Через пять минут она решительно остановилась на перекрестке Литейного и Конногвардейского. Тут возвышался обнесенный чугунной оградой особняк князя Гурятинского. Князь этот прославился тем, что в царствование Николая I, прадеда нынешнего царя, он, штабс-капитан гвардейской артиллерии, отверг предложенную ему руку фрейлины Нелидовской – беременной фаворитки императора, хотя к ней прилагались сто тысяч приданого и чин флигель-адъютанта. Он оставил службу в гвардии, покинул Петербург, женился на дочери деревенского священника и уехал на Кавказ, где проявил удивительное мужество. Но карьеры так и не сделал. Князь вышел в отставку после Крымской войны, с тех пор и вел отшельнический образ жизни. При этом отклонял все приглашения вернуться на службу от сменивших Николая Павловича царей, как говорят, будучи не в здравом рассудке.
Все это пронеслось у неё в голове, пока они стояли напротив мрачного дома, словно чего-то ожидая.
– Так о чем вы хотели поговорить со мной, Виктор Петрович?
– Мария Михайловна… – выдавил он. – Я хочу, чтобы вы… стали моей женой.
Девушка тянула время, размышляя над тем, как бы повежливее отказать неожиданному претенденту на руку и сердце. В душе вдруг возникло теплое чувство и даже жалость к Арбенину. В конце концов, она же не виновата, что не любит его.
– Вы хотите, сударь, чтобы мы поженились? – наконец вымолвила она, растягивая слова.
– Да, хочу, – порывисто забормотал он. – А что же в этом странного, скажите на милость? Мария, я… мечтаю о вас с того самого дня, когда впервые пришел в дом вашего отца. Тогда я увидел в юной девочке прекрасную женщину и решил, что придет время и она станет моей.
Воронова молча смотрела на него. Его напор и страстность удивляли и даже пугали девушку. Молодые люди, которых она знала, никогда не говорили ей подобных слов. И тут же возникло резкое раздражение.
Скажите, пожалуйста, какой кавалер! Напорист и прямолинеен, словно она не дочь его патрона, а субретка! Да и комплимент на грани. Хотя, надо признать, не переходит её.
Он нервно сжал губы, а потом вдруг схватил её за руку.
Подавив непонятный страх, она вырвалась и отступила назад.
– Вы забываетесь, сударь! Я не давала повода!
Боже мой, если бы на его месте был Дмитрий!
Из-за этой мысли она пропустила мимо ушей продолжение разговора.
– … Поверьте, я сделаю все, чтобы вы были счастливы! И вы будете счастливы со мной, сударыня! Да, вы будете счастливы, когда рядом с вами окажется человек, понимающий, что к чему в этой жизни, – услышала она, придя в себя.
– Я не собираюсь… – придав голосу как можно большую надменность, начала она и запнулась.
Как бы поэффектнее отказать этому приказчику?
– Короче, вы и сами все понимаете. Тем более что…
Однако, прежде чем она успела сказать что-то, Арбенин обнял ее и поцеловал.
– Пожалуйста, только не на улице, мсье Арбенин! Это, в конце концов, дурной тон! – как можно более холодно произнесла Мария. – Или вы сошли с ума? – сурово сдвинув брови, продолжила она, запоздало подумав, что стоило бы дать ему пощечину. – Вряд ли мой отец будет рад, узнав о таком поведении своего компаньона и друга семьи.
– Думаю, он уже знает о моих намерениях! – вдруг рассмеялся Арбенин. – Я как раз хотел сказать, что ваш батюшка говорил со мной о вас, Марья Михайловна, и о том, что хотел бы видеть свою дочь за солидным и надежным человеком. При этом почти открыто сообщил, что он любит и ценит меня и будет рад видеть своим зятем.
– Врете, господин Арбенин! – вспыхнув, гневно бросила Мария, за показной яростью пытаясь скрыть растерянность. – Мой батюшка никогда в жизни не захочет видеть меня замужем за тем, кого я не люблю. Я достаточно долго выслушивала ваш бред! Я возвращаюсь домой, и не вздумайте меня провожать!
– Нет, наш разговор еще не закончен. И вы не уйдете, пока не выслушаете всего, что я считаю нужным сказать.
– Я же сказала, что никогда не выйду за вас замуж, Виктор Петрович! И я не желаю продолжать этот бессмысленный разговор! Оставьте ваши бессмысленные глупые мечты!
– О, вы правы… – вздохнул Арбенин. – Как же вы правы! Вы – моя безумная мечта! Моя принцесса Грёза, как выражаются поэты!
– Что вы хотите этим сказать? Вы точно сошли с ума! Я сейчас пойду и расскажу все папa!
– Расскажите! – Арбенин недобро улыбнулся.
– Думаете, не расскажу? Расскажу! Я и в самом деле все расскажу батюшке! – сорвалась Мария на крик, теряя всякий контроль над собой. – Не забывайтесь, я его дочь. Я для него важнее всего на свете. А вы… милостивый государь, пустое место, ноль, конторская крыса! – Она возмущенно топнула ножкой, обутой в модный ботинок на тонком каблучке.
Арбенин схватил её за плечи и сильно встряхнул. Девушке вдруг стало страшно.
– Что вы себе позволяете? – тем не менее осведомилась она как можно спокойнее.
– Я всего лишь привожу в чувство свою невесту. Не хотелось бы, ну да ладно… Мне пора, видимо, сообщить вам, Мария Михайловна, почему Михаил Еремеевич решил поторопиться с вашей свадьбой.
Он выдержал паузу секунд пять.
А потом будничным тоном сказал нечто такое, отчего у Маши подкосились ноги, а окружающий мир поплыл перед глазами…
– Дело в том, сударыня, что ваш отец на краю могилы. Я говорил с врачами. Жить ему осталось недолго. И к сожалению, медицина бессильна – рак…
– Это… это неправда! Этого не может быть! – пролепетала она.
Да, она знала, что отец действительно болен. Но что он при смерти… Мария глубоко вздохнула, и мысли ее несколько прояснились.
– На прошлой неделе, в день, когда вы, сударыня, изволили-с развлекаться на театре, – с бесконечным ехидством сообщил Арбенин, – его скрутил очередной приступ, и я по его поручению привез трех лучших врачей, каких нашел в справочнике «Весь Петербург». Состоялся консилиум, и двое из трех поставили единодушный диагноз: Михаил Еремеевич может умереть в любой момент.
– Что вы несете?! – всхлипнула Мария.
Голос её дрожал и срывался. Мир все еще плыл в зрачках, как будто этот человек со всего маху обрушил ей на голову удар дубины.
Лицо Арбенина было скорбным, но в глазах она заметила что-то похожее на спокойное удовлетворение. Мария вспылила:
– Лжете!
В горле застрял комок. В одном Арбенин был прав: батюшка очень болен, он тает на глазах. Но «умирает»! Её отец не может умереть!
Шатаясь, сделала несколько шагов.
– Я должна пойти домой и…
– И что? Спросить у Михаила Еремеевича, правда ли, что он умирает? А заодно сообщить, что намерены отвергнуть его последнюю волю, чтобы он, покидая этот мир, знал, что его имущество в руках юной девчонки пойдет по ветру, и дочь его впадет в нищету? Доктор Верховцев, – вы, наверное, слышали про это восходящее светило медицины (Мария не слышала, но какое это имеет значение теперь?) – сказал, что вашему отцу осталось самое большее год-полтора и что малейшее волнение, любое потрясение может убить его. Вы ведь не захотите взять на себя такой грех? Вот почему, моя дорогая, – развязный тон заставил её замереть, – вы будете вести себя как послушная дщерь. Сообщите ему в ближайшие дни о нашей помолвке. Уверяю, он будет рад…
Все это было похоже на страшный сон! Это и было страшным сном наяву!
Мария попыталась справиться с чувством безотчетного страха. Как будто со стороны она услышала бесцветный, чужой голос:
– Вы используете болезнь отца, чтобы шантажировать меня! Вы заставили его согласиться…
– И кто тут говорил о сумасшествии? Вы, сударыня, полагаете, что Михаила Еремеевича можно заставить что-то сделать, если он того не хочет? Так что смиритесь, все равно мы поженимся, – сухо закончил он.
– А я вам говорю, сударь, никогда!
В ответ он достал из кармана жилета маленький футляр розового бархата, открыл его нажатием на бронзовую кнопку. Внутри оказалось обручальное кольцо с крупным бриллиантом в изящной оправе белого золота.
– Наденьте в знак нашей помолвки…
Все было как во сне. Маше казалось, что она вот-вот проснется и увидит знакомые стены своей комнаты. Этого не могло быть на самом деле! Она любила Дмитрия и собиралась выйти за него замуж…
– Это вам. Ну же, возьмите.
– Нет! Я не надену его!
Девушка не могла отвести взгляда от кольца, словно оно обладало какой-то дьявольской властью.
– Наденете. И будете носить… Пока, так сказать, смерть не разлучит нас!
Мария не успела ничего ответить – Арбенин взял её за руку и положил кольцо на ладонь. Затем резко развернулся и ушел.
Неудержимые слезы горя и безысходности хлынули из ее глаз.
* * *
Мария вернулась домой, подавленная и уничтоженная. Из зеркала в прихожей на нее глянуло отражение: испуганный взгляд, растрепанные волосы, лихорадочный румянец на щеках.
В ее голове ворочался клубок тягостных мыслей. Действительно ли батюшка при смерти или это ложь Арбенина? Но неужто он осмелился врать подобным образом?
«Господи, спаси меня!»
К счастью, никто, кроме Марты, не заметил ее прихода.
– Батюшка?..
– Он наверху у себя, Мария Михайловна.
– С ним все благополучно?
Девушка кивнула в ответ, но от Вороновой не ускользнул ее напряженный взгляд.
Папенька и в самом деле, наверное, болен… Даже слуги об этом знают! Болен, но наверняка несмертельно, иначе не может быть! Эту ложь придумал Арбенин, чтобы запутать ее. Но он сделал предложение, не мог же он так нагло врать! Мария почувствовала, что у нее начинает кружиться голова.
Две минуты спустя она постучала в спальню отца.
– Войдите. Это ты, доченька?
Девушка вошла и увидела отца сидящим на диване, удобно облокотившимся на подушки. На нем был уже привычный архалук из сине-желтой полосатой ткани, под которым была рубашка безупречной белизны, брюки в серую полоску и расшитые домашние туфли – с тех пор как здоровье Михаила Еремеевича пошатнулось, и он часто стал работать дома, в этом одеянии он даже принимал коллег-купцов и приходивших по делам чиновников.
Вокруг были разбросаны подшивки «Русской мысли», страницы «Коммерсанта» с биржевыми котировками, какие-то справочники. Тут же на ночном столике стояла бронзовая пепельница в виде фривольно раскинувшейся нимфы с недокуренной гаванской сигарой.
– Извини, доченька, вот, заработался… – как-то виновато улыбнулся отец. – И то сказать: разрослось дело, крепкого пригляда требует. Дело – оно не плесень в погребе аль бурьян, те-то своей волей растут.
Мария ничего не сказала, но ей вдруг стало стыдно, что она отвлекает отца от забот. Человек работает, даёт кусок хлеба не одной сотне людей, день и ночь думает о делах, не видит, не чувствует себя в заботах. А она со своими девичьими страхами! В конце концов, она не кисейная барышня и отвадить ухажера, забывшего приличия, уж сумеет. Её отец как-никак…
И тут она почему-то подумала, что ведь не очень хорошо знает отца.
Прошлое Михаила Еремеевича было довольно таинственным. Рассказывал он мало, игнорируя слишком настойчивые вопросы дочери, и каждое слово приходилось вытягивать буквально клещами. Приехал он в Петербург двадцать с небольшим лет назад, уже с приличным капиталом. С тех пор тут и жил, женился и обзавелся домом.
Никого из родственников по отцовской линии Мария не видала, да, по его словам, их давно уже не было в живых. Мать, бабку Марии, он потерял в три годика. Дед Марии, умерший, когда отцу было шестнадцать, был конторщиком на захудалом хлебном складе в Царевококшайском уезде. Юноша должен был сам устраивать свою жизнь. Трудился и конюхом, и берейтором в бродячем цирке, торговал вразнос мелким товаром. Затем судьба занесла его на Алдан. Там он за несколько лет накопил на то, чтобы открыть дело. Как он сам говорил, не благодаря удаче и богатой золотой жиле, о которой мечтает всякий старатель, а потому, что все то, что приносил ему тяжелый труд в тайге, не спускал в кабаках да на гулящих баб, как прочие товарищи, а старательно копил.
Про те времена он, казалось, особенно не любил говорить. Лишь по отрывочным воспоминаниям в минуты откровенности девушка представляла себе дремучую, вековую тайгу – чем дальше, тем суровее и мрачнее. Переходы по диким нехоженым тропам, где целыми днями вокруг тишина и полумрак, ночевки на выработанных приисках, в полуразрушенных бараках, когда на ночь выставляли караульного, а то пропадешь ни за грош. Трупы людей, умерших от цинги или иной хвори, от голода, раздавленных рухнувшей крепью или убитых «лихими людишками». Дороги через горы, завалы, каменистые россыпи, когда лошади ломали ноги или просто падали, не выдержав тяжести пути, а люди шли дальше. Тяжкий непосильный труд летом в воде по колено, тучи комаров и гнуса, а зимой морозы такие, что птицы замерзают на лету…
Когда она думала об этом, то невольно преклонялась перед отцом – такое мог выдержать только человек крепкий не только телом, но и духом.
Мария знала, что в обществе слухи об её отце ходили самые разные.
Говорили, что деньги, с которых пошла разжива, он добыл не в старательском шурфе, а выиграл на каком-то захолустном постоялом дворе у допившегося до полного сумасшествия графа, причем не в карты, а в «гусарскую рулетку». Он выстрелил первым, и удар бойка пришелся в пустое гнездо барабана. Граф, расхохотавшись, положил на зеленое сукно полста тысяч ассигнациями, нажал курок револьвера и упал под стол с раздробленным черепом. Ну а Михаил Еремеевич забрал деньги, да и был таков. Иные считали его крещеным евреем, что секретным образом ведет дела соплеменников, другие – тайным раскольником, делающим то же самое. Находились и такие, что числили его раскаявшимся душегубом, который носит на теле уличающие его следы от плетей и кандалов. Отец, иногда вспоминая эти слухи, посмеивался. Сам он был типичный купец первой гильдии – солидный господин крепкого сложения, с аккуратной бородой и цепким прищуром глаз, в меру честный, в меру хитрый, в меру образованный.
Отец поднял на неё глаза, отложив бумаги. По осунувшемуся лицу и бледности, покрывавшей высокий лоб, она поняла, что он, пожалуй, и в самом деле сильно нездоров.
– Ох, доченька, – улыбнулся Михаил Еремеевич. – Ты сегодня такая хорошенькая, что хоть сейчас портрет рисуй.
Она сделала над собой усилие и улыбнулась со всем очарованием, на какое была способна.
– Папа, я хочу поговорить с тобой.
– Хорошо, хорошо. Ну, выкладывай, что случилось? Надеюсь, не лошадь купить хочешь для этих своих конных прогулок? Лошади нам, конечно, не хватает… – притворно тяжело вздохнул он.
Видимо, Михаил Еремеевич вспомнил, как пару лет назад Маша упрашивала его купить кобылу Пантеру арабских кровей, которую продавала за три тысячи ассигнациями семья её соученицы по гимназии Лиды Роговой.
– Нет, папа, что ты…
Она потупила глаза под пристальным взглядом отца.
– Я хотела поговорить с тобой о… о моем замужестве. И об остальном.
– Ах, вот оно что! – как-то натянуто улыбнулся отец. – Я давно подозревал, что у тебя не только этот… лаун-теннис и театр на уме.
– Батюшка, мы с… с господином Дмитрием Ивановичем Одинцовым решили пожениться, если ты благословишь нас, – сказала Маша, будто прыгая в ледяную воду. – Мы снимем квартиру… недорогую… мы уже все решили. Вот увидишь, Дмитрий сможет содержать меня. Он будет много работать, ведь он сам зарабатывает, и…
Она тараторила и не могла остановиться. Потом запнулась на полуслове, по лицу отца поняв, что услышанное его совсем не обрадовало.
– Что я могу сказать, доченька… – процедил купец первой гильдии Воронов. – То и скажу, что лучше б ты выезд с рысаками попросила… Ты знаешь, этот твой Дмитрий сразу не понравился мне, еще когда я увидел его на свадьбе Милены. Скажу так: если бы у него был миллион, он тебе бы подошел. Ибо сам по себе он ни на что не годен. И потом, не зря говорят: красивый муж – чужой муж!
– Батюшка! – возмутилась Мария.
– Что «батюшка»? – посуровел Воронов. – Я хочу видеть рядом с тобой надежного, состоятельного человека, который умеет работать, а не самодовольного щеголя, который пустит по ветру твое состояние…