Увлекшись поиском новых данных о гитлеровцах, ребята не заметили, как попали в район пустынных улиц.
Казалось, уже все осмотрели и можно возвращаться к своим, когда Костю поманил к себе долговязый фашист с молниями на петлицах и на рукавах.
«Эсэсовец», — подумал Костя про себя и с независимым видом шагнул вперед.
Фашист больно ударил его по лицу и что-то закричал. Константин не мог разобрать его слов, да и не знал он немецкого языка. Понял одно — фашист страшно зол и угрожает ему. Потом подошел второй эсэсовец с крестом на груди. Он хотя и плохо, но говорил по-русски.
Одно слове немец повторял чаще других: «Шпион! Шпион!»
Потом фашисты долго таскали его по городу, били рукояткой пистолета по голове и все грозились пристрелить.
Остановились около ямы. Фашист поиграл перед его носом черным дулом пистолета, поскалил желтые зубы и… нажал курок. Выстрел прогремел неожиданно. Острая боль обожгла подбородок и отозвалась где-то у затылка. Глаза заволокла темная пелена.
Очнулся он в яме. Было холодно и сыро. Сколько времени он пролежал в ней, сказать трудно. Попробовал приподняться. Удалось, но с большим трудом. Голова болела, шея тоже. Рубаха мокрая. Попробовал — кровь. Рядом, уткнувшись в землю, лежал человек. Он толкнул его, потом позвал тихонько:
— Дядь, а дядь… Лежачий не отозвался.
«Мертвый», — подумал Костя, и от этой мысли стало жутко.
С трудом выкарабкался наверх. Темнело. Вокруг ни души. Солдаты ушли, решив, видимо, что он убит. Где-то вдали продолжали громыхать взрывы.
Потом, словно из-под земли, появился Колька. Испуганный и озябший, он был похож на котенка. Они ничего не сказали друг другу. Да и что говорить. Надо скорее бежать, бежать к своим…
* * *
Это была его последняя разведка. Потом попал в госпиталь. Здесь-то и нашла сына Мария Федоровна.
…Кончилось лето. Кончилась и военная служба Константина. Мать увезла его в узбекский город Коканд, подальше от фронта. Там он окончил десятый класс, а в 1943 году приехал в Москву, поступать в авиационный институт.
В авиационный его не приняли. Нет, не потому, что не прошел по конкурсу. Просто опоздал. Посоветовали поступать в МВТУ.
Семестр за семестром шла учеба. С жадностью слушал Константин лекции по механике и физике. Учился он вдумчиво.
Когда стали читать теорию движения ракет, учеба предстала в ином свете. Сколько интересного было в этой науке, и столь близка была она к его юношеской мечте, что он всего себя без остатка отдавал новому предмету. А сколько книг он перечитал по этим самым двигателям! Знал всю историю от Циолковского до наших дней.
В общежитии их было пятеро: Павлов Борис, Коговцев Иван, Бондарчук Леонид, Ануфриев Владимир и Константин. Все пятеро с одного курса, из одной группы. Все пятеро одержимых, влюбленных в свою будущую специальность «до мозга костей». До поздней ночи слышали стены маленькой студенческой комнаты споры о ракетах и космосе, о зазвуковых скоростях и межпланетных полетах, о квантовой теории и кибернетике.
После защиты дипломного проекта Константин получил назначение на завод в Златоуст. Мечты о космосе разбились на обычные будни обычного завода. Ну, что тут будешь делать? Бежать, искать заветную дорожку? А как же долг, совесть? Нет, он не мог оставить завод.
Ушел в работу весь, с головой. Производственные дела у коллектива шли незавидно. Количество сдаваемой продукции не соответствовало возраставшему плану. А от завода требовали все больше и больше изделий. И вот тогда родилась в конструкторском бюро идея автоматической линии. Претворяли ее в жизнь инженеры с практиками вместе.
Не жалея ни сил, ни времени, Константин «колдовал» с товарищами над схемой линии.
Перед пуском автоматической сутками не уходили с завода. Ребята ходили как шальные, едва держались на ногах. Комсомольцы протащили в цех огромный плакат «Даешь автоматическую линию!». Легко сказать: даешь. Недоделок уйма, в сроки поджимают. Да и опыта не было. Ведь впервые пускали автоматический цикл. И все-таки «дали».
* * *
Потом пришло извещение, что его приняли в аспирантуру. Последние дни на заводе все сильнее чувствовал подбирающуюся к сердцу тоску. Жаль было расставаться с теми, кто помог ему получить первую трудовую закалку, помог вникнуть в ритм производства.
В Москве состоялось знакомство с его новым учителем. Научным руководителем был у него известный академик, один из зачинателей отечественного ракетостроения. Еще до их первого знакомства он много слышал о кем и читал. Сотрудник ГИРДа, конструктор первых ракетных ЖРД, крупный теоретик… Под началом такого можно многому научиться, многое познать.
Как начался путь в большую науку. Однажды академик вручил ему маленькую книжонку:
— Прочитайте, Константин Петрович. Любопытная вещь, притом уникальный экземпляр. Мне его подарил Константин Эдуардович.
Константин держал в руках одну из тех книг, которые были изданы в Калуге много лет назад на средства К. Э. Циолковского. С волнением листал он страницу за страницей, внимательно просматривал формулы и расчеты, и перед ним все с большей отчетливостью рисовались проблемы лунного полета, полета его мечты.
Отечественное ракетостроение шло уверенно вперед, наглядно показывая, что потенциальные возможности ракет грандиозны. Это блестяще подтверждалось рядом экспериментов, когда с целью изучения состава, плотности и температуры верхних слоев атмосферы в Советском Союзе начиная с 1949 года запускались исследовательские и метеорологические ракеты с различными приборами. В специальных капсулах поднимались собаки и опускались затем с помощью парашютов.
Стала ясна возможность в самое ближайшее время широко использовать ракеты в интересах познания окружающего Землю мира и для полета на другие планеты солнечной системы. Именно эта сторона привлекала внимание Константина. После защиты диссертации он попал в один из институтов Академии наук. Здесь тоже занимались созданием необходимых сложнейших комплексов для изучения космического пространства.
4 октября 1957 года стартовала ракета, которая вывела на орбиту вокруг Земли первый в мире искусственный спутник. С этого дня Константин Петрович еще больше поверил в реальность своего плана. Он перестал быть далекой юношеской мечтой. Да и сам ученый вышел уже из того возраста, когда только мечтают. Он научился сочетать высокий полет теоретической мысли с практикой жизни. Когда-то абстрактная схема звездного неба уже превращалась в штурманскую карту звездолетов.
Советские конструкторы создавали замечательные корабли. Он был знаком с их устройством, знал возможности. Свидетельство тому — два ордена Трудового Красного Знамени, которыми наградила его страна за развитие науки и техники.
Ученых нельзя назвать фантастами. Они живут научным предвидением. Каждый из них, кто работает в области космоса, мысленно достиг Луны и Марса. Константин Петрович тоже «побывал» там. И все же подвиг Юрия Гагарина потряс и его — работника науки. На практике совершилось то, к чему был подготовлен ум, что испытывало сердце. В космос проникли уже не одни только механизмы, какой бы совершенной ни была их автоматика, уже не только растения и животные с Земли, но и сам мыслящий мозг, человеческая воля.
Корабль «Восток»… Был он вехой и на пути ученого. Все вроде было сделано, все проверено. А как проявит он себя там, в полете? Телеметрия соберет и передаст на Землю многие данные, многое расскажет пилот-космонавт. Многое… но не все. Все прочувствовать можно только самому. Он должен лететь.
Так и начался этот путь в космос. Он доказывал необходимость включения в экипаж ученого. Прямо сейчас, на первом этапе. Доказывал страстно, горячо, убедительно. И выдвигал это не как идею — сама по себе она не нова, а как программу научного поиска.
Себя не выпячивал, хотя и были крылья у его мечты. Пусть не обязательно он, пусть другой ученый или конструктор, пусть кто-либо из его товарищей, коллег. Но если позволят ему, он готов.
Не сразу получилось все, как хотелось. Не потому, что не приняли его предложение. Об этом думали и знали раньше. Это должно было быть закономерным этапом на «космическом пути», этапом, без которого трудно продвигаться дальше. Но тогда, в 1961 году, не было еще условий. Многое было не ясно. На первый полет визу давали железная сила вытренированных мускулов, выносливость организма, летные навыки. Вот почему первыми право на полет получили летчики.
В ожидании решения Константин не сидел сложа руки. Он работал, работал много. И в то же время готовил себя. Ему удалось испытать невесомость в полетах на специальных самолетах. Он прошел цикл тренировок. Он упрям хорошим упрямством, он добивался своего.
Он был в звездном полете, в составе экипажа корабля «Восход». Стало быть, сегодня сбылась мечта, к которой он шел почти четверть века.
Еще вчера полет троих в одном космическом корабле мог показаться фантазией… Сегодня — это реальность дня. Помните слова великого Горького: «Все на Земле создано напряжением нашей воли, нашей фантазии, нашего разума. Необходимо, чтобы человек сказал себе: я могу! Не нужно бояться дерзости или безумства в области труда и созидания…»
ВРАЧ С ГОЛУБОЙ ПЛАНЕТЫ
Кто же тот, третий, из экипажа легендарного корабля «Восход»? Кто он, кого мы называем «космическим врачом»? Каким путем пришел он в космос?
Мы разговаривали с ним незадолго до старта. Электропоезд шел в Москву.
Он начинает не сразу. Слова произносит отрывисто, словно отрезает.
— Семья наша медицинская: отец — хирург, мама была глазным врачом. Она у нас была очень веселая, добрая и все умеющая. Лечила людям глаза, а очень любила математику. Знала три иностранных языка. Выучила сама. «Потрудишься — научишься», — любила она повторять народную пословицу.
Мама хорошо рисовала. У нас дома много ее картин. Любила петь и играть на пианино.
Она умерла, когда мне было четырнадцать лет…
Он помолчал.
— Однажды ночью мы бродили с отцом по городу, по старым московским переулкам, — продолжал он после некоторого раздумья. — Блестел мокрый асфальт. Фонари светили в мглистом воздухе. Тогда я спросил отца: «Как мне быть?» Он добродушно рассмеялся: «Выбирай сам!» — а потом добавил: «Да велика ли твоя жизнь? Подожди, не торопись, до всего очередь дойдет. Подрастешь немного и решишь сам… Поступай, как хочешь, только учись хорошо и в люди выйдешь».
Отец не раз рассказывал о своем трудном пути. Это была тяжелая и суровая школа жизни. У мамы она была не легче.
Может быть, ее увлечение точными науками передалось и Борису. Правда, не в теоретическом, а прикладном виде. Мастерил радиоприемники и различные устройства. Хотелось, чтобы за него все делали автоматы…
На столе, над кроватью и везде, где только можно, монтировал кнопки и тумблерчики для того, чтобы радио и свет можно было включать, не вставая с дивана. Дверь и окно открывали специальные моторчики, даже ящик стола выдвигался и задвигался по «желанию» владельца. Ребята говорили: «Комната лентяя». А ему нравилось. Правда, хаос кругом был страшный.
— Когда учился в десятом классе, собрал телевизор на восьми лампах. Качество изображения было неважным, слабеньким, зато телевизор получился легким и маленьким.
После школы подал документы в медицинский. Почему? Сам не знаю. Ребята говорили:
«Зря ты, Борис, пошел в медики».
«Это почему?» — спрашиваю.
«Ну, что хорошего с трупами возиться? Пенициллин больным прописывать? То ли дело — радиоэлектроника. Кибернетические машины строил бы».
Но я твердо верил, что с техникой кончено. Даже телевизор свой подарил товарищу. Твори, мол, дальше, я по врачебной стезе пойду…
Так думал тогда. Но ошибся. На лечебном факультете было много интересного. Ребята занимались в разных кружках, днями и ночами пропадали в анатомичке, а меня потянуло на кафедру физики. Там под руководством профессора Левинцева студенты-старшекурсники колдовали над созданием медицинского оборудования.
Это было по душе Борису. Представьте: радиотехника и медицина. Что может быть интереснее? А глазное — простор.
Каких только аппаратов не придумывали! Идеи рождались каждый день. А вот с воплощением их было трудновато: то одной детали не хватало, то другой.
Собрал как-то профессор студентов и предложил:
— На кафедре вам тесновато, ребята. Вот рекомендательное письмо в НИИ медицинских инструментов и оборудования. Кто хочет, может туда пойти.
Желающие, конечно, нашлись. Ну и Борис тоже пошел. Встретили студентов хорошо. Да и простору для «дерзаний» там было больше.
В те времена частенько Борис задумывался над тем, что же его больше влечет: инструментальная медицина или обычная, клиническая. Выбрать не так-то просто. Много интересного есть и там и там.
Борис пошел третьим путем. Поманила и увела за собой космическая медицина. Сейчас уже забылось, с чего это началось. Кажется, была заметка в журнале. Запоем читал статьи о физиологии и психологии высотных полетов, перегрузках и невесомости. Говорят, у каждого есть призвание. Нужно только найти его.
Помог случай, а вернее, один знакомый. Перешел тогда Борис на шестой курс. План был такой: работать и учиться. Поначалу все казалось простым. Отсидел на лекциях или отдежурил в клинике, а потом — до ночи в научно-исследовательском институте. Там и учебник можно почитать и конспекты полистать. Но легко давать себе обещания и труднее выполнять их!
Навсегда запомнилась Борису зима 1961 года — тогда шла подготовка космического полета. Отобранные для первых рейсов кандидаты в космонавты проходили тренировки в сурдокамере. Борис Егоров дежурил у регистрирующих приборов. Рядом, за толстой, звуконепроницаемой дверью находился будущий командир звездного корабля. Испытание на длительное одиночество. Проходят сутки за сутками. За стеной кипит жизнь, а туда не проникает снаружи ни один звук. Точно по расписанию выполняли космонавты задание психологов, работали с красно-черной таблицей. А Борис все думал, как трудно, должно быть, оставаться наедине с самим собой.
Валерий Быковский проходил эксперимент первым. В маленький глазок и на экранах телевизоров было видно, как он расхаживал, меряя шагами короткое расстояние от стены до стены. Тогда-то Борис слышал, как читает стихи Герман Титов, певучий голос Павла Поповича.
В лаборатории все время жили ответственность и тревога. Ответственность за качество эксперимента. Тревога — за человека, который там, за стеной. Ведь это были первые эксперименты.
Работа увлекала. Электрофизиология, которой Егоров начал заниматься серьезно, открывала новые горизонты в науке, ее границы каждый день раздвигались, и порой казалось, что за ними лежат своего рода неведомые страны, которые ему предстоит еще открыть.
Каждый день он приходил в лабораторию. По вечерам, когда кончался рабочий день и большинство сотрудников уходило, в институте все менялось. Будто тишина оставалась хозяином всего. Набирал груду отчетов и зачитывался ими до поздней ночи. Тишина и безлюдье помогали сосредоточиться, и наедине с томами и папками Борис предавался размышлениям.
Все больше сужался круг интересующих его проблем. Путь был окончательно избран. Говоря научным языком, он стал заниматься вопросами полиэффекторной оценки состояния рецепторов вестибулярного аппарата. Того самого аппарата, который столь подвержен влиянию невесомости. Помните полет Титова? Тогда об этом писали много.
Вредна или нет длительная невесомость? Как найти ответ?
И в чем трудность — пока еще врачи в космических полетах не принимали участия. Правда, они незримо «присутствовали» в кабине корабля в виде датчиков телеметрии. Но ведь датчик всего не расскажет.
С жадностью набрасывался Борис на все новинки. Выискивал в библиотеке журнальные статьи, посвященные проблемам космической медицины. Но работа требовала гораздо большего теоретического багажа. Снова надо было садиться за книги, вспоминать физику и электротехнику, да и другое. И не только вспоминать, но и продвигаться дальше, на новую ступень. Перед окончанием института Егорова назначили младшим научным сотрудником. А вскоре включили в группу врачей-парашютистов, которые должны были обследовать космонавтов на месте приземления. Легко сказать: врач-парашютист. Первым Борис уже стал, а вот вторым…