Пройдет неделя, может быть, две, и начнется массовое цветение других трав. И снова изменится общий тон степных просторов: к переливам зелени заметно примешается тусклое серебро. Это встанет ковыль, король степей — ковыль...
Ах, как прекрасна степь в дни раннего лета! Как празднично ярок ее наряд! Как свеж ее вольный воздух! Так и хочется вслед за Гоголем воскликнуть с озорным восторгом: «Черт вас возьми, степи, как вы хороши!»
Но опять пролетит совсем немного времени, и опять одни растения осыплют лепестки, другие — раскроют бутоны. Десять-одиннадцать таких перемен насчитали бы мы с тобой за весну и за жаркое, бездождное степное лето. Понятно, что каждой новой смене цветущих трав остается в почве все меньше влаги. Поэтому большинство истинных степняков обладает длинными корнями. Эти растения способны добывать воду с трех, а некоторые даже с шести метров глубины! В степи лишь десятую часть всей растительной массы составляют зеленые части растений, а девять десятых приходится на их подземные органы — корневища и корни.
И все же не маловодье наистрашнейший враг здешних растений. Наибольшее зло им причиняет частый и недобрый гость — суховей. Огнедышащим драконом налетает он из пустынь. Просвистит, прогудит раскаленными пыльными вихрями, и никнут, падают, ломаются опаленные листья и стебли. Свой дом в степи могут найти лишь травы, способные вынести и долгие холода зимы, и это жестокое испытание жарой и засухой. Такие, как ковыль. С его удивительной жизнью мы близко познакомились на остановке у буквы «К».
Ну, а теперь, спутник-читатель, в последний раз мы придержим своих коней уже в осенней степи.
Где же ее пестрый ковер? Кругом, куда ни глянь, соломенно-желтые или безжизненно-серые тона. Выгоревшие травы сухо шелестят под ветром. Однако согласись, и такая степь тоже по-своему красива, она тоже...
Но тут внезапно отпрянули в испуге наши кони, да так, что мы чуть не полетели с тобой на землю...
А ведь им и впрямь было отчего испугаться: мимо пронесся какой-то странный предмет. Видишь, он мчится дальше, подпрыгивая и вертясь.
Но ты успокой своего коня, ты скажи: «Не бойся, мой друг, это просто перекати-поле, то самое, о котором нам уже рассказала буква «П».
Здесь бы и кончить этот рассказ, если бы не одно обстоятельство. Таких степей, в которых травы растут, как росли когда-то, сами по себе, таких степей на Земле осталось совсем мало. Большую часть их давно распахали. Уж очень плодородна степная почва — чернозем. На ней вызревают отличные урожаи пшеницы, кукурузы, сахарной свеклы. Ну а там, где еще сохранились природные, целинные степи, в них пасут большие отары овец, стада коров, табуны лошадей. Потому что лучшего корма, чем степные травы, не сыщешь.
Нас везут быстроногие олени на санях-нартах. На высоких легких нартах везут нас не по снегу, а по зеленой летней тундре. Здесь испокон веков так ездят. Потому что на колесах по тундре проехать просто невозможно.
Ч-ш-ш, ч-ш-ш! — скребут деревянные полозья по торфяным кочкам, по мху и лишайнику, по осоке и цветам. Чоп-чоп!— чмокают копыта по сырой земле. Бегут олени вытянув шею, и кажется, низкое заполярное солнце лежит у них на рогах. А за полозьями тянется мокрый след — много воды в летней тундре...
Бегут олени, качаются нарты, едем мы и думаем: почему много воды в тундре?
Конечно, мы знаем, что летом часты здесь ненастные дни с туманами и обложными дождями. Однако дожди-то эти — не дожди, а так, дождики, мелкие, моросящие,— просто низкое, серое небо сеет мокрую пыль...
Знаем мы и про обычные в здешнюю долгую-долгую, холодную зиму метели и пургу. Однако, в общем-то, снега в тундре выпадает немного — чуть не вдвое меньше, чем в нашей средней полосе. И пурга не столько прибавляет снега, сколько переметает его с места на место. За год тундре достается со всеми дождями и всеми снегопадами влаги не больше, чем степи... Так почему же в степи земля летом томится от жажды, иссыхает до каменной сухости, а здесь болотцем хлюпает под ногами оленей?! Почему?
Но мы уже и сами ответили на этот вопрос: лето — холодное! Низкое солнце Севера греет вдвое слабее, чем степное, значит, и вдвое меньше испаряет оно влаги, вдвое меньше сушит землю. Да к тому же за короткое, двух-трехмесячное, и прохладное лето почва в тундре оттаивает всего сантиметров на 30—40, редко глубже. А под этим тонким слоем земля вечно скована льдом. Он не пропускает воду, и поэтому вся она скапливается наверху...
Чоп-чоп! — бьют оленьи копыта. Ч-ш-ш, ч-ш-ш! — скребут полозья. Мы сидим на нартах и думаем уже о другом: почему же тогда такие растения в тундре? Листочки у них маленькие, жесткие, блестящие или покрытые, словно войлочком, густыми волосками. Ведь все это для того, чтобы сохранять, беречь влагу, будто ее здесь в обрез! Но земля-то здесь сырая: гляди, она прямо-таки напитана водой! «В-о-д-о-о-й!» — подхватил ветер и понес, понес слово по открытым от горизонта до горизонта просторам тундры. Ветер здесь, как в степи, гуляет, ничем не стесняемый, и сдувает, слизывает влагу с листьев, сушит их нещадно. А в почве хоть и много воды, но от вечно ледяного ложа она и сама холодна как лед и для корней почти недоступна — словно бы и нет ее. Вот и приходится здешним растениям, живя в воде, очень бережливо расходовать ее, чтобы не погибнуть от засухи...
Чоп-чоп! — бьют оленьи копыта. Ч-ш-ш, ч-ш-ш! — скребут полозья по мху и лишайнику, по цветам и ягодам... А это что такое? Смотри: вон ива, а вон березка, сосна, лиственница... Но как они малы — макушкой едва дотянутся нам до колена! Как кривы они — их тонкие стволики совсем изогнулись, прижались к земле, словно ищут у нее защиты. От кого?
Сейчас узнаем, от кого. Только теперь пусть олени везут нас уже не по летней, а по зимней тундре. На высоких легких нартах по снегу, по сухому пушистому снегу.
Скрипят полозья в тишине морозной ночи. Два месяца теперь мы совсем не увидим солнца... Бегут олени, и над их рогами на черном небе разгораются и меркнут сполохи полярного сияния — лиловые, зеленые, пурпурные. Словно многоцветные покрывала развесила Снежная королева. Сказочно красивы они, но холодны и чужды, как звезды...
Мороз — за сорок. Пар от дыхания, не отлетев с губ, вымерзает ледяными кристалликами. Они сталкиваются друг с другом, и слышится шорох, как вздох. Тогда люди говорят: «Это — шепот звезд».
Но не часто ночует тишина в зимней тундре. Вот уже меж небом и землей из темноты со свистом понеслись снежные космы. Завыла, застонала вокруг, загремела пурга. Ветер валит с ног. Резкие струи жестких снежинок-кристаллов сдирают, как железной теркой, кожу с ветвей, ломают неукрытые в спасительных сугробах стебли. Но под защитой снега здешним растениям не страшны ни мороз, ни острые когти пурги. Поэтому-то стройные и высокие в лесах березы, ивы, сосны, лиственницы в тундре обернулись кривыми карликами. Жмутся они к земле и спокойно в снежном укрытии ждут урочной поры. Завязанные еще осенью почки их с готовыми бутонами цветов, с готовыми листьями не потеряют и часа — откроются с первым теплом. Иначе разве успели бы здесь растения процвести и хоть немного прибавить в росте! Правда, в таких условиях растут все же они как нигде медленно. Однажды в тундре нашли карликовую лиственницу. Ей исполнилось ни много ни мало 433 года, а ствол ее был в ладошку шириной — всего 6 сантиметров — и менее метра длиной...
Скользят нарты, бегут олени. И, как олени, бежит время. И вот уж в январский полдень солнце краем глаза глянуло на тундру. Лиловым и розовым засветились ее снега. А потом с каждым днем все выше всплывает солнечный круг. Наконец в июне арктическая весна, стремительная, как поток на крутом склоне, в неделю преобразила эту землю...
Чоп-чоп! — снова чмокают копыта. Ч-ш-ш, ч-ш-ш! — снова скребут нарты по зеленому мху, по сизому лишайнику, по сочной траве, по цветам, цветам, цветам, В июле тундра густо до горизонта усыпана ими. Синие, как ясное небо, незабудки и горечавки, красные, как вечерняя заря, полярные маки и мытники, розовые, как облака на закате, астрагалы, желтые одуванчики... А рядом по ложбинам еще сереют оседающие сугробы.
Два месяца солнце ни на час не оставляет небосвода. И пусть оно не очень-то греет, но два месяца растения круглые сутки не закрывают своих устьиц, круглые сутки перерабатывают углекислоту в питательный сахар. Два месяца незаходящего солнца жадно живет зеленая тундра...
А там в сентябре уже закружатся первые метели и ударят первые морозы. На семь—девять месяцев, на долгую пору холодов и полуночной тьмы растения тундры впадут в оцепенение, погрузятся в глубокий сон. Многие из них — брусника, багульник, водяника, клюква — уйдут под снег, не сбросив своей вечнозеленой листвы. Зато они, как и одетые вечнозелеными иглами хвойные деревья, пробудятся к жизни, лишь только поздняя арктическая весна дохнет теплом на тундру. Им не потребуется тратить ни времени, ни запасенных питательных веществ на строительство новых листьев...
Однако пришло время нам оставить тундру — северный предел зеленого покрова Земли. Дальше до самого полюса в белом безмолвии лежит ледяная пустыня. Нас же сейчас ждут другие края.
Но когда мы доберемся до последней буквы алфавита, мы возвратимся в тундру и узнаем кое-что весьма любопытное о ее главном растении. Впрочем, на Земле не найти и уголка, где бы не встречалось это необыкновенное, прямо-таки фантастическое растение.
Секрет его жизни — в его луковице. Она прячется под землей, и в ней, как в кладовке, хранится запас питательных веществ. Они-то и поддерживают жизнь растения, когда его надземная часть уже погибает, и в долгое засушливое лето, и в долгую ледяную зиму. Но это еще не все.
Тюльпану, как и другим весенним первенцам степи, на весь жизненный цикл отпущено только две-три недели — две-три недели между последним заморозком и первым зноем. Нет, не успел бы тюльпан вырасти, чтобы рассыпать спелые семена. Ведь большинству других растений на это требуются месяцы, целое лето! Но тюльпан к решительным дням своей недолгой жизни под солнцем готовится заранее, еще там, в темноте подземелья. В луковице к нужному времени уже ждут выхода почти совсем готовые и стебель, и листья, и даже цветок. Чтобы
пробить толстый и часто твердый слой земли, три листа тюльпана сложены пока как плотный клин. Этот защитный конус прикрывает нежный стебель и цветок. Выйдя к свету, листья разворачиваются, образуя воронку. Она ловит дождевые капли, и те аккуратно скатываются к основанию растения, к его корешкам. А вскоре раскрываются и огненно-красные, ярко-желтые, реже розовые или белые лепестки тюрбаноподобного цветка...
Коротка весна — пройдет, не заметишь. Осыплются лепестки, высохнут, обломаются листья и стебель. Словно бы и не станет тюльпана. Но жизнь его продолжается, хотя уже и без солнца, в луковице. Над ней, за толстым пластом земли, отзвенит сухим зноем лето, отсвистит ледяными ветрами зима, а к следующей весне вновь взойдет красавец цветок — будто в шелковом тюрбане маленький халиф из восточной сказки.
Уж если в этой книжке, странствуя по алфавиту, нам где-нибудь и следует испугаться, то, конечно, именно здесь — у буквы «У», которая ведет нас к у-у-у-жасному дереву...
В местах, где оно растет, называют его «упас» или, точнее, «погон упас», что в переводе означает «дерево яда». Шире оно известно под именем «анчар».
В пустыне чахлой и скупой,
На почве, зноем раскаленной,
Анчар, как грозный часовой,
Стоит, один во всей вселенной...
Это стихотворение Пушкина ты, может быть, знаешь. Оно так и называется: «Анчар». Его звучные строфы чеканны и суровы, как удары меча:
И вот мы сейчас сами познакомимся с «деревом яда» и для этого перенесемся в гилею, во влажный тропический лес...
— Э-э-э-э! — воскликнешь ты, мой внимательный спутник. — Э-э-э! — скажешь ты. — Тут что-то не так: ведь у Пушкина ясно написано: «В ПУСТЫНЕ чахлой и скупой...» а буква «У» отправляет нас в тропический лес! Кто же прав?