судьбу Ампаро со своей собственной судьбой.
Обдумав все это, она отправилась в экипаж без сопротивления. Но, не в пример тому дню, когда посланный отцом человек увез ее с Мальты, теперь она сознавала свое место в огромном механизме подавления. Каждый миг каждый из людей проявляет свою власть над другим, и так во всем мире. Отличное воплощение этого она видела в Неаполе на картине, изображающей ад, где гротескные фигуры спихивали друг друга в пламя, думая только о собственном спасении. Разве на Сицилию ее привезли не сотни гребцов-каторжан, о которых она ни разу не задумалась, — разве что возмущаясь исходящему от них отвратительному запаху? Она не знала о них ничего, не знала, что они натворили, за что им выпала такая участь, и ни разу не спросила. Так и этот священник, везущий ее в забвение, не знал о ней ничего, ему было безразлично, он не задавал вопросов. В итоге получается, что она ничем не лучше его. Она просто еще одна гротескная фигура, затерянная, проклятая, в себялюбивой сутолоке человеческого существования.
Пусть так, она все равно хочет знать, что она сделала, чем заслужила изгнание. Что нового случилось по сравнению со вчерашним или позавчерашним днем? Письмо Старки и визит Тангейзера. Ее заточение в монастыре никак не может быть выгодно ни тому ни другому. Наверное, за ней шпионили. Бертольдо? Но по чьему приказу и по какой причине? Единственный возможный кандидат — ее отец, дон Игнасио из Мдины. Она заявляла о своем желании вернуться достаточно открыто, до него могли дойти слухи, во всяком случае, он мог усмотреть в ее действиях какую-то угрозу для себя. Она знала, он достаточно презирает ее, даже сейчас, чтобы помешать ей вернуться домой. Заточить ее в монастырь, где сестры заняты исключительно самобичеванием, этот религиозный человек счел бы весьма подходящим наказанием. Но она все равно не могла найти в себе силы ненавидеть его. Вокруг и без того было достаточно ненависти, чтобы она стала вносить свою лепту.
* * *
Экипаж грохотал в ночи. Дыхание священника отравляло небольшое пространство. Движение замедлилось, когда они начали взбираться на высокий холм. Карла надеялась, что возница, жалея лошадь, попросит их выйти и пройтись пешком. Если бы он попросил их, тогда, может быть, она найдет способ бежать. В своих нелепых туфлях и своем неуместном платье. Если бы она была мужчиной, таким как Тангейзер, который никогда не испытывал на себе, что значит быть слабой женщиной! Неудивительно, что он считает женщин загадочными. Они смиряются с рабством, в котором их даже не удостаивают цепей.
Экипаж почти остановился, скорость падала быстрее, чем они поднимались по склону, и она ощутила, как тормоз ударил по колесу. Потом она услышала грубый угрожающий окрик — слова были заглушены ставнями. Неясные звуки и тяжелые удары раздались снаружи и сверху, грозный окрик повторился. Потом прозвучал выстрел, как показалось, в каком-то дюйме от уха, поразивший своей неожиданной грубостью. Маленький священник подскочил на месте в темноте. Вслед за выстрелом раздался крик и шум от падения чего-то тяжелого — это могло быть только тело возницы. Лошадь рванулась вперед, экипаж дернулся, затем остановился, тормоз заскрежетал по ободу колеса. Невидимый священник даже не пытался ничего выяснить. Вместо этого он совершенно затаился, и только исходящий от него запах сделался еще более едким. Карла открыла ставень, и священник ее не остановил.
После долгого заточения в зловонной тьме свет луны и фонарей экипажа показался ослепительным. Карла разглядела море, поблескивающее вдалеке серебром, желтые огни, разбросанные в гавани далеко внизу, блеклые серые холмы, уходящие вниз по обеим сторонам дороги, — и этот вид наполнил ее радостным возбуждением. Она посмотрела на священника, съежившегося напротив. Она не видела его глаз, но его тело сжалось в комок, губы дрожали, произнося беззвучную молитву. Карла осознала с некоторым удивлением, что не ощущает страха, хотя за этими холмами притаились разбойники. Тангейзер был прав. Она обладала некоторой смелостью. Если священник боялся того, что ждало снаружи, она — нисколько. Она повернула ручку дверцы и выбралась из экипажа.
Промелькнула вспышка лунного света, когда Тангейзер опустил меч. По лезвию растекалась липкая темная жидкость. Тангейзер стоял, сжимая левой рукой пистолет, из дула которого поднимались последние серые завитки дыма. Его глаза были похожи на синие угли, горящие в глазницах, волосы растрепались, рот кривился, отчего он снова напомнил ей волка — на этот раз волка, которого застали рядом с его жертвой. И это сходство было не случайным: рядом, запутавшись всклокоченной головой в постромках, с блестящими подтеками той же темной жидкости на нагруднике, лежало тело возницы.
— Вам не больно, моя госпожа? — спросил Тангейзер, словно она вдруг подвернула ногу.
Карла покачала головой. Она смотрела на возницу. Она никогда еще не видела только что убитого человека.
— Этот человек мертв?
— Мертвее не бывает, моя госпожа.
Он помолчал, словно ожидая, что сейчас она упадет в обморок или доставит ему еще какую-нибудь неприятность. Тяги к первому она не испытывала и твердо решила не делать последнего. Карла просто не могла придумать, что подходящее случаю она могла бы сказать. Она подняла голову к усыпанному звездами небу.
— Какой прекрасный вечер, — решилась она.
Тангейзер удостоил небо взгляда ученого. Засунул пистолет за пояс.
— В самом деле, — согласился он, словно она сказала что-то более чем уместное. — Орион-охотник склонился к горизонту, Скорпион поднимается. Звезды благоволят к нам. — Он посмотрел на нее. — Боюсь, в отличие от людей. — Он указал на экипаж. — Священник там?
Она кивнула.
— Только я не знаю ни его имени, ни кому он служит.
— Его зовут отец Амброзио, служит он инквизиции. — Казалось вполне естественным, что он знает все это, а она — нет. — Он вооружен?
— Только своей верой.
— В таком случае ему нечего опасаться, во всяком случае в вечности. — Он указал на дальний конец экипажа. — Вон там стоит мой конь и мой добрый друг Бурак. Он с недоверием относится к незнакомым, но дайте ему присмотреться к вам, не выказывайте страха, может быть, у вас найдется для него доброе слово, и он позволит вам сесть верхом. Подождите меня у подножия холма.
Она догадалась: Тангейзер собирается убить священника, причем так хладнокровно, что Карла подумала: уж не замерзла ли кровь в его жилах. Она посмотрела на него, и он заставил себя улыбнуться, подбадривая ее. И тут Карла увидела, что он убийца с черным сердцем; несмотря на широту его ума, на щедрость души, в нем имелся некий дефект, какая-то дыра в его совести, которая нисколько не уступала его достоинствам. Она задумалась, откуда взялась эта дыра и как долго он с ней живет. Открытие опечалило ее, потому что это страшное, когда-то случившееся с ним, вероятно, доставляло ему невыносимое страдание и цена, которую он платил за свои достоинства, была, должно быть, так высока, что он давно забыл, сколько уже заплатил. Карла подумала о том, кому сейчас предстоит умереть. Но Тангейзер брал этот грех на душу ради нее, и она прикусила язык. Хватит уже притворяться. Она не станет оскорблять этого человека жалким лицемерием. Она приняла тот мир, к которому, как оказалось, прикипела всем сердцем. Она наконец-то научилась быть искренней со своим собственным внутренним «я».
— Я хочу остаться здесь, с вами, — сказала она.
— Я очень скоро вас догоню, — сказал он. — Вам нечего бояться.
— Я не боюсь. Хотя я не знаю, как и почему, но я являюсь причиной всех этих несчастий. И я не хочу закрывать глаза на последствия.
— Может быть, вы не вполне понимаете, — сказал он, — но я собираюсь убить священника.
Глухой удар раздался внутри экипажа, и она обернулась посмотреть. Амброзио упал на колени, заламывая руки. Его худое лицо было обращено на нее в скорбной мольбе.
— Он умоляет пощадить его, как делает большинство людей, — сказал Тангейзер. — Но если я его отпущу, он причинит нам новые неприятности, помяните мое слово.
Она посмотрела Тангейзеру в глаза.
— Не обращайте на меня внимания.
Тангейзер, одновременно шокированный и успокоенный ее безразличием, потер рот тыльной стороной ладони.
— Вы уверены?
Она кивнула. Он прошел мимо нее к дверце экипажа и посмотрел на священника.
— Эти твари похожи на крыс. Они выползают только ночью.
Священник опустил голову. Тангейзер сбил с его головы шляпу.
— Кто дал тебе это гнусное, не достойное мужчины поручение?
Рот Амброзио открывался и закрывался. Тангейзер нагнулся и положил одну руку на тонзуру, венчающую его голову. Коротким взмахом меча он отрубил священнику ухо. Карла вздрогнула, когда священник выдал свой первый жалобный ответ, и ручьи, черные, словно патока, потекли по его шее. Его глаза обратились на нее с недоумением и ужасом. Нет, велела она себе, ты не станешь отворачиваться. Тангейзер развернул голову священника к себе.
— Отвечай мне, собака!
Амброзио порывисто вздохнул.
— Отец Гонзага из конгрегации Святого Петра Мученика.
— Хорошо. И что тебе было приказано?
— Сопроводить синьору в монастырь Гроба Господня в Санта-Кроче, ибо пребывание там, без сомнения, будет полезно для ее бессмертной души.
— А Гонзаге-то кто приказал это сделать? Людовико?
Это имя поразило Карлу сильнее любого события, свидетельницей которых она была за последнее время. Она не слышала, чтобы его произносили вслух, уже тринадцать лет. Она ждала ответа Амброзио.
— Я несколько месяцев не слышал, чтобы кто-то упоминал о его высокопреподобии. С тех пор, как он отправился на Мальту.
Тангейзер наклонился к дыре на черепе Амброзио.
— А теперь ты должен умереть. И знай, если твой Бог действительно создал небеса и ад, то Люцифер будет радостно потирать руки, глядя, как ты горишь в огне.
— Господи!
Тангейзер взял меч почти вертикально и погрузил в основание горла священника. Амброзио издал булькающий звук, его руки вцепились в спину Тангейзера в последнем объятии. Тангейзер кинул его на пол экипажа и вытер клинок о рясу покойника. Кровь была липкая, и прошло какое-то время, прежде чем он удовлетворился результатом. Пока Карла стояла и смотрела, будто бы из окна мрачного и тревожного сна, Тангейзер переделывал мир, как залитый кровью дом, снося одну стену и возводя на ее месте другую. Он убрал меч в ножны и достал кинжал.