— Вы слышали выстрелы? — торопливо спросил он, подходя.
— Да, — отвечал шейх. — Кто стрелял и что все это значит.
— Откуда мне знать? Я проснулся от шума и увидел, что джелаби рядом нет. Я отправился их искать и услышал выстрелы на востоке отсюда. Вы, кажется, не спали и, значит, должны лучше меня знать, что произошло.
— Мы совершенно ничего не знаем, эфенди. Нам показалось, что это ваше ружье произвело выстрелы, и мы подумали, наверное, появился еще один лев.
— Тогда он, должно быть, проглотил джелаби со всеми потрохами, потому что они как сквозь землю провалились. Нет, здесь что-то другое. Не хочешь ли пойти посмотреть вместе со мной?
— Да, конечно, я пойду.
Шейх едва смог скрыть свое разочарование и ярость оттого, что снова видел проклятого немца живым. Но где же джелаби и что стало с людьми гума? Он весь горел от нетерпения поскорее это узнать и с готовностью согласился на предложение чужеземца.
Когда они подошли к скалам поближе, шейх увидел джелаби, и у него вырвался неосторожный вопрос:
— Вот же они? Но где гум?
— Гум? — переспросил Шварц. — Так ты сознаешься, что знаешь о нем? Вот уж не думал, что ты такой прямодушный человек.
— Гум… Эфенди, гум… это… это… я… — пролепетал в испуге шейх.
— Уже достаточно того, что ты сказал. Свяжите его!
Отдавая этот приказ, он схватил араба обеими руками за шею и так сдавил ему горло, что тот не мог издать ни звука. Руки и ноши шейха были тут же опутаны ремнями, после чего его положили на землю.
Тогда Шварц крикнул ожидавшим у костра хомрам:
— Зуэфэль Абалик, иди скорее сюда! Тебя зовет шейх.
Он знал по имени всех хомров и был уверен, что ему удастся заманить их сюда по одному. Чтобы шейх не предупредил своих, маленький словак склонился над ним, приставив к его груди лезвие своего ножа, и пригрозил:
— Посмей произнести хоть слово, и я проткну тебя насквозь!
Впрочем, это предупреждение было излишним, пленник и так едва был жив от страха. Зуэф пришел и не успел произнести ни одного слова, как его тоже схватили за горло. Так же обошлись и с третьим арабом, которого вызвал Шварц.
Троих оставшихся у костра хомров одолеть было несложно. Двое джелаби остались охранять пленников, а остальные шесть отправились вместе с Шварцем к лагерю арабов и молча бросились на них. Хомры были так ошарашены, что почти не сопротивлялись. Несколько возмущенных вопросов с их стороны и несколько крепких ударов по головам в ответ — и они лежали на земле, связанные по рукам и ногам.
Сюда же перетащили всех остальных пленников. Четыре человека из гума притворялись, что все еще без сознания, но было видно, как они чуть-чуть приоткрывают глаза, чтобы понаблюдать за людьми, которым попали в руки. Троих джелаби Шварц послал за тем разбойником, которого подстрелил Стефан. Он оказался жив, хотя рана была очень тяжелая: пуля раздробила правую бедренную кость. Шварц попытался перевязать рану как можно лучше.
Все эти действия джелаби производили, не говоря ни слова. Пленники тоже предпочитали отмалчиваться, беря пример со своего шейха, который, казалось, решил никогда больше не раскрывать рта.
Затем Шварц взял с собой четверых людей и пошел с ними к месту стоянки гума, чтобы доставить оттуда животных и брошенные рядом с ними вещи. Вернувшись, он установил дозорный пост невдалеке от лагеря на случай, если вдруг Абуль-моут решится предпринять попытку освобождения попавших в плен сообщников.
Когда наконец со всеми делами было покончено и победители уселись вокруг костра, шейх решил, что пришло время потребовать объяснений.
— Ни один человек не смеет вопрошать Аллах о причинах его деяний, — начал он, — но у вас я хотел бы узнать, по какому праву вы схватили и связали меня и моих людей?
— Тебе это известно не хуже, чем нам, — ответил Шварц.
— Мне? Я вообще ничего не понимаю!
— По-моему, вам грех жаловаться на свою судьбу: ведь с вами обошлись гораздо мягче, чем бандиты должны были поступить с нами. Нас собирались убить, вы же пока только связаны.
— Вас хотели убить? Кто?
— Гум, о котором ты сам недавно говорил.
— Я понятия не имею ни о каком гуме!
— Не лги! Вы давно сговорились убить меня. Думаешь, я не почувствовал, когда ты дотронулся до моей руки, когда приходил к нам в лагерь, чтобы проверить, крепко ли мы спим? А после этого ты разыскал гум и привел его сюда.
— Боже праведный! — только и смог вымолвить шейх в первое мгновение. Теперь он понимал, что запираться дальше бесполезно, но все же решил стоять на своем до конца и, собравшись с духом, закричал в притворном гневе:
— Что за клеветник наговорил тебе все это? Мы верно исполняли свою службу и вправе были ожидать от тебя благодарности. А ты вместо этого держишь нас в плену и обвиняешь во всех смертных грехах. Кто поставил тебя судьей над нами, свободными бени-араб? И кто дал тебе право так с нами обращаться? Я требую, чтобы ты немедленно вернул нам свободу!
— А вот этого я сделать как раз и не могу. Ты ведь сам только что сказал, что я не имею права судить вас, значит, я не должен выносить над вами ни обвинительный, ни оправдательный приговор. Ваша судьба находится не в моих руках, а в руках мидура из Фашоды, которому мы передадим вас завтра, а точнее — уже сегодня.
— Боже милостивый! — испуганно воскликнул шейх, — но ведь мидур наш враг!
— И у него для этого есть все основания, так как он враг всякого беззакония. Вам не поможет избежать встречи с ним ни ваша священная Фатха, ни сура «Йа син», ни уж тем более я! Так что советую не тратить времени на уговоры, потому что ни угрозы, ни мольбы не заставят меня сжалиться над вами. Приберегите их для мидура: он выслушает наши обвинения и ваши оправдания и затем решит, что с вами делать.
— Но подумай о том, что своим поступком ты навлечешь на себя месть всего племени хомров!
— Я презираю племя, чей шейх трусливо прячется, заслышав рычание льва, в то время как «жалкие» джелаби находят в себе мужество вступить в бой с Отцом Грома.
— Так побойся, по крайней мере, Абуль-моута, более сильного, чем мы.
— Этого смельчака, который так торопился убежать от меня, что даже позабыл захватить с собой своих верблюдов? Повторяю, не трудись, не трать зря сил!
Шейх предпринял еще несколько тщетных попыток заставить немца отпустить пленников, после чего разразился яростными проклятиями и замолчал. Остальные подавленно молчали, но в глубине души лелеяли надежду, что Абуль-моут придет им на помощь.
Эти ожидания отчасти оправдались: через некоторое время явился джелаби, который был выставлен дозорным, и сообщил, что он только что видел похожее на гиену животное, в чьем облике он заметил что-то странное. Шварц и Отец Одиннадцати Волосинок немедленно поднялись, чтобы следовать за ним. Часовой привел их на то место, где он видел гиену, но там уже никого не было. Все же Шварц решил обойти скалы кругом и, пройдя некоторое расстояние, действительно разглядел в темноте какую-то фигуру. Предполагаемый зверь стоял к ним спиной и, казалось, не подозревал, что за ним наблюдают.
— Сейчас я застрелю эту любопытную гиену, — сказал Стефан, поднимая ружье.
— Не стреляй, — остановил его Шварц. — Это никакая не гиена, а человек, который движется на четвереньках, чтобы обмануть нашего часового. Давай подберемся к нему поближе. Он медленно идет к скалам и, похоже, не заметит нас, пока мы его не схватим. Любая, даже самая никудышная, гиена уже давно почуяла бы нас.
Они легли на землю и быстро подползли вплотную к таинственной фигуре. Это действительно был человек, скорее всего имевший принадлежность к гуму. Чтобы его труднее было заметить на фоне серых камней, он, как незадолго до этого Шварц, снял свою светлую накидку. Судя по его поведению, он не чувствовал никакой опасности и открыто, внимательно рассматривал скалы.
Когда преследователи подошли к нему совсем близко, словак выпрямился и, прыгнув вперед, с такой силой обрушился на свою жертву, что перелетел через нее и несколько раз перекувырнулся через голову. Лазутчик вскочил и хотел убежать, но попал в руки немца, который схватил его и заломил ему локти за спину.
— Веревку! — коротко приказал он напарнику.
— У меня их больше нет, — ответил тот, поднимаясь на ноги.
— Тогда достань у меня из кармана носовой платок.
Стефан стал доставать платок. В этот момент араб попытался вырваться, но где ему было сладить с могучим немцем! Руки ему связали, ноги оставили свободными, чтобы он мог сам дойти до лагеря.
— Кто тебя послал? — спросил Шварц. Не получив ответа, он приставил к уху пленника револьвер и пригрозил: — Говори, или я стреляю!
— Абуль-моут, — с неохотой выговорил араб.
— Ты должен был разведать обстановку в нашем лагере?
— Да.
— Где находится остаток гума? Говори правду, иначе будет хуже! Я проверю твои сведения.
— К югу отсюда.
— Как далеко?
— На расстоянии десяти ружейных выстрелов.
— Хорошо, иди вперед!
Можно представить себе ярость хомров, когда они увидели нового «гостя» и поняли, что им больше нечего надеяться на спасение. Пленник был связан по ногам, и его положили рядом с остальными.
Шварц выстрелил в воздух, чтобы Абуль-моут, который наверняка должен был услышать выстрел, подумал, что пуля сразила его дозорного. Затем он вместе с Хаджи Али и словаком, которого считал самым надежным, отправился разыскивать гум. Отец Смеха одолжил для этого ружье у одного из джелаби.
Трое товарищей двинулись прямо на юг, но, пройдя указанное пленником расстояние, никого не увидели. Тогда они под прямым углом свернули на запад и вскоре заметили белеющие в темноте бурнусы арабов. Подойдя к ним достаточно близко, они, не целясь, выстрелили из своих ружей, не столько затем, чтобы в кого-нибудь попасть, сколько затем, чтобы обратить арабов в бегство, что им легко удалось.
— Так-то лучше! Больше они не вернутся! — рассмеялся словак.
— И не пошлют нового шпиона, — прибавил Хаджи Али, — а если и пошлют, мы наверняка поймаем и его. Аллах был к нам милостив: мы победили опасного врага.
— Только не ты — ты, наоборот, чуть не убил нашего лучшего друга, — поддел его словак. — О тебе не будет сложено героических песен.
— Уж не о тебе ли они будут сложены, ты, Отец Большой Львиной Морды? Знаешь ли ты название хотя бы одного из моих народов и деревень?
— Я и знать не хочу этих названий, если они так замутняют зрение, что заставляют принять нашего эфенди за разбойника. До сих пор ты еще не давал мне такого верного доказательства твоей глупости.
— Уймитесь! — приказал шагавший впереди них немец. — Ты, Ибн-аль-Джирди, тоже допустил большую глупость.
— Я? — спросил словак изумленно.
— Да. У вас нет никаких преимуществ друг перед другом.
— И что же это была за глупость?
— Я хотел схватить Абуль-моута, но из-за того, что ты не дождался моей команды и выскочил раньше времени, это оказалось невозможным. Ты должен был дать им пройти еще несколько шагов!
— Я просто не мог сдержаться. У меня горячий нрав, но никто не сможет обвинить меня в трусости.
— Похвалы достойна только такая храбрость, которая сочетается с мудростью и хладнокровием, — возразил Шварц. — Из-за ошибки Хаджи Али пострадал только я, да и то несильно, а твоя поспешность будет стоить жизни многим путешественникам и сотням негров. Ах, если бы я заполучил сегодня этого Абуль-моута, можно было бы не сомневаться, что мидур из Фашоды навсегда обезвредит его!
— Ты прав, эфенди, — уныло согласился словак, — мое сердце полно печали и раскаяния. Но я все же надеюсь, что ты сможешь простить мне мое нетерпение, хотя оно и оказалось столь губительным!
— Разумеется, но при одном условии: я попрошу тебя за это, чтобы ты перестал осыпать других упреками, которых нередко заслуживаешь сам.
— О, эти упреки не стоит воспринимать всерьез. Хаджи Али — мой лучший друг. Мы искренне любим друг друга, и эта любовь ничуть не ослабевает даже тогда, когда мы ссоримся и выходим из себя. Не правда ли, славный Отец Смеха?
— Да, конечно, — очень серьезно подтвердил Али, как водится, скорчив при этом развеселую гримасу. — Аллах так тесно связал наши сердца, что они стали биться как одно. Но у нас слишком разные интересы. Нам никогда не удается их объединить. Один Пророк в силах когда-нибудь изменить это положение вещей.
Когда в лесу раздались выстрелы, остававшиеся в лагере арабы подумали, что Абуль-моут вернулся, и ему, возможно, удастся отбить своих людей. Но увидев троих своих самых опасных врагов снова целыми и невредимыми, они окончательно упали духом. Шварц был уверен, что теперь-то Абуль-моут убрался восвояси, но на всякий случай он выставил еще один дозор. Часовым не пришлось приносить большой жертвы, так как после нападения льва и схватки с разбойниками никто и не помышлял о сне. Впрочем, утро было уже совсем близко и путешественники решили коротать остаток ночи за разговорами. Чтобы пленники не услышали того, что о них, может быть, будут говорить, их оттащили в сторону, где они продолжали лежать так же безмолвно, как и прежде. Только раненый по временам издавал тихие стоны, и тогда Шварц распорядился, чтобы его ногу охлаждали водой.
В один из таких моментов Отец Передней Половины Льва, который, конечно, не мог упустить возможности еще раз продемонстрировать свою ученость, сказал по-немецки, указывая на рану араба:
— Такой перелом в ногу не опасно нисколько. Он будет выздоровлен сквозь очень короткое время. Я тоже однажды лечить такую сам.
— Что вы говорите? А кто был ваш пациент? — спросил Шварц.
— Он был создание, не человеческое, а только больной птичий. Господин Вагнер стрелил гигантского аиста, у него сломать крыло, и дробь войти еще в нога, левая, и нога расщепиться совсем, надвое. Я раненый аист взять и шнурок взять и связать, что он не мог двигаться, и шины потом сделать для нога, поврежденная. Потом аист всегда стоял на одна нога, другая, пока не вылечилась раненая нога. Господин Вагнер очень хвалить меня за это и говорить всегда: «Ты великий драматург!» [65]
— Кто-о? Может быть, хирург?
— Нет, драматург!
— Тогда я ничего не понимаю. Кто такой, по-вашему, драматург?
— Это слово из латыньского языка, и оно говорит, что я мастер, бесспорный, и называюсь так же, как врач, который мочь соединить все переломы костей, снова.
— Так! А кто такой хирург?
— Под хирургом понимают люди искусства, которые играть и петь «Прециоза [66], за тобой, за тобой мы идем!» или еще «Тише, тише, потихоньку к звездным высям возносись». И к этому еще дудится музыка и играется скрипка.
— И все это делают хирурги?
— Да. Я сам это видел в театре, во время странствий, моих. Там была опера Прециоза, девушка цыганская, и волшебный стрелок.
— Боюсь, что я снова вынужден констатировать ошибку. Врачей, которые лечат разного рода внешние повреждения, в том числе и переломы костей, называют хирургами. Драматург же — это ученый, чья работа действительно относится к театру, хотя сам он никогда не выступает. Он, если можно так выразиться, что-то вроде театрального учителя, педагога. Так что на этот раз вы, мой милый Стефан, перепутали сцену с больничной койкой.
— Но это не быть путаница, ошибочная! Почему кровать, больная, не может один раз стоять на сцене, театральной? Почему это всегда я неправый, всегда все путать? У меня в голове очень много образований, знаний быть!
— Да, у вас и у Отца Смеха; о его странах, народах, городах и деревнях я уже тоже наслышан.
— О нет! Его глупости нельзя сравнивать с моими познаниями. Я во время путешествий, многочисленных, моих, даже навигация и антропология выучить!
— Да? В самом деле? И что в таком случае вы понимаете под антропологией?
— Это наука про вода морская, соленая и корабли, разные, парусные и еще пароходы, паровые.
— Удивительно! А навигация — что такое?
— Навигация всегда быть учение о человеке, кротком и диком, об эскимосе и о негре, людоедном.
— Вы снова ошиблись. Антропология занимается вопросами, связанными с человеком, а навигацией называется наука о кораблях.