Трудно поверить, что такая нежная насекомоядная птичка способна выносить свирепые морозы высокогорий и не покидает их даже зимой. Великолепно приспособленный к скальному образу жизни, стенолаз находит в скалах убежище с теплым микроклиматом и поэтому переносит низкие температуры без особого ущерба для себя. Он умеет отыскивать пищу там, куда не поднимается ни одна насекомоядная птица. Стенолаз - рекордсмен среди них в этом отношении. Так, в Гималаях выводок стенолазов был встречен над одним из высочайших перевалов на абсолютной высоте 6300 метров над уровнем моря, в царстве вечного снега и льда. Они и здесь умудрялись находить себе пропитание на отвесных, нагреваемых солнцем скалах.
Пока я наблюдал за стенолазом, надеясь выследить гнездо, в соседней осыпи оживленно засновали под камнями маленькие серые зверьки, пищухи, или, как их еще называют, сеноставки (за привычку заготовлять сено), довольно обычные в горах Памира. Маленькие пищухи - близкая родня зайцев. Живут они в осыпях или россыпях камней и местами очень многочисленны. Они быстро размножаются, но и гибнут тоже в немалом числе, составляя излюбленное меню филинов, соколов, горностаев, лисиц, волков - в общем, всех пернатых и четвероногих хищников Памира. Однажды я видел, как ловил пищух беркут. Он расхаживал по осыпи, только что озаренной лучами взошедшего солнца, заглядывал под камни и иногда подолгу замирал на одном месте - караулил.
Стенолаз исчез и больше не появлялся. Или это был просто бездомный бродяга, или гнездо находилось далеко отсюда. Нужно было продолжать поиски колонии клушиц. Выбрав еще один перспективный маршрут, я тяжело вздохнул и вновь пополз вверх.
Только к вечеру в сильно разрушенной скале я нашел группу старых, увы, опять старых, гнезд. Неудача была очевидна - пора было спускаться. Я искал явно не там, где надо.
Из скального лабиринта я вышел только на закате, проделав напоследок стремительный спуск по большой, метров триста в длину, осыпи. Катание с осыпей - единственное развлечение среди сменяющих - друг друга трудных подъемов и утомительных спусков. Нужно только выбрать хорошую осыпь, достаточно сыпучую, из мелких камней и с хорошей крутизной. По такой осыпи можно нестись вниз сломя голову, делая огромные прыжки и скользя при приземлениях и толчках вместе с осыпающимися камнями. Местами удавалось развивать порядочную скорость.
Выбравшись на открытый пологий склон, мягко спускающийся к плоскости долины, я сразу же попал под удары свирепого, холодного ветра. Солнце уже село, холодные тени закрыли долину, скрывая детали ландшафта, и только обширные пятна наледей четко выделялись в наступающей темноте.
Гнезда клушиц мне удалось найти только чуть ли не месяц спустя в ста с лишним километрах от Аличурской долины. Лагерь Леонида, к отряду которого я успел присоединиться, стоял в верховьях Оксу. Проработав целый день в теплом ущелье реки Беик, правого притока Оксу, я возвращался в лагерь напрямик, пересекая обширное пространство, заваленное крупными древними моренами. Когда-то, во время оледенения, здесь было царство льда, и сейчас бескрайние пространства, погребенные моренными холмами, напоминали о былой мощности ледников.
Неожиданно я попал в небольшой скалистый каньон. Стены каньона были сложены красивыми красноватыми скалами. Я решил отдохнуть в этом тихом месте.
Однако не прошло и нескольких минут, как жутковатые завывающие стоны заставили меня вскочить на ноги. Звуки были совершенно демонические и доносились из-за поворота ущельица. Я поспешил туда. Когда я завернул за угол, крики смолкли, и в конце ущелья мелькнул силуэт улетавшей клушицы. В стене, что возвышалась передо мной, чернела дыра, края которой были заляпаны птичьим пометом. Затаившись между рухнувшими глыбами, я стал ждать. Минут через пятнадцать крики возобновились с новой силой. Они явно исходили из этой дырки в стене. В тот же момент появилась клушица. Не замечая меня, она прямо проследовала к дыре, присела на ее край и, оглянувшись, юркнула внутрь. Крики усилились. Это орали голодные птенцы, и, судя по голосам, птенцы уже крупные. Дыра располагалась в самой середине стены, но стена была не более пятнадцати метров высоты, и добраться до гнезда было вполне возможно.
Клушица
На следующий день мы явились к гнезду и, не обращая внимания на забеспокоившихся клушиц, взялись за дело. Забравшись наверх с прочной веревкой, мы укрепили ее как раз над гнездом. Затем Леонид уверенно и ловко спустил меня, как на лифте, прямо к дыре. Как только моя физиономия оказалась на одном уровне с нишей, оттуда с отчаянными воплями стали один за другим высигивать птенцы. Они были уже вполне оперившиеся и наверняка покинули бы гнездо сами на следующий же день. Птенцы выскакивали столь быстро, что я, как говорится, и рта разинуть не успел. Крылья, не привыкшие к работе, не могли долго держать их, и они один за другим приземлились на противоположную осыпь. Одну из молодых клушиц удалось поймать, но с выкармливанием ее ничего не получилось. Она упорно отказывалась брать корм и вскоре погибла от истощения.
Взрослые же клушицы жили в неволе хорошо. Однажды у биостанции поймали подраненную клушицу. У нее было перебито крыло, и она не могла летать. Я сделал ей небольшую вольеру, где она довольно долго жила, быстро привыкнув к людям. Ела она все, что ей давали,- кашу, зерна, мясо, хлеб. Крыло вскоре зажило, но пользоваться им она все равно не могла. Мне наверняка удалось бы привезти ее в Ленинград, но однажды я обнаружил, что вольера пуста. Какая-то сердобольная душа на станции решила дать птичке «свободу», но выпустила на верную гибель - наверняка ее придушила первая же собака.
Пикирующие в бездну
Место было найдено случайно. К вечеру ветреного дня я неожиданно вышел на широкую и какую-то очень уютную седловину. Скальный амфитеатр ограничивал седловину с одной стороны, с другой уходил вверх крутой склон. Громадные геометрически правильные скальные обломки валялись на зеленой поляне седловины, как абстрактная мебель какого-то неведомого великана. И всюду - под скалой, на траве, между обломками камней - валялись кучи уларьего помета, перья, а в пыли под стеной на солнцепеке были выбиты большие лунки - здесь, должно быть, улары «купались», принимая солнечные ванны и очищая оперение от паразитов. Похоже было, что птицы только что покинули это место и сейчас вернутся. Я решил замаскироваться и подождать.
Здесь живут улары
Близился вечер. Погода была плохая; мокрый снег с пронизывающим ветром внезапно накрыл седловину клубящимся облаком. Пришлось уходить. Пересекши седловину, подгоняемый в спину снежной метелью, я начал быстро спускаться - и вдруг наткнулся на группу уларов, поднимавшихся вверх после вечерней кормежки. Крупные серые птицы сразу же оторвались от склона и понеслись наискосок вниз, скользя планирующим полетом на расставленных крыльях. Я даже ружья поднять не успел.
Два дня перед этим я пытался застрелить улара, но меня преследовала неудача. Эта крупная, весом до трех килограммов, птица нередка в горах Памира, но держится чрезвычайно осторожно. Добыть же улара было совершенно необходимо, поскольку в коллекциях Зоологического института не было ни одного памирского экземпляра. Стоял конец мая, и улары на утреннюю кормежку спускались еще очень низко, почти до 4100 метров, а на дневной отдых поднимались на триста метров выше. За два предыдущих дня мне ни разу не удалось подойти к уларам хотя бы на сотню метров - расстояние, необходимое для верного выстрела из малокалиберной винтовки. Подраненного улара обычно взять не удается. Но зато сейчас я нашел место, которого улары явно не минуют ни утром, ни вечером. Имело полный смысл сделать здесь долгую засаду.
...Кажется, я поспел вовремя. Снежные шапки Музкола из лиловых уже превратились в серые, и едва была окончена возня с маскировкой, как раздался первый свист проснувшихся уларов. Трудно описать словами, как великолепно звучат голоса этих птиц в торжественной тишине горного рассвета. Звуки, издаваемые уларами, довольно разнообразны, но особенно приятен протяжный свист - обычный позыв, который слышится особенно часто. Начинаясь с низкой ноты, он быстро поднимается вверх и как бы тает в дрожащем, разреженном воздухе. Первому улару ответил другой, потом третий, и скоро утренняя перекличка была в разгаре. Тщательно осматривая окружающие скалы в бинокль, я, наконец, заметил одного из них метрах в трехстах над седловиной. Он стоял на верхнем выступе скалы, освещенный лучами восходящего солнца, и время от времени свистел. Затем он внезапно исчез - видимо, стал спускаться на завтрак.
А крики уларов уже звенели со всех сторон. Мелодичный свист сменялся особым квохтаньем, которое издает возбужденная птица. Сейчас брачная пора была в разгаре, и некоторые птицы наверняка начали откладку яиц. В гомоне переклички надо мной вдруг раздался стремительно нараставший свист. Прямо на седловину с булькающим, клокочущим криком неслась четверка уларов. Они скользили вниз, расставив свои короткие твердые крылья, с ужасным свистом рассекая воздух. Когда они проносились метрах в пятидесяти над моей головой, стоял такой шум, будто мчался реактивный истребитель. Улары спускались таким манером на кормежку на луга у подножий скал. Они проскочили седловину метрах в сорока от моей засады и вмиг исчезли за перегибом склона. Следом пролетела еще одна группа птиц. Кажется, на этот раз улары решили спускаться по воздуху, хотя нередко они идут вниз пешком.
За долгое время обитания в горах улары потеряли способность к активному полету и с ровного места взлететь не могут. Для начала полета им обязательно нужен наклон. Разбежавшись как следует и несколькими энергичными взмахами крыльев оторвавшись от земли, птица тотчас же переходит на скользяще-пикирующий полет и крыльями больше не машет. Естественно, что такой способ полета связан с потерей высоты, но потеря эта не столь значительна, как можно было бы ожидать, принимая во внимание вес птицы. После ряда однотипных наблюдений мне удалось высчитать, что, преодолев расстояние в полтора километра, улары теряли в высоте четыреста метров. Вернее, они теряли все пятьсот, но примерно сто из них наверстывали вновь при посадке. Это достигалось использованием силы инерции, набранной при полете. Перед самой посадкой на крутой склон, чтобы сбросить скорость, улары меняли угол атаки крыла, резко увеличивая сопротивление воздуха. В результате сила инерции выносила птиц вверх по склону еще метров на сто, и только после этого улары мягко и плавно приземлялись, делая напоследок несколько тормозящих взмахов крыльями.
Крики уларов, как бы обтекая меня со всех сторон, постепенно переместились вниз, туда, где по небольшим лужайкам бродили кормящиеся птицы. Но унывать пока было рано. Если вниз они спустились по воздуху, то наверх-то они обязательно должны подниматься пешком, а тогда уж им не миновать моей засады.
Время шло. Солнце уже поднялось достаточно высоко и часам к девяти утра стало настолько тепло, что я рискнул снять ватник, сильно стеснявший движения. Птицы начали постепенный подъем вверх. Одна парочка поднималась по стенке, под которой я сидел. Они свистели над самой моей головой, сверху даже сыпались камешки, но увидеть птиц никак не удавалось. Другая пара поднялась немного погодя по противоположному склону ложбины, метрах в двухстах от засады. В бинокль было отлично видно, как самка, несколько уступавшая по размерам самцу, то и дело склевывала что-то, медленно и спокойно переступая среди камней. Самец был куда суетливее. Он то подбегал к самке и, вздернув вертикально хвост, начинал с клекотом обходить ее сбоку, волоча крыло по земле, то вдруг отставал и, застыв на некоторое время, озабоченно крутил головой. Закончив обзор местности, он обязательно свистел, а потом, словно спохватившись, начинал торопливо набивать свой зоб» после чего опять устремлялся за успевавшей удалиться самкой. В общем, хлопот ему хватало.
Еще через некоторое время появился одинокий самец. Он двигался по самому дну ложбины, заросшему короткой травой, хорошо выделяясь на свежей зелени. Окраска уларов прекрасно гармонирует с серовато-желтыми склонами гор, и, если птица стоит там, не двигаясь, ее трудно увидеть даже на расстоянии ста метров. На траве же птицы хорошо видны. Пробиравшийся по ложбине улар приближался с каждой минутой и вскоре оказался подо мной в каких-нибудь семидесяти метрах. Легкий щелчок выстрела, и улар забился на месте. Но когда я, ликуя, вскочил на ноги и бросился вниз, птица, теряя перья, несколько раз перевернулась, встала на ноги и вдруг, отделившись от склона, скользящим полетом ринулась вниз. Через какую-то секунду она исчезла за перегибом склона. Делая громадные прыжки, рискуя поломать ноги, я выскочил на тот же перегиб, но улара и след простыл. Успев засечь примерное направление его полета и учтя, что пикировать он начал слишком круто, я стал прикидывать, куда он мог рухнуть.
Дело было почти безнадежное, но как раз тут мне повезло. Тщательно обшаривая склоны в бинокль, я старался не пропустить ни одного движущегося предмета. Вскоре в поле зрения попало стадо баранов, пасшееся под самым склоном горы, примерно в километре от меня. В стаде творилось что-то странное. Часть животных перестала пастись и стояла, подняв головы, а среди них суетился маленький человечек, видимо мальчик-пастух. Вел он себя в высшей степени необычно, и удивление баранов на этот раз было вполне законно. Пастух махал руками, как ветряная мельница, бегая среди овечек, и даже раза два кидался на землю грудью. Затем он некоторое время сидел, видимо отдыхая, а потом неожиданно припустился бежать прочь от стада, к дымившим неподалеку юртам. И, только углядев в его руках какой-то большой предмет, я вдруг понял, в чем дело. Это был мой улар! Тяжело раненный, он не мог хорошо управлять полетом и врезался под склон горы, прямо в баранье стадо. Но приземление было, видимо, достаточно мягким, раз он мог так резво бегать, увертываясь от ловившего его пастушонка. Я представил себе изумление этого мальчугана. Слабых выстрелов из малокалиберки он, конечно, не слышал, и вдруг с неба чуть ли ему не на голову валится улар! В то же время мне стало ясно, что добыча, за которой я гоняюсь без передыха вот уже третий день, снова уходит из рук. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как резво кинуться вниз, наперерез мальчугану.
Объяснение было трудное. Мальчонка плохо понимал по-русски, а я еще хуже по-киргизски. Пришлось прибегнуть к помощи жестов. Я изобразил, как стреляю из винтовки, показал малокалиберные патроны и, наконец, сквозную рану у улара... В конце концов, мне удалось втолковать ему, что к чему. Мальчик безропотно отдал свалившуюся с неба добычу, но из его жалобно моргавших глаз покатились крупные слезины, которые он досадливо смахнул рукой. К счастью, у меня были с собой лепешки, конфеты и целая банка сгущенного молока. Я предложил ему разделить со мной трапезу, и мы славно позавтракали у маленького ручейка. Целая банка сгущенки, которую я безоговорочно предоставил в распоряжение моего маленького приятеля, несколько подсластила горечь утраты, и скоро он уже смеялся, показывая, как свалился сверху улар и как он его ловил. Настроение у него окончательно поднялось, когда я на прощание вырезал у улара желчный пузырь и подарил ему. Желчь улара, как и крупных хищных птиц - бородача, снежного сипа и беркута, очень ценится местным населением как отличное лекарство от многих недугов. А улар был хорош - крупный самец в расцвете сил.
Темнобрюхий улар на гнезде
На Памире обитает два вида уларов - гималайский, или темнобрюхий, и тибетский, или белобрюхий. Тибетский встречается гораздо реже и на значительно больших высотах, чем гималайский, поэтому в дальнейшем речь будет идти главным образом о гималайском уларе. Между прочим, Памир - единственное место в нашей стране, где встречается тибетский улар, характерный обитатель тибетских высокогорий. Гималайский улар намного крупнее тибетского, сильно отличается от него по окраске, да и голоса их тоже, при общей однотипности, хорошо различаются. Поэтому и в бинокль, и на слух отличить один вид от другого нетрудно. Местные жители также прекрасно различают этих птиц. Гималайский улар по-киргизски так и называется - улар, а тибетский имеет совсем особое название - куртек.
Но при всех различиях образ жизни уларов в общем-то один и тот же. Птицы эти строго оседлы, хотя зимой могут предпринимать сравнительно далекие кочевки. Большей подвижностью в этом отношении отличаются тибетские улары. Зимой, в самое тяжелое время, птицы живут небольшими обществами, по десять - двадцать штук, кормясь на свободных от снега участках склонов. Зима на Памире вообще малоснежна, к тому же сильные ветры сдувают снег со склонов, так что найти участки без снега нетрудно. Если же случаются обильные и длительные снегопады, улары пасутся вместе со стадами козерогов или архаров, собирая семена на раскопанных ими участках-копанках. Зимой альпийский пояс бывает целиком скрыт под снегом, да и ниже снега временами бывает достаточно, поэтому улары всю зиму живут в нижних частях склонов. Во время сильных буранов они иногда выходят в долины и в поисках корма забредают даже в поселки. Например, зимой 1960/61 года на биостанции поймали двух уларов, забредших в конюшню.