Карла шагнула под пальмовые деревья, в тени которых спасались от жары цветы. Ампаро поцеловала белую розу и поднялась, отряхивая землю с юбки. Она не сводила глаз с цветка, когда Карла остановилась рядом. Ампаро казалась спокойной. А еще утром она была в смятении из-за того, что увидела в своем волшебном стекле накануне вечером. Образы, которые, по ее словам, мелькали в зеркале, были такими странными, такими невероятными, что, когда некоторые из них вдруг совпадали с происходящим на самом деле, Карла предпочитала видеть в этом случайность. Если не считать этих совпадений, символы можно было истолковать как угодно, по своему усмотрению. Вот только Ампаро никогда не истолковывала. Она просто видела.
Она видела черный корабль под алыми парусами, команда которого состояла из маленьких обезьянок, дующих в трубы. Она видела громадного белого мастифа в железном ошейнике с шипами, который держал в челюстях горящий факел. Она видела обнаженного человека с телом, покрытым иероглифами, который скакал на лошади цвета расплавленного золота. И когда этот человек проехал, ангельский голос возвестил ей: «Ворота широки, но дорога, ведущая к ним, подобна лезвию бритвы».
— Ампаро! — окликнула Карла.
Ампаро повернула голову. Всякий раз, когда Ампаро неожиданно окликали и она поворачивалась на зов, Карле казалось, что сейчас она снова отвернет голову и посмотрит куда-нибудь вдаль, словно ей больно смотреть другому человеку в глаза и она ищет взглядом нечто прекрасное, не видимое ни для кого, кроме нее. Эта привычка сохранялась у Ампаро в первые месяцы их жизни под одной крышей и сохранилась до сих пор в общении с остальными, но не с Карлой. Ей Ампаро смотрела прямо в глаза. Глаза у нее были разного цвета: левый — карий, как осенние листья, правый — серый, словно штормовая Атлантика. В обоих светился вопрос, который ни за что не будет задан вслух, словно в мире не существует слов, способных его выразить. Ей было лет девятнадцать или около того, точный ее возраст был неизвестен. Лицо ее было свежо, как яблоко, нежно, как цветок, но заметное углубление в лицевой кости под левым глазом придавало ее чертам какую-то волнующую асимметрию. Рот ее никогда не растягивался в улыбку. Бог, как казалось, отказал ей в способности улыбаться так же наверняка, как он лишает слепого способности видеть. Он отказал ей и во многом другом. Ампаро была тронута, гением ли, безумием, или дьяволом, или же всеми ими вместе и даже чем-то еще. Она не ходила к причастию и выказывала полную неспособность молиться. Ее охватывал ужас при виде часов и зеркал. По ее собственным словам, она разговаривала с ангелами и могла слышать мысли животных и деревьев. Она с горячечной добротой относилась ко всем живым существам. Она была лучом звездного света, заключенным в плоть и только и ждущим подходящего момента, чтобы продолжить свой путь в бесконечность.
— Уже пора играть? — спросила Ампаро.
— Нет, еще рано.
— Но мы будем?
— Конечно же будем.
— Ты чего-то боишься.
— Только как бы с тобой ничего не случилось.
Ампаро поглядела на розы.
— Не понимаю.
Карла колебалась. В ней так укоренилась привычка заботиться об Ампаро, что просить девушку отправиться в этот притон казалось ей преступлением. Однако Ампаро сумела выжить на улицах Барселоны, ее детские годы прошли среди таких жестокостей и лишений, какие Карла даже боялась представить себе. Трусость не входила в число недостатков Ампаро; это, как признавала в самом сокровенном уголке души Карла, скорее был ее собственный недостаток.
Карла улыбнулась.
— Чего лучу звездного света бояться в темноте?
— Да нечего. — Ампаро нахмурилась. — Это загадка?
— Нет. Я хочу, чтобы ты кое-что сделала для меня. Что-то очень-очень важное.
— Ты хочешь, чтобы я нашла человека на золотом коне.
Голос Ампаро был похож на шорох дождя. Она смотрела на мир глазами мистика. Карла так хорошо изучила особенности воображения Ампаро, что больше не видела в фантазиях этой девушки ничего необычного. Карла сказала:
— Его зовут Матиас Тангейзер.
— Тангейзер, — повторила Ампаро, словно пробуя звук только что отлитого колокола. — Тангейзер, Тангейзер. — Кажется, она осталась довольна.
— Я должна обязательно поговорить с ним сегодня. Как можно скорее. Я хочу, чтобы ты отправилась в порт и привела его сюда.
Ампаро кивнула.
— Если он откажется идти… — продолжала Карла.
— Он придет, — сказала Ампаро, словно все остальные возможности были немыслимы.
— Если он не придет, спроси его, не примет ли он меня в любое удобное для него время, но только обязательно сегодня, ты понимаешь? Сегодня.
— Он придет. — Лицо Ампаро светилось таинственной радостью, такой огромной, что, казалось, она вот-вот улыбнется, и это уже само по себе было победой.
— Я скажу Бертольдо, чтобы он приготовил экипаж.
— Ненавижу экипаж, — заявила Ампаро. — В нем нет воздуха, он замедляет ход лошади — это жестоко по отношению к животному. Экипажи — глупость. Я поскачу верхом. И если Тангейзер не придет со мной, значит, он не тот человек, который способен пройти по лезвию ножа, а тогда, спрашивается, зачем нам встречаться с ним позже?
Карла предпочла не спорить. Она кивнула. Ампаро пошла уже прочь, но остановилась и обернулась.
— А мы сможем поиграть, когда я вернусь? Как только я вернусь?
Два занятия неизменно присутствовали в дневном распорядке Ампаро, без них она страдала: час после обеда они проводили, занимаясь музыкой, а перед сном она неизменно заглядывала в свое магическое стекло. Еще она каждое утро ходила к мессе, но только чтобы сопровождать Карлу, а не из благочестия.
— Нет, если ты вернешься с Тангейзером, — ответила Карла. — То, что я должна ему сказать, очень срочно. Один раз музыка может и подождать.
Ампаро, кажется, была потрясена ее глупостью.
— Но ты должна сыграть для него. Ты должна сыграть для Тангейзера. Это ради него мы так долго упражнялись.
Это звучало нелепо: ведь обе они занимались музыкой уже много лет. Да и в любом случае эта мысль была Карле не по сердцу. Ампаро видела, что ее терзают сомнения. Она взяла Карлу за руки и принялась раскачивать их, словно играя с ребенком.
— Для Тангейзера! Для Тангейзера! — И снова в ее устах его имя зазвучало колоколом. Лицо ее светилось. — Только представь, любовь моя. Мы будем играть для него, как никогда раньше не играли.
* * *
Сначала с Ампаро было очень трудно. Карла впервые встретила ее, выехав рано утром на прогулку. Стоял прозрачный февраль, туман еще клубился, доходя жеребцу до колен, цвели первые вишневые деревья. Туман скрывал Ампаро от взглядов, и их пути могли бы никогда не пересечься, если бы Карла не услышала высокий сладостный голос, разносящийся вокруг, словно пение скорбящих ангелов. Голос пел на каком-то из кастильских диалектов, на какой-то собственный мотив, передающий шелестение крыльев смерти. О чем бы ни шла речь в песне, но, услышав эти неземные звуки, Карла остановила коня.
Она обнаружила Ампаро в ивовых зарослях. Если бы она уже не поняла по голосу, то едва ли смогла бы сказать, что за существо лежит под деревом, сжавшись в комок и наполовину закопавшись в гниющие листья, чтобы согреться: женщина ли это, мужчина, человек ли это вообще или же лесное создание неведомого происхождения. Не считая куска грязной шкуры, которым была обмотана шея, и остатков вязаных чулок, она была совсем голая. Ступни были великоваты для ее телосложения и совсем посинели, как и ладони, сжатые в кулаки на груди. Обе руки, от плеча до запястья, казались сплошным синяком, как и бледная полупрозрачная кожа, обтягивающая ребра. Волосы — цвета воронова крыла, грубо подрезанные и прилипшие к голове под кусками засохшей грязи. Губы — лиловые от холода. Глаза разного цвета не выражали ни тоски, ни жалости к себе, вот поэтому Карле и показалось, что она ни разу не видела никого, кто внушал бы такую жалость. Ампаро так и не рассказала, как очутилась в лесу, голодная, грязная, замерзшая до полусмерти. Она вообще редко говорила о прошлом, да и тогда произносила лишь «да» или «нет» в ответ на догадки Карлы. Но в тот же день, только позже, когда она позволила Карле вымыть себя горячей водой, оказалось, что между ног ее запеклась кровь, а на теле видны были следы от человеческих зубов.
При первой встрече Ампаро не посмотрела Карле в глаза. Прошло несколько недель, прежде чем она стала смотреть прямо на нее, остальных она почти никогда не удостаивала этой чести. Когда Карла спешилась и тронула ее за руку, Ампаро закричала так пронзительно, что конь Карлы едва не вырвался из узды. Увидев испуг животного, Ампаро вскочила на ноги. Она успокаивала коня, что-то негромко бормоча ему на ухо, совершенно не сознавая собственного жалкого состояния. Когда Карла накинула ей на плечи свой плащ, Ампаро ничего не возразила и, хотя и отказалась садиться в седло, пошла рядом, держа коня за уздечку. Так, семь лет назад, Ампаро и оказалась в доме Карлы, пришла вслед за своей хозяйкой домой в тянувшемся за ней длинном зеленом плаще, словно босоногий и оборванный паж из неведомой сказки.
Домочадцы Карлы, ее духовник, ее немногочисленные знакомые в деревне и местные сплетники, которых насчитывалось гораздо больше, были единодушны во мнении, что Карла поступила крайне неблагоразумно, пригрев бродяжку, что она, в сущности, сама такая же ненормальная, как эта девчонка.
Ампаро, которой не было и тринадцати, была склонна к беспричинным приступам ярости, она часами разговаривала с лошадьми и собаками, которым пела страстные серенады своим серебристым голоском. Она отказывалась есть любое мясо, иногда отвергала и свежий хлеб, предпочитая питаться орехами, дикими ягодами и сырыми овощами, так и оставаясь в том же истощенном состоянии, в каком ее нашли, не прибавив в весе ни унции. Она не желала смотреть в глаза священнику, а ее собственные глаза были разного цвета: все это явно свидетельствовало о приверженности к дьяволу — в этом сходились все.
Карла сносила и вспышки ярости Ампаро, и ее периодическое погружение в транс, и внезапные исчезновения девчонки, длившиеся по несколько дней, и осуждение общества, и предложения изгнать из нее бесов, и очевидную неспособность Ампаро отвечать взаимностью на приязнь Карлы. Она казалась нечувствительной к эмоциям других людей или, по крайней мере, совершенно безразличной. Однако в своей верности Карле, в том, что она поделилась с хозяйкой тайной своего магического стекла и исходящими от него откровениями, в том, с каким трудом она пыталась освоить основы этикета и хотя бы зачатки хороших манер, и особенно в той наивной гениальности, какую она выказывала в их занятиях музыкой, Ампаро проявляла любовь куда более глубокую и искреннюю, чем знало большинство смертных. Это была странная дружба, но не было на свете подруг ближе.
Полюбила ли Карла девочку, как иногда думала она сама, повинуясь некоему заклятию, отразившемуся в зеркале познания? Том зеркале, в котором все, кто был околдован, могут увидеть себя? Или же ей в ее одиночестве нужен был кто-то, кого она могла любить, а эта девочка просто оказалась рядом? Всегда ли любовь есть заговор одиночества, узнавания и случайности? Это не имело значения. Девочка завоевала ее сердце. Именно Ампаро, у которой не было никакого прошлого, вдохновляла и подвигала Карлу на поиск, чтобы она могла вернуть собственное прошлое.
* * *
— Я не поеду в Мессину, пока ты мне не ответишь, — сказала Ампаро. — Мы будем ему играть или нет?
Сердце Карлы учащенно забилось при этой мысли. Такого никто не делает. Пригласить человека, человека сомнительной репутации, на незнакомую виллу и, даже не представляясь, заставить его приобщиться к их искусству? Это неслыханно. Тангейзер решит, что они ненормальные. Разум твердил ей, что играть ему было бы глупо. Сердце считало, что это было бы великолепно. Ампаро ждала ответа.
— Да, — сказала Карла, — мы сыграем для него. Мы будем играть, как не играли никогда раньше.
Ампаро сказала:
— Ты ведь возьмешь меня с собой, правда? Если ты меня бросишь, я этого не перенесу.
Она задавала этот вопрос бесчисленное количество раз с тех пор, как они отправились в путь, но сейчас многое могло измениться. Позволит ли ей Старки? А Тангейзер? Первый раз за все время Карла ответила, не зная, сумеет ли сдержать обещание:
— Я никогда тебя не брошу.
И снова радость без улыбки залила светом лицо Ампаро, и снова воодушевление вырвалось наружу:
— Надень красное платье, — попросила она.
Она видела выражение лица Карлы.
— Да, именно красное платье, — настаивала Ампаро. — Ты должна его надеть.
Карла заказала это платье, пока они жили в Неаполе, по причине, которой она не могла понять даже по прошествии некоторого времени. Отрез шелка поразил ее: фантастического цвета, привезенный сюда из самого Самарканда через пустыню и море. Портной уловил отголосок этого цвета в ее глазах, он молитвенно сложил руки, мысленно увидев ее такой, какой она пока что не видела себя сама, он обещал ей, что этот шелк, соединившись со страстью, живущей в ее сердце, родит гармонию, при виде которой возвеселится каменный столп.
Получив через неделю платье, она ахнула, сердце застучало молотом, что-то похожее на панический страх сжало ей горло, словно она вспомнила о себе нечто такое, чего боялась больше всего на свете, что старалась забыть все это время. Когда она вышла из гардеробной, глаза Ампаро широко распахнулись и наполнились слезами. Когда Карла подошла к зеркалу, она увидела в нем женщину, которой не знала, которой не могло быть на свете. И хотя она сразу же согласилась, что у нее нет ничего красивее этой вещи, она понимала, что никогда не будет носить поразительное платье, потому что миг, в который она могла бы превратиться в женщину из зеркала, осмелилась бы стать ею, уже никогда не настанет. Платье было сшито для женщины в цвету, а ее весна и лето уже прошли. Платье лежало в сундуке, завернутое в материю, в том виде, в каком его прислал портной.
— До сих пор не представилось подходящего случая, — сказала Карла. — Сейчас уж точно не он.
— Но если не сейчас, то когда? — спросила Ампаро.
Карла заморгала и отвернулась. Ампаро продолжала убеждать:
— Если Тангейзеру суждено пройти по лезвию бритвы, ты должна ему соответствовать.
В ее словах была логика, но это была логика Ампаро.
— Каким бы замечательным он ни был, он уж точно не явится наряженным в алый шелк.
Ампаро выслушала ее и печально покачала головой.
— Ладно, хватит глупых фантазий, — сказал Карла. — Отправляйся, пожалуйста.
Она глядела вслед бегущей к дому Ампаро и гадала, каково это — жить, не зная страха. Не зная чувства вины и стыда. Так, как жила Ампаро. Карла ощутила намек на такую жизнь в то весеннее утро, когда они, совсем недавно, отправились из Аквитании на Сицилию. Две безумные женщины отправились в путь, который, как она понимала, им не суждено завершить. В то утро она чувствовала себя свободной, как ветер, развевающий ее волосы. Карла пошла обратно в дом. Она дошла до домашней часовни, перебирая четки, помолилась, чтобы Ампаро все удалось. Если Ампаро вернется из «Оракула» одна, их поход будет окончен.
* * *
Вторник, 15 мая 1565 года
Таверна «Оракул», Мессина, Сицилия
Резкий белый свет и ароматы гавани, приправленные запашком сточной канавы, просачивались сквозь двери складского помещения, где собралась разношерстная толпа. Здесь были представители разных наций, разных классов, от преступников до военных, но все они были одинаково взволнованы. Мелкие воришки, моряки, контрабандисты, солдаты, bravi,[22] художники и грабители собрались вокруг столов на грубо сколоченных козлах, со вкусом просаживая денежки на презренные радости желудка. Болтали, как всегда, о неминуемом вторжении мусульман на Мальту, о жестокостях турок, об их разврате, о мусульманском изуверстве. Их невежество во всех этих вопросах было бесконечным, но, пока они продолжали платить за выпивку, Тангейзеру было не на что жаловаться. Он собирался извлечь выгоду из этой войны, кто бы ни оказался победителем, поэтому сохранял полное спокойствие, подобающее мудрецу, сосредоточив все свое внимание на традиционно позднем завтраке: сегодня это была невероятно вкусная кровяная колбаса от бенедиктинцев, которую он запивал молодым красным вином, приготовленным ими же.