— Не удастся овладеть кораблём, — говорил Измайлов, — мы его поджечь можем, чтобы погони не было. А сами на шлюпке вернёмся. А они, голубчики, пусть на острове отсиживаются, яйцами питаются. Мы за ними потом казаков пришлём.
— Так! — сказал Паранчин. — Как шлюпка подойдёт к кораблю, мы в неё спустимся, а матросов в воду перекидаем.
— А то и сейчас канат обрубить можно, — предложил Измайлов. — Надо только, чтобы десяток матросов нас поддержали. Идём к ним в каюту, поговорим.
— Смотрите, ребята, — вмешался Зябликов, — не было бы беды.
— Да уж хуже не будет, — огрызнулся Измайлов. — Здесь ли погибать, или в Ледовитом! Смерть одна.
Я не стал больше подслушивать. Всё было ясно. Побежал в каюту, к матросам. Все они спали на своих койках. Только Андреянов шептался с женой. Я подозвал его пальцем.
— Андреянов, — сказал я, — ты ведь знаешь, что Государства Солнца нету?
— Ну да, нету, — ответил матрос. — Беда не велика. И на том спасибо, что с Камчатки выбрались.
— Верно, Андреянов. А вот у нас на корабле завелись заговорщики. Хотят корабль сжечь со всем добром.
— Где они? — испуганно спросил Андреянов и даже рот открыл от удивления.
— В шкиперской каюте.
И тут я всё рассказал Андреянову. Он долго раздумывать не стал.
— Надо будет их там запереть, — шепнул он мне. — Подопрём дверь веслом, а потом на берег знать дадим.
Андреянов живо достал топор и обломок весла. Мы тихо прошли к шкиперской каюте, заговорщики были ещё там. Матрос подпёр дверь и даже топором пристукнул.
— Теперь не выберутся, — подмигнул он мне. — Я здесь постою, а ты иди кому-нибудь из офицеров скажи.
Я побежал в офицерскую каюту и застал там одного старика Батурина. Но и он спал у себя на койке, прямо в сапогах. Ночью стоял на вахте и теперь отдыхал.
Я уже хотел будить его, но тут мой взгляд упал на пол. На полу в беспорядке было навалено офицерское имущество: сапоги, шахматы, трубки, книги. И вот среди книг я увидел знакомый коричневый кирпичик: книгу о Государстве Солнца… Я только теперь вспомнил о ней. Как же это? Государства Солнца нет, а книга о нём имеется. Уж не обманули ли нас офицеры? Решили в Европу плыть и Тапробану утаивают!
Однако раздумывать об этом было некогда. Я схватил книгу и спрятал её в карман. А потом принялся будить Батурина. Батурин вскочил, как только я толкнул его в бок. Узнавши о заговоре, он сделал страшное лицо, схватил пистолет и саблю и бросился в дверь. Я поспешил за ним. У шкиперской каюты уже собрался народ. Шкиперы стучали в дверь и ругались, а Андреянов и Печинин подпирали дверь плечами.
— Выстрелить два раза из пушки! — распорядился Батурин. — Надо, чтоб все на корабль вернулись.
Кто-то побежал стрелять из пушки.
Бах!.. Бах!..
Туча птиц поднялась над островом. Птицы долго летали по небу, потом опять уселись на свои места. Но наша шлюпка не показывалась. Мы выстрелили ещё раз. И только после этого увидели, что шлюпка идёт от берега.
Беспойск поднялся на палубу рассерженный, думал, что мы побеспокоили его зря. Однако когда Батурин рассказал ему, в чём дело, он побледнел и приказал всех вызвать на корабль.
Несколько раз шлюпка и лодка ходили к берегу и обратно. Назад привезли муку, которую замесить даже не успели. Привезли много птичьих яиц. Беспойск велел всем собраться на шканцах.
— Я ваш капитан! — закричал он грозно, как не кричал никогда. — Вы меня сами выбрали. По морским законам сам я могу расправляться с бунтовщиками. Но я не хочу этого. Пусть собрание решит, что мы должны сделать с изменниками, чтобы такие случаи не повторялись.
— Смерть! — сказал Панов.
— В этом нет необходимости, — возразил Беспойск. — Прежде всего мы должны их допросить.
Печальные фигуры Паранчина и двух штурманов предстали перед нами. Паранчин сейчас же покаялся. С рёвом он рассказал, что поехал только из-за Государства Солнца. А раз нет такого государства, то он и ехать никуда из Камчатки не хочет. Штурманы пробовали отрицать свою виновность, но потом сознались. Зябликов бросился перед Беспойском на колени и умолял простить его.
На этом допрос кончился, надо было вынести приговор. Беспойск предложил:
— Высадить их на остров, если они не хотят в Европу плыть!
Все поддержали это предложение. Наказание было не слишком жестоким: остров Аланд лежал близко от Камчатки, и наши преступники в будущем могли вернуться с рыбаками обратно.
В большую шлюпку спустили бочонок сушёной рыбы, полмешка муки, два топора и саблю. Паранчин выл, как сивуч, усаживаясь в шлюпку, но ехать на берег не отказывался. За Паранчиным спустили Лукерью Ивановну. Потом полез Измайлов.
Но Зябликов ни за что не хотел уходить с корабля. Он кричал, что пригодится в плавании и что согласен теперь плыть, куда прикажут. Целовал ноги у Беспойска и Панова. Конечно, лишиться сразу двух штурманов нам было тяжело. И Беспойск позволил ему остаться.
Когда шлюпка отошла от корабля, я закричал:
— Прощай, Паранчин! Можешь жить в моём доме.
Камчадал махнул рукой.
— Когда домой попадём? И дома твоего к тому времени не будет. Поедем, Лёнька, с нами. Я тебе оленей завещаю.
Я отошёл от борта. Мне было жаль Паранчина, и я уже простил ему его измену. Действительно, зачем ему было ехать в Европу? Ведь, в конце концов, офицеры сами виноваты в заговоре. Они обманули нас…
Но сейчас же я вспомнил, что в кармане у меня лежит книга о Государстве Солнца. Ведь это меняло всё дело! Может быть, офицеры вовсе не обманули нас тогда, а обманывают сейчас. Государство Солнца есть, но они не хотят плыть туда. Я не мог разрешить этого вопроса, не мог прочесть книгу, она была французская. Но надежда уже затеплилась во мне.
Я смотрел, как удалялась шлюпка с Паранчиным. В это время кто-то тронул меня за плечо. Я оглянулся, сзади стоял Беспойск.
— Зайди ко мне, — сказал он тихо.
Я пошёл за ним. Он хорошо устроился в своей каюте. На стене висели медные часы и ещё какие-то инструменты. На столе лежали карты.
— Это ты открыл заговор? — спросил поляк просто.
— Да, я.
— Молодчина. Хочешь жить со мной в каюте?
Сначала я хотел отказаться. Стыдно было бросить Ваньку. Но потом я сообразил, что Беспойск может выучить меня французскому и я прочту книгу. Поэтому ответил:
— Хочу.
— Ты хороший малый, — сказал Беспойск. — И я буду с тобой заниматься науками. Неси сюда свой сундук, ты будешь спать на этом диванчике. Только чтобы собака сюда не заходила и чтобы в каюте всегда было чисто. Надо каждый день мыть пол и обтирать стены. Понимаешь?
— Понимаю.
— Я тебя выучу постепенно морскому делу.
— И французскому языку?
— Если хочешь, и французскому языку. А пока ты будешь юнгой и должен исполнять все мои приказания. Меня ты зови капитан.
— Слушаюсь, капитан. Когда вы начнёте учить меня по-французски?
— Сейчас.
И он написал на бумаге буквы латинского и русского алфавита. Приказал:
— Выучи это к завтрему.
— Есть, капитан!
Так с этого дня я сделался юнгой.
3. Курс на север
Мы снялись с якоря на другой день рано утром. Когда «Пётр» проходил мимо острова, Паранчин и Зябликов что-то кричали нам вслед. Но мы не могли разобрать, ругают ли они нас или желают счастливого пути. На прощанье я помахал Паранчину кухлянкой. Не знаю, догадался ли он, что это я шлю ему последний привет.
Несколько следующих дней мы шли на север при хорошем попутном ветре. Нас обгоняли киты, которые с приходом лета плывут тоже на север. А навстречу нам летели чёрные орлы и ещё какие-то неизвестные птицы. Кроме того, вместе с нами по ветру шли льдины.
Море с каждым днём становилось всё грознее и грознее. Льдов делалось больше, и вода от мрачного неба казалась тяжёлой и чёрной, как жир. В двадцатых числах мая из тумана выплыл остров Беринг. Здесь мы сделали короткую остановку, выпекли сухари, набрали свежей воды и пустились дальше опять на север.
Я жил теперь в каюте Беспойска, и все на корабле звали меня юнгой. Беспойск разговаривал со мной мало и совсем не занимался. Я уже выучил на память алфавит и готов был приступить к чтению по-французски, но капитан не находил времени для уроков. Зато поручений он мне давал много, и я сломя голову целый день носился по кораблю. Иногда забегал на нижнюю палубу к Несту и Ваньке, который был очень обижен, что я покинул его. Я старался утешить Ваньку как мог. Но до поры до времени ничего не говорил ему о книге, которую взял в офицерской каюте. Ведь если даже Государство Солнца существовало, мы удалялись от него…
Между тем охотники быстро свыклись с мыслью, что Тапробаны нет. Даже самые боевые и те подтрунивали друг над другом, когда речь заходила о Тапробане. И обвинять их за это было нельзя. Лапин и Сибаев, простые и грубые бородачи, не могли долго носиться со своими разочарованиями и надеждами. Кузнецов был умнее и хитрее, но он так увлекался плаванием, что ему было решительно всё равно, в какую сторону плыть. Андреянов, мастер на все руки, вечно был занят чем-нибудь и теперь мечтал уже вместе с женой поселиться в Европе. Да и все остальные рассчитывали, что в Европе можно будет выгодно продать меха и корабль, а после этого найти себе работу.
Мне хотелось сдружиться хоть с кем-нибудь, кто бы мог разделить со мной мои тайные надежды. Одного Ваньки мне было мало. После долгих стараний мне показалось, что нашёл подходящих для этого людей. Прежде всего это были два брата Логиновы, молодые рабочие из Большерецка. Они бросили работу на рыбном промысле только для того, чтобы побывать в Государстве Солнца. Затем охотник Алексей Попов, сказочник и песельник, который всем сердцем поверил в Тапробану и сильно приуныл, когда офицеры заявили, что её нет. Наконец, весельчак матрос Ерофеев, похожий на горохового шута. Даже теперь он не упускал случая крикнуть, что мы плывём на Тапробану. Правда, делал он это, чтобы подразнить ребят. Но видно было, что мысль о Государстве Солнца его не покидала. Со всеми четырьмя я пытался вести разговоры, но открыть все мои мысли пока не хватало сил. Ведь у меня не было никаких доказательств, что Государство Солнца существует. А раз так, мне всё равно никто не поверил бы.
И книга продолжала лежать непрочитанной на дне моего сундука, где прежде хранился порох. Как порох в своё время, я считал её сокровищем, она подбадривала меня в тяжёлые минуты и поддерживала во мне надежды. Ночью, укладываясь спать, я утешал себя мыслью, что если сейчас наш курс лежит на север, то со временем, когда я вырасту и сделаюсь моряком, меня никто не удержит от путешествий. И, конечно, первым моим плаванием будет плавание на Тапробану.
А пока мы шли на север, и, несмотря на конец мая, с неба непрерывно падал снег огромными мокрыми хлопьями. Он приставал к снастям, парусам, палубе и за ночь покрывал всё сплошной ледяной корой. На палубе мы скалывали эту кору по утрам, но паруса и снасти оставались тяжёлыми, обледеневшими. Это сильно отражалось на ходе корабля. Днём вместе с хлопьями снега над кораблём кружились какие-то белые птицы. Их охотники называли урилками. Они проносились низко над палубой и были похожи на большие хлопья снега. Больше ничего живого мы не видели кругом.
Май кончался, но с каждым днём становилось всё холоднее и холоднее, как будто времена года переменили своё направление. Ванька сильно кашлял, от него не отставал весь экипаж. На нижней палубе было очень холодно, и, хотя всем были выданы медвежьи шкуры, количество больных всё увеличивалось. Доктор Медер пробовал лечить, но у него не было нужных лекарств. И он каждый день приходил злой с докладом к капитану и говорил, что скоро заболеют все.
Капитан поднимался мрачный каждое утро и, как на тяжёлое испытание, шёл на палубу. Теперь мы плыли почти всё время среди льдов. Правда, они довольно тихо толкали корабль своими боками, но я слышал, как Беспойск говорил сам себе, наклоняясь над картой:
— Пока мы всё ещё продвигаемся вперёд. Но если будет буря, нам несдобровать.
И он отмечал на карте точку, в которой мы находились. 1 июня он сказал, обратившись ко мне:
— Будет буря, двести тысяч ведьм! Говорил я, что не следует плыть на север. Теперь покряхтим!
К вечеру действительно началась буря.
Может быть, она была не так сильна, но льды на воде увеличивали опасность. Капитан приказал убрать верхние паруса. Два матроса свалились с обледенелых снастей, и один из них, Мешков, сломал себе ногу.
Капитан вместе с офицерами находился на палубе всю ночь. Было светло, как всегда летом в этих широтах. Всё казалось серым кругом, а вода чёрной и белой. Корабль наш подпрыгивал и трещал по всем швам. Ледяные волны перекидывались через палубу, и в трюме появилась вода. Беспойск приказал её откачивать помпой. И вот мы попеременно принялись качать без всякой надежды выкачать всю.
Около трёх часов утра, устав и продрогнув, я спустился на нижнюю палубу и подошёл к Ваньке. Его уже третий день трепала лихорадка, и он лежал под своей шкурой в забытьи. Однако он узнал меня. Сказал:
— Я умираю, Лёнька. Это мне за то, что я убежал из дому. Мы тонем?
— Нет.
— Врёшь, тонем. Почему ты мокрый?
— На палубе много воды.
— Ох, умираю!
И он страшно застонал. В ответ ему застонали другие больные и заплакали женщины. Корабль плясал по волнам, и на нижней палубе было страшней, чем наверху. Я уже хотел уходить, как услышал голос Чулошникова:
— Удивляюсь, чего вы молчите, братцы? Раз сговорились в тёплые края идти, надо уговор держать. Ведь если дальше на север плыть будем, к китам попадём. Потребуйте, чтобы поляк корабль поворотил. Если все вместе потребуете, обязательно согласится.
— Ещё Чукотского носа не прошли, — сказал Попов. — А за Чукотским, матросы говорят, не то ещё будет.
— Не пойдёт Беспойск на юг, — пробасил Сибаев.
Разговор мог бы на этом окончиться, но я не стал ждать. Пробрался ползком между спящими и больными и оказался рядом с Сибаевым. Зашептал:
— Беспойск согласится, братцы, корабль повернуть. Это офицеры его принудили на север держать, чтобы поскорее в Европе быть. Ежели его попросим курс переменить, обязательно согласится.
— Согласится, думаешь? — неуверенно спросил Сибаев. — Тогда надо с ребятами сговориться. Ступай на палубу. Скажи, чтобы сюда приходили по одному, будто обогреться. В первую голову матросов зови. Понял?
Что тут можно было не понять? Я выбежал на палубу. Ветер всё свирепел, и снег кружился, как в настоящую метель. Льдины медленно поднимались и опускались на волнах и в любую минуту могли раздавить наш кораблик. Палуба качалась, как качели. Я с грехом пополам пробрался к помпе и шепнул Лапину, который был у нас боцманом:
— Иди незаметно вниз. Сибаев зовёт.
— Не могу сейчас. Видишь, что делается. В трюме воды на фут.
— Иди, говорю. Дело есть. Без тебя покачаем.
Лапин смекнул, что дело важное. Пошёл по палубе. Моряк он был и ноги имел морские. Ходил и в бурю без всякой задержки.
Пришло утро, но буря не стала слабей. Воды в трюме набиралось всё больше и больше. Думали, что в корабле течь. Но и надежда на спасение появилась.