Вторая ночевка была уже далеко внизу, километрах в десяти от устья. Жарко пылал большой костер. Дров было сколько угодно, и не приходилось беречь, как на Памире, каждую веточку. А на заре, когда лагерь еще спал и утренний воздух звенел птичьими песнями, Бадахшан послал свой первый «привет». Где-то неподалеку раскатились глухие залпы, заполнившие ущелья многоголосым эхом. Обвал! Выбирая накануне место для ночлега, мы учли эту опасность и разбили лагерь под защитой хорошего обрыва, там, где на врезающихся в долину осыпях не видно было свежих сколов на камнях - следов недавнего обвала.
Устье Пшарта особенно живописно. Некогда громадный обвал перегородил ущелье Пшарта перёд самым выходом в долину Мургаба. Вода реки стала фильтроваться сквозь камни завала, оставляя все наносы перед плотиной. Когда-то здесь существовало озеро, еще обозначенное на картах 1880 года. Однако постепенно наносы заполнили всю долину вровень с верхом завала, и озеро исчезло. Ежегодно в июле здесь образуются широкие разливы. Река же течет по илистой плоскости десятками рукавов, чтобы потом низвергнуться вниз, к Мургабу, стометровым каскадом.
Тропа обходит завал, поднимаясь на склон по левому боргу долины.
Взобравшись по тропе на перегиб склона, мы оказались прямо над долиной Мургаба; ее темно-зеленые заросли тянулись в двухстах метрах под нашими ногами. У устья Западного Пшарта долина Мургаба немного расширяется, чтобы потом опять превратиться в непроходимый наньон. Все расширение, отороченное осыпными склонами гор, покрыто буйной зеленью непролазных тугаев. Здесь расположены два урочища, разделенные скалистым отрогом горы, выходящим к реке.
Верхнее урочище, Чаттыкой, все покрыто зарослями; в нижнем, Каракульчоке, заросли чередуются с полянами, покрытыми густой травой, - прекрасными пастбищами для лошадей. Мне больше нравится Чаттыкой. Неповторимо очарование глухих зарослей, наполненных птичьим щебетанием и прорезанных тут и там говорливыми кристально чистыми ручейками, на которые дробится профильтровавшийся сквозь завал Пшарт. И над этим зеленым чудом - чудом вдвойне после пустынь Памира - висят, громоздятся в полнеба гигантские исполины, увенчанные снежными шапками. В лучах восходящего солнца, когда заросли еще скрыты в прозрачном сумраке, вершины сверкают ледяными гранями, как драгоценные камни. Иногда по утрам с главной вершины срываются довольно крупные снежные лавины. Но это происходит высоко и далеко, и только тяжкий грохот и тучи снежной пыли на склонах говорят о размерах лавины.
Мы разбили базовый лагерь в Каракульчоке. Хотя переход для большинства оказался довольно тяжелым, в уюте и покое этого урочища все быстро пришли в себя. Ещё бы - зелень, трава, чудесный воздух и высота всего каких-то 3300 метров. Здесь можно бегать, прыгать, кувыркаться, не опасаясь, что горы завертятся перед глазами, а из носа фонтаном забьет кровь.
Лагерь был поставлен очень быстро. На небольшой полянке засеребрились туго натянутые палатки, задымили очаги.
На следующий день мы вчетвером сделали небольшую разведку вниз по Мургабу, к устью Сарезкола. После урочища Каракульчок долина резко суживается, склоны гор подходят вплотную к реке, спускаясь в бурлящий поток отвесными скалами или обрушивая туда потоки осыпей. Одну отвесную скалу мы обошли сверху, другую, не очень крутую, у самой воды. Затем мы вышли на довольно широкую террасу и здесь наткнулись на сохранившийся участок древней тропы. Широкая и ровная, она была обложена по сторонам крупными камнями.
Пожалуй, это единственный сохранившийся до наших дней участок древней тропы, которая проходила когда-то по Мургабу. Она до сих пор в отличном состоянии и настолько широка, что по ней свободно пройдут вьючные верблюды. Длина сохранившегося участка не более пятисот метров. Эта большая и очень важная караванная тропа связывала когда-то Бадахшан и Кашгар; по ней проходили тяжелые верблюжьи караваны. Пройдя через Памир, тропа спускалась по Западному Пшарту к Мургабу и шла по его долине вниз, до самого Пянджа. Впоследствии Сарезская катастрофа сделала старый караванный путь совершенно непроходимым.
Примерно с километр мы легко шагали по ровной террасе, потом наш путь вновь оказался перекрытым. Прямо в Мургаб крутой скалой обрывалась целая гора. Чтобы попасть в Сарезкол, нужно было перевалить через ее крутой гребень, поднявшись вверх метров на шестьсот. С гребня горы уже виднелось Сарезское озеро. Но времени оставалось мало, и пришлось возвращаться.
Итак, пшартский отряд начал работу. Нам же с Леонидом нужно было срочно возвращаться, чтобы вести другой отряд, с плотом, на Сарезское озеро через Кокуйбель. Мы поднялись на Пшартский перевал за два дня, взяв с собой еще альпиниста Юру Корниенко. К условленному месту мы вышли к вечеру, но здесь оказалось, что машина, которая должна была нас забрать, не дождалась и ушла за час до нашего прихода. Поспешно перекусив в одной из юрт скотоводческой фермы, мы отправились вниз по пустынной долине Восточного Пшарта, оставив наших лошадей на скотоферме: они были здесь нужнее - ящики экспедиции, которые подвезли машины накануне, были горой свалены между тремя юртами, и предстояла еще немалая работа по переброске их вниз. До Памирского тракта отсюда было около тридцати километров. Мы взяли дистанцию одним рывком, выйдя на тракт уже в темноте. Первая же попутная машина доставила нас на биостанцию - и вовремя.
Кирилл Владимирович уже был на месте и организовывал сарезский отряд. Кэп сиял. Его детище - плот, построенный по проекту ленинградских инженеров-альпинистов, успешно прошел испытание на озере Рангкуль. Утром машина должна была выйти с первой партией на Кокуйбель. Наледь, преграждавшая дорогу, сильно обтаяла и была отчасти расчищена. В общем, проехать было можно. Караван из десяти лошадей уже вышел туда накануне.
И вот опять Кокуйбель. В долине было теперь веселее: зазеленела трава, стало больше птиц. По мере того как мы постепенно спускались вниз, долина становилась все шире и пустыннее. Кочковатые, сильно засоленные луга жались к самой реке, а по краям поймы тянулись обширные невысокие террасы, ровные, как стол, сплошь усыпанные мелким щебнем, покрытым черным пустынным загаром. Эта черная пустыня производила неизменно гнетущее впечатление. Машины, проходя, сбивали пустынную корку, оставляя беловатый след.
Лагерь пришлось разбивать на высоте 3800 метров, недотянув всего восьми километров до нужного места. Но террасы кончились, а дальше в Кокуйбель впадал непроходимый для машины приток, подступы к которому закрывала кочковатая трясина. Долина у лагеря была еще типично памирской: жесткие скудные луга, пустынные пологие склоны и холодный ветер с утра и до вечера. От лагеря долина круто падала вниз на запад, в Бадахшан; близость его сказывалась и в том, что вдоль обрывов террас, в подветренных местах по краям лугов росла ива. Но что это была за ива - приземистые карлики около двадцати сантиметров в высоту! В болотцах у лагеря мы обнаружили даже жаб. Зеленая жаба - единственный представитель класса земноводных, обитающий на Памире. Пресмыкающихся здесь вообще нет. Да и эти жабы живут в очень немногих местах и исключительно у теплых источников, не замерзающих зимой. Такой теплый источник мы впоследствии обнаружили и вблизи лагеря.
Когда первая группа разведчиков должна была выступить на Сарез, я ухитрился тяжело заболеть, видимо сильно простудившись. Я валялся в палатке посреди кипящего работой лагеря, изнывая от бессильной ярости на недуг. Не помогали ни лекарства, ни пенициллиновые уколы, которыми лечил меня Кирилл Владимирович. Мне становилось все хуже. Леонид с караванщиками проторили первую тропу на Сарез и вернулись, а я все лежал. В конце концов, было решено отправить меня в Чечекты. Однако машина должна была прийти не раньше чем через два дня, и Леонид, вместо того чтобы снова идти на Сарез - на этот раз с досками для плота,- поскакал к Памирскому тракту. Проехав без остановок восемьдесят шесть километров, он утром вышел на дорогу и отправил в наш лагерь за мной первую же попавшуюся машину. Машина пришла вовремя: у меня уже начался бред. В Чечекты современная медицина в лице здоровенного доктора физической станции быстро поставила меня на ноги, но было потеряно пять драгоценных дней.
А за эти дни произошли важные события. Путь на Сарез был освоен. Особенно трудным оказался последний участок - крутой спуск с перевала Казанкуль по заваленной осыпями щели. На шесть километров пути приходился один километр падения. Пришлось здорово поработать, чтобы сделать едва намеченную в каменном хаосе тропу пригодной для лошадей. В бухту Казанкуль были доставлены части плота, и Вильям начал сооружение нашего «Кон-Тики». Тишина бухты оказалась обманчивой. Среди дня, когда Вилли с помощником самозабвенно трудились, надувая автомобильные баллоны, раздался знакомый треск камнепада. Ребята опомнились и кинулись под спасительный скальный навес, только когда камни запрыгали вокруг, как мячики, взбаламучивая в бухте воду. Один из камней угодил в только что надутый баллон, который взвился высоко вверх, со свистом выпуская воздух через пробитую дыру. Нависающая скала в глубине бухточки оказалась, таким образом, как нельзя более кстати; там и разбили палатку.
Скоро плот был собран и солидно покачивался у берега на легкой волне, ожидая пассажиров. Мешкать было нельзя. Первый же камнепад мог превратить его в кучу резинового утиля.
Поэтому кэп с Леонидом вышли в первый рейс к устью Мургаба искать подходящее место для базового лагеря. Потом небольшой отряд во главе со Станюковичем отправился в дальний рейс через все озеро в западный его конец, к Ирхтской метеостанции. Когда я, излечившись от своих недугов, прибыл обратно в базовый лагерь на Кокуйбель, там как раз ожидали возвращения Кирилла Владимировича из этой разведки.
Несколько слов о плоте. Он был построен по образу и подобию бессмертного «Кон-Тики», но вместо бальзовых бревен палуба покоилась на двух больших зеленых колбасах. Каждая колбаса представляла собой длинный ряд надутых баллонов от ГАЗ-51, зашитых в брезентовый чехол. Полая сердцевина такого столбика из баллонов была набита надутыми до отказа волейбольными камерами. Весь плот крепился плотными веревками. Он был прочен, спокойно поднимал две тонны груза и при помощи двух подвесных десятисильных моторов «Москва-2» развивал скорость до десяти километров в час. По центру плота в первой его трети укрепили мачту, на которой при попутном ветре разворачивали парус. Впоследствии на этом парусе я под критические и одобрительные возгласы окружающих намалевал мрачный лик голуб-явана, снежного человека, - лик, который рисовало нам наше неуемное воображение.
Мне так не терпелось попасть на легендарный Сарез, что я, не дожидаясь возвращения Станюковича, пошел туда с первой же партией лошадей, доставлявших на Сарез продовольствие и горючее. Вместе со мной шел Саша Мирошниченко. Облезшее под жестоким солнцем лицо его светилось энтузиазмом. Великолепный спортсмен (первый и второй разряды по атлетике, боксу, стрельбе) и любознательный географ, он был одним из лучших работников экспедиции.
Два наших караванщика, почтенные аксакалы, оказались опытными в своем деле людьми. Как выяснилось, они водили караваны еще самого Н. П. Горбунова, возглавлявшего знаменитую Памирскую экспедицию 1928 года. Экспедиция эта положила начало исследованиям, в результате которых были стерты белые пятна на картах Памира и наука получила громадное количество фактов о доселе малоизученной горной стране.
Путь был довольно долгий. Десять километров мы шли вниз по долине, сохранявшей на всем своем протяжении типично памирский облик. Только трава на лугах стала выше и зеленее. Затем у небольшого красивого озерка, где отчаянно беспокоилась пара травников, тропа резко свернула влево, вверх по щели Казанкуля, левого притока Кокуйбели.
Небольшая, ровная, как бы аккуратно вырезанная в скалистых склонах долинка (она действительно была вырезана ледником) круто уходила вверх к перевалу. Вся она была покрыта сочной травой. Здесь суетилось великое множество птиц: большие стаи жемчужных вьюрков, хлопотливые общества горных коноплянок, горихвостки, каменки, завирушки... В воздухе носились скалистые и городские ласточки. Они уже начали лепить свои гнезда на скалах по бортам долины. И всюду меня сопровождал заливистый свист сурков, желтыми столбиками торчавших в долине и на склонах среди скал.
Я старался идти впереди, по возможности дальше от каравана, который распугивал животных. У меня была слабая надежда встретиться в этих давно не посещаемых людьми местах с крупными животными - козерогом, волком, а может, и медведем.
Вскоре далеко впереди я увидел человека, быстро спускавшегося вниз. Кто это, неужели Станюкович? Так и есть! Это был Кирилл Владимирович, собственной персоной. Загоревший до черноты, сильно похудевший и веселый, он спешил с Сареза в базовый лагерь и дальше в Чечекты, где срочно требовалось его присутствие.
- Ну, Альдик, все в порядке, - громко забасил он, - плот на ходу, кэп - молодчина. Это, я вам скажу, да! Сарез у наших ног! Прошли без задоринки. Как вы, очухались? Вполне? Не врете? Ну и отлично. Дуйте в гавань, плот будет там завтра в полдень! Ну, пока! За ветер добычи, за ветер удачи! - Он потряс на прощание поднятым вверх кулаком, и мы разошлись.
Перевал Карабулак представлял собой довольно обширную плоскость с двумя мелководными озерками. Эти озерки оказались буквально набиты ангырами, которые с громкими воплями поднялись при моем появлении. На серой поверхности озер остались только немногие птицы, каждая из которых плыла в окружении десяти - двенадцати маленьких пуховых птенчиков. На озерах в обшей сложности кормилось не менее десяти выводков и с полсотни взрослых птиц. Такого скопления ангыров на столь маленькой площади мне еще видеть не приходилось. Похоже было, что их давно не беспокоили.
Мягкие холмы перевала постепенно переходили в гребни хребта, ограждающего Сарез с севера, а к югу круто вниз уходила ведущая к озеру щель Казанкуля. Начав спуск, я скоро достиг места, где щель делала крутой поворот, огибая громадную отвесную скалу. Под скалой белели две натянутые первой партией палатки - здесь ночевали шедшие на Сарез караваны. Вскоре подошли лошади. До темноты было уже немного времени; пришлось заночевать: оставшиеся впереди шесть километров были для лошадей самыми трудными.
Раннее утро. Навьюченные лошади одна за другой начали спускаться вниз. Бедные коняги! Они шли, осторожно переставляя ноги с камня на камень, то и дело оступаясь. Путь, по которому мы шли, можно было назвать тропой только с большим преувеличением. Едва намеченный, лишь оббитый копытами след, петляя, круто спускался в каменном хаосе. Во многих местах на камнях темнела засохшая кровь: оступаясь, лошади то и дело ранили себе ноги. Вся долина Казанкуля была завалена осыпями и камнепадами, а мелькавшие повсюду свежие сколы свидетельствовали о том, что процесс этот продолжается и поныне.
День был теплый, а в глубокой, закрытой от ветра щели стояла настоящая жара. Чувствовалось, что мы уже намного спустились вниз. Дышать стало легко, появились первые пресмыкающиеся, маленькие красивые ящерицы с желтыми пятнами по бокам головы - гималайские агамы. Мы опять спускались в Бадахшан. Об этом свидетельствовали и редкие кустики шиповника и черной смородины, встречавшиеся кое-где у тропы.
Озеро открылось неожиданно, за одним из поворотов. В провале между красными склонами гор заблестела неподвижная зеленоватая цоверхность воды. Мы невольно прибавили шаг. И вот наступил волнующий миг: мы лежим на берегу Сареза и жадно пьем холодную слегка мутноватую воду... Здесь недалеко еще устье Мургаба, и вода не успевает полностью очиститься от взвешенных в ней частиц. Берег тут очень неудобен - каменные осыпи уходят прямо в воду. Только у скалы, где белела палатка, камней было поменьше. Здесь мы развьючили лошадей, и караван без задержек тронулся вверх: в случае камнепада здесь лошадей не спрячешь!
Теснина Мургаба
Сарезское озеро - это затопленная долина Мургаба. Берега его - отвесные скалы или живые осыпи, уходящие прямо в воду, - совершенно непроходимы, и здесь очень мало мест, где можно высадиться на берег. К тому же теснина озера - гигантская аэродинамическая труба, вытянутая с запада на восток, и сильнейшие штормы, разгоняющие по озеру крупную волну, бывают тут чуть ли не ежедневно. Временами, даже при полном штиле, на озере внезапно возникают сильнейшие волнения, вызываемые, видимо, колебаниями дна озера. Легко себе представить условия нашего плавания. Даже обладая великолепным плотом, мы отнюдь не чувствовали себя хозяевами озера. Оно все время держало нас в страхе божьем своими штормами и камнепадами.