Карл Май
Роман впервые опубликован в детской газете «Гуте камерад» («Gute Kamerad»), где печатался отдельными фрагментами с октября 1891 г. по сентябрь 1892 г. Почти сразу же после завершения газетной публикации в Штутгарте вышло отдельное издание этого романа.
Интерес Карла Мая к Латинской Америке проявился на фоне общего роста в Германии интереса к этому материку. При создании этого произведения К. Май использовал большое количество литературных источников, в основном, газетных и журнальных статей об Аргентине, но также и две книги немецких путешественников Бурмайстера и Целлера:
H. Burmeister. Reise durch La-Plata-Staaten, mit besonderer Rucksicht auf die physische Beschaffenheit und Kulturzustand der Argentinischen Republik. Halle, 1861
H. Zoller. Pampas und Anden. Sitten— und Kulturschilderungen aus dem spanischen-redenden Sudamerika mit besonderer Berucksichtigung des Deutschtums. Berlin/Stuttgart, 1884.
Глава I
ЭСПАДА
Коррида де торос, коррида де торос!»[1] — Эти выкрики звучали на перекрестках прямых, как стрелы, улиц Буэнос-Айреса уже который день. Исходили они от зазывал-глашатаев, одетых в пестрые костюмы, украшенные бантами и лентами. Впрочем, они не столько зазывали, сколько, казалось, просто делились с каждым встречным своей собственной радостью, своим ликованием. И вот уже весь город охватила лихорадка ожидания корриды: о ней писали все газеты, во всех местах, где собирались мужчины — от самых фешенебельных ресторанов до низкопробных таверн, шли разговоры только о корриде.
Слово «коррида» — своего рода пароль для каждого испанца или его потомка, фитиль, запалив который непременно жди мощного выплеска эмоций. Таков характер этого народа! И его не переломить никаким морализаторам, пытающимся доказать с упорством, достойным лучшего применения, что корриду-де нужно запретить. Станет испанец слушать этих зануд, как же! Ноги сами собой несут его к арене, с которой доносится рев быков, несущихся, словно ураган, на лошадей и тореадоров.
Итак, да здравствует коррида!
Ее в Буэнос-Айресе не было уже много лет. В этом виновны политики, которые постоянно затевают друг с другом какие-то грязные игры. Последнюю такую игру, обернувшуюся войной, повел парагвайский диктатор Лопес. Он напал на Аргентинскую Конфедерацию, и это стоило народам обеих воевавших стран пятидесяти тысяч погибших, военных затрат в сорок миллионов долларов, а также ста тысяч жертв эпидемии холеры, распространявшейся в условиях войны [2], как пожар в лесу, страдающем от засухи. Но на минувшей неделе аргентинские войска одержали очень важную победу над вояками Лопеса. Вот почему расцвечен огнями иллюминации Буэнос-Айрес, готовятся увеселения, любимые народом, и сам президент Сармьенто одобрил идею проведения корриды.
Несмотря на то что времени для подготовки корриды было маловато, ее устроители приложили максимум усилий, чтобы она прошла как можно более ярко. Буэнос-Айрес не нуждался в том, чтобы приглашать тореадоров со стороны, вполне можно было рассчитывать на своих собственных, за которыми числилось немало блестящих подвигов на арене, и многие из них никогда не имели поражений и даже легких ран, нанесенных быками. И вдруг, в самый канун корриды, никому доселе не известный приезжий из Мадрида, несколько дней назад снявший номер в одном из лучших отелей аргентинской столицы, объявил о своем намерении участвовать в бое быков. Впрочем, недоумение членов комитета по подготовке корриды очень скоро сменилось радостью, как только выяснилось, что этот самонадеянный чужестранец — вовсе даже не неизвестный, а напротив, очень знаменитый человек — лучший матадор Испанского королевства сеньор Крусада.
Не успели жители Буэнос-Айреса взвесить все «про» и «контра» в связи с этой новостью, как о своем желании участвовать в корриде заявили еще два сеньора, правда, уже не в качестве тореадоров Один из них владел огромными стадами. Некоторое время назад этот сеньор, затратив немалые средства, приобрел несколько североамериканских бизонов, чтобы скрестить их— с обычными коровами, но хозяева бескрайних прерий оказались такого дикого и неукротимого нрава, что ему не оставалось ничего другого, как немедленно избавляться от них. И вот этот самый сеньор заявил во всеуслышание, что предоставляет самого сильного из своих бизонов для корриды, причем совершенно бесплатно. Другой сеньор, решивший внести свою лепту в проведение корриды, был не беднее первого, но удивил другим. Он владел большой асиендой [3] в окрестностях Сан-Николаса, и его работники не так давно поймали в сети ягуара, повадившегося регулярно навещать овечьи отары. Пятнистый разбойник был коварен и хитер и множество раз уходил из ловушек, приготовленных для него, целым и невредимым, но вот наконец-то попался. Сначала асьендеро [4] хотел продать своего разорителя подороже, но потом в приливе патриотических чувств заявил, что дарит ягуара комитету по подготовке корриды.
Итак, предстоящая коррида обещала стать поистине незаурядным событием. «Крусада», «бизон», «ягуар» — эти три слова склонялись в Буэнос-Айресе на все лады. Осмелится ли знаменитый матадор сразиться с бизоном и ягуаром, и, если осмелится, кто выйдет победителем? Ставки в спорах росли, как на дрожжах. Разумеется, возбуждение публики не могло не передаться и аргентинским тореадорам.
Тореадорами называют всех, кто сражается с быками на арене, но внутри своего профессионального клана они подразделяются еще на несколько разрядов — в соответствии с той ролью, которую они выполняют в ходе корриды. Первыми на арену выходят, как правило, пикадоры. Они сидят верхом на лошадях, в руках у них копья, которыми они покалывают животное — как бы «разогревая» его. Следом за ними появляются чулос, или бандерильеры; в их обязанности входит прежде всего слежение за тем, чтобы в случае, если пикадор окажется в опасности, отвлечь быка яркими тряпками, а если это не поможет, то покалыванием палками с заостренными крючками на концах. И наконец, выходит главное действующее лицо всякой корриды, ее герой и звезда — матадор, при шпаге и плаще, непременно в великолепном костюме. Его мастерство и жизнь — две чаши весов, которые приходят в движение при каждой атаке быка. Слово «матадор» происходит от испанского глагола «матар», что означает «убивать», «умерщвлять». Матадоров иногда называют еще и «эспада», то есть «владеющий шпагой». В каких-то испаноязычных странах предпочитают говорить «матадор», в других — «эспада», а что касается Аргентины, то здесь больше прижился второй вариант. Матадоры, они же эспады, от прочих тореадоров отличаются еще одним немаловажным качеством: если все прочие их коллеги чувствуют себя на арене работниками, то они — артистами, владеющими высоким искусством нанесения смертельного удара разъяренному животному.
…И вот уже надтреснутыми, почти совсем осипшими от постоянных выкриков голосами глашатаи разносят по городу новую весть: «Коррида завтра!» На Буэнос-Айрес опускается теплый, наполненный золотым светом фонарей и ароматом цветущих деревьев вечер. На улицах появляются взволнованные, спешащие куда-то мужчины, но очень скоро жизнь на них замирает, зато заполняются все места в ресторанах и кафе. Особой популярностью в этот вечер пользуются конфитерии — открытые кафе, на террасах которых можно не только съесть пирожное или мороженое, но самое главное — вместе со своими горячими единомышленниками и не менее пламенными противниками обсудить прогнозы на завтрашний день в связи с главным его событием — корридой.
Кафе «Париж» — одно из самых уютных в Буэнос-Айресе — в этот вечер было полным-полно, пустых столиков почти не осталось. Атмосфера в зале была до того наэлектризована предвкушением завтрашних событий на корриде, что никому не казалось неловким или бестактным откровенно прислушиваться к тому, что говорится за одним из столиков, за которым сидели трое аргентинских эспад, желавших назавтра показать свое искусство и испытать судьбу. Эспады были согласны между собой в одном: совершенно напрасно комитет допустил до участия в корриде испанца. Но ничего, они сделают все возможное, чтобы поставить заезжую знаменитость на место, да и где же еще это делать, как не в столице Аргентины, где имеются свои герои, которые не чета этим хилым испанцам, вся слава которых — ну просто-таки дутая, вот и все. Распалившись от сознания собственной значительности, один из эспад громогласно заявил, что уложит на землю североамериканского бизона одним ударом и готов биться об заклад со всяким, кто пожелает, что слово свое сдержит. Пожелавших сделать это в кафе «Париж» нашлось немало.
Неподалеку от этого центра всеобщего внимания стоял столик, за которым сидели четыре щеголевато одетых сеньора, из которых особенно привлекал к себе внимание один. Судя по его мощному торсу и широким плечам, он обладал недюжинной силой, несмотря на свой далеко не юношеский возраст — ему было, судя по седой, хотя еще и густой шевелюре и окладистой седой бороде, лет примерно пятьдесят или около этого. Загорелое и обветренное его лицо наводило на мысль, что этот человек может оказаться всего лишь обыкновенным гаучо из пампы [5], однако его безукоризненно элегантный, сшитый по последней парижской моде костюм говорил о совершенно обратном. Трое его тоже загорелых спутников выглядели не менее элегантно. Загадочная четверка сидела молча, но после хвастливого заявления эспады о том, что он убьет бизона ударом ножа, один из них нарушил молчание и обратился к белобородому с вопросом:
— Карлос, ты слышал, что сказал сейчас вон тот говорун?
Белобородый ничего не ответил, только кивнул головой в знак того, что, мол, да, слышал.
— И что ты скажешь по этому поводу?
Белобородый опять обошелся без слов — пожал плечами и иронически улыбнулся.
— И я так думаю, — поддержал его спрашивавший. — Я что-то слышал о том, что с местными быками удаются иногда такие фокусы, но ты охотился на этих североамериканских зверей и лучше, чем мы, знаешь их. Скажи все-таки: что ты думаешь об этом? А мне кажется, что этот эспада, похоже, попадет в трудное положение, если заключит столько пари.
— Согласен. Словами бизона не уложишь.
Эти слова белобородый Карлос произнес несколько громче, чем требовалось для того, чтобы его расслышали соседи по столику. Расхваставшийся эспада услышал их, вскочил со стула и спросил весьма с нервной язвительностью:
— Сеньор, не могли бы объяснить получше, что именно вы имеете в виду?
Белобородый не спеша смерил его фигуру равнодушным взглядом и спокойно ответил:
— Почему бы и нет? Но сначала я хотел бы узнать ваше имя.
— Мое имя в этой стране известно любому ребенку! Я Антонио Перильо!
Лучистые глаза белобородого великана на мгновение затуманились. Он опустил веки и произнес все тем же равнодушным тоном:
— Мое имя известно не меньше вашего. Я — Хаммер.
— Это немецкое имя?
— Немецкое, вы не ошиблись.
— Значит, вы немец?
— Естественно.
— В таком случае вам лучше держать ваш рот на замке, особенно когда дело касается здешних обычаев! Я — портеньо, если это вам о чем-нибудь говорит!
Он произнес слово «портеньо» с неподражаемым пафосом и при этом еще с гордостью огляделся вокруг. «Портеньос» называют себя коренные жители Аргентины в отличие от различного рода переселенцев и эмигрантов, и любой из «портеньос убежден, что, безусловно превосходит приезжих некими неоспоримыми достоинствами, а кроме того, обладает в этой стране несравненно большими правами по сравнению с чужаками. Но напрасно эспада думал, что произведет большое впечатление на великана своим выпадом. Тот, казалось, не придал им вообще никакого значения. Эспада просто вышел из себя и, едва сдерживаясь, процедил сквозь зубы:
— Вы позволили себе пренебрежительно отозваться обо мне. Не желаете ли взять свои слова обратно?
— Зачем же? Не вижу в этом никакой необходимости. Как вам уже известно, я — немец. Все немцы любят точность, и если я сказал, что словами бизона не уложишь, то, значит, так оно и есть.
— Каррахо! [6] Какая наглость! Я, самый знаменитый в этой стране эспада, должен терпеть издевательства какого-то немца! Интересно, что вы скажете на то, что я готов немедленно распороть ваше немецкое брюхо моим аргентинским клинком?
— Ничего. Я ничего не скажу, потому что угроза ваша — пустая и не стоит ответа, — ответил Хаммер и переменил позу на более комфортную для его большого тела, не сводя взгляда с портеньо.
В этом взгляде можно было прочесть многое, но только не злость. Однако на распетушившегося эспаду этот взгляд подействовал, как удар током. Он подскочил к обидчику и, запинаясь от захлестнувшей его ярости, спросил:
— И вы что же, не принесете мне извинения за ваши оскорбительные слова в мой адрес?
— Нет, не принесу.
— Тогда я докажу всем здесь собравшимся, что вы трус! И сделаю это немедленно!
И он бросился на немца с кулаками. Но тот ловко и резко уклонился от удара, потом схватил эспаду за обе руки, прижал их вплотную к его туловищу и так, с прижатыми руками, и поднял его в воздух и отшвырнул к стене.
Одновременно с тем, как тело эспады рухнуло вдоль стены на пол, все посетители кафе повскакали со своих мест. Антонио Перильо был одет хотя и не столь хорошо, как его противник, но тоже на европейский лад, поэтому трудно было ожидать, что он сумеет спрятать под тесным сюртуком длинный нож, которым пользуются обычно гаучо [7] и с которым все прочие, заносчиво именующие себя «портеньос», как правило, не расстаются. Однако Перильо все же вытащил откуда-то такой нож и, бешено сверкая глазами, пошел с ним на противника. Но тот даже ни на дюйм не сдвинулся со своего места, подождал, пока Перильо подойдет поближе, и молниеносным движением перехватил занесенную над ним руку с ножом, сжав ее с такой силой, что эспада, взвыв от боли, выронил нож на пол. И тогда немец бросил ему презрительно:
— Веди себя потише, Антонио Перильо! У тебя отвратительные манеры! Мы находимся в Буэнос-Айресе, а не в Салине-дель-Кондор. Ты понял?
— Салина-дель-Кондор? — испуганно пролепетал утративший вдруг весь свой боевой пыл эспада. — Где это? Я не знаю такого места…
— Ты знаешь его, негодяй. И не смей со мной юлить! Учти: ты можешь провести кого угодно — только не меня.
— Но я никогда там не был… Не понимаю, что вы имеете в виду, — продолжал изображать растерянность эспада.
Впрочем, он и на самом деле был растерян, правда, по совсем другой причине, а не потому, что его приняли за кого-то другого, как могло показаться со стороны. Но об этой, истинной, причине его замешательства речь еще впереди.
— Я имею в виду, — чеканя каждое слово, произнес продолжавший сидеть на стуле белобородый, — то, что ты только что, когда так сильно побледнел, бедняжка, нечаянно произнес шепотом. Рано или поздно я заставлю тебя сказать то же самое во всеуслышание.
— Нет, — продолжать упорствовать эспада, — я все-таки никак не пойму, о чем вы говорите и чего от меня хотите. Я не желаю вас знать! — с жалким нахальством поверженного выдавил он из себя.
— Вот в это я охотно верю. Еще бы, у тебя немало оснований всячески избегать меня. Но запомни на всякий случай хорошенько вот что: как только ты мне понадобишься, чтобы поквитаться с тобой, я достану тебя хоть из-под земли, негодяй!
Сказав это, белобородый поднялся со стула, подождал, пока его спутники рассчитаются с официантом, аккуратно снял свою шляпу с вешалки и не спеша направился к выходу. В эти несколько минут посетители кафе могли увидеть его в полный рост и лишний раз убедились в том, что с таким Голиафом [8] лучше не связываться.
Только когда дверь за ним и его спутниками закрылась, к эспаде вернулось самообладание. Он вернулся к своим приятелям. Один из них встретил его отнюдь не сочувственными словами:
— Какой позор, Антонио Перильо! Он буквально размазал тебя по стенке!
— А ты у нас храбрец! — ответил язвительно опозорившийся. — Ну давай тогда, догони его, попробуй потягаться с этим быком! Почему же ты не бежишь за ним, а? Ладно, я сам отвечу на свой вопрос: ты знаешь, что ни за что не справишься с ним, и я сильно сомневаюсь, что такой человек вообще тут найдется.
— Вполне возможно, что ты и прав, — пошел на попятную дружок Перильо. — Но он обращался к тебе на «ты». Какая фамильярность! Как ты мог позволить такое? Ведь ты же обращался к нему на «вы»!