— Не горит, — сказал он с усмешкой. Хотя лоб у него горел. Душа — тоже.
— Хэ-хэ. — Мордухай толстым пальцем постучал себе по виску. Мол, рехнулся наш умник.
Так был посрамлен заносчивый варвар, который не мог мириться с неволей. Красс торжествовал. Он одержал победу над строптивцем…
Красс пожаловался Едиоту:
— Письмоводитель мой… захворал. Не поможешь ли пересчитать добычу? Я не знаю здешних цен.
— У меня есть отличный письмоводитель! — сказал с готовностью Едиот. — Я и сам тебе помогу.
Негоциант привел молодого приказчика с бледным тонким лицом, тонким носом, большими черными глазами и маленькой черной бородкой.
— Натан его имя.
Натан серьезен, тих и внимателен, сама исполнительность.
Они, помолившись, приступили к работе. Ни одного браслета, камня, кольца или кубка, ни одной монеты, диадемы, подвески, бляхи, серьги, перламутровой бусины, вазы не пропускал Красс мимо внимания. Своими руками ощупывал каждую вещь. Все до последней дешевой стекляшки бралось на учет; уже в первый день они насчитали добра на несколько десятков тысяч драхм.
— Тут его на миллион! — восхищался Едиот.
У него дрожали руки. Впрочем, как и у Красса. Лишь Натан невозмутим. Он спокойно, четко и деловито царапал римские цифры на восковых писчих досках. Толковый юноша.
— Не отдашь его мне? — шепнул завистливо Красс Едиоту. — От Эксатра, я вижу, больше не будет пользы. Проклятый Лукулл! Подсунул мне чудо…
— Что ты? Племянник. Учится у меня торговому делу. А вообще-то, — совсем понизил он голос, — сколько дашь?
— После, после…
К вечеру они измотались. Красс велел принести поесть. Он брезгливо следил за тем, как ест Едиот. Грязный, вонючий, во всем неопрятный, он и ел неопрятно: разодрал руками соленую рыбу и, не утруждая себя ее очищением, чавкая, грыз ее, как зверь.
Только деньги он считал красиво: его большие грубые лапы от прикосновения к золоту приобретали музыкальную чуткость и нежность…
Когда старики задремали, Натан взял плоский хлеб, кувшин с вином, разбавленным водой, и вынес Эксатру.
— Я потрясен твоей добротой! — воскликнул Эксатр ядовито. К хлебу не притронулся. — Прямо хочется плакать, да выжег мне слезу Красс. Не боишься: Яхве накажет за то, что ты бросил хлеб псу- чужеземцу, рабу?
— Мы все тут рабы, — тихо сказал Натан.
— А, — Эксатр пригляделся к нему, — похоже, ты не совсем глуп. — Он отломил от хлеба кусок, сунул в рот. — Слышал, грамотей, о Вавилонском плене?
Натан, присев, задумчиво чертил осколочком известняка на каменной плите понятные лишь ему одному письмена.
— «И выселил весь Иерусалим, — вздохнул Натан, — и всех князей, всех художников и строителей… всех храбрых, ходящих на войну, увел Навуходоносор на поселение в Вавилон», — припомнил он строки из Писания.
Его большие черные глаза смотрели печально, как будто то, о чем он говорил, случилось вчера, а не пятьсот тридцать с чем-то лет назад.
— Тогда ты должен знать, кто освободил ваших предков из Вавилонского плена и вернул их домой. — Эксатр выпил вина.
— Персы. Царь Кир.
— То-то же! А парфяне — наследники персов.
— Ты перс, парфянин?
— И то, и другое. И еще кое-что. Мы все на Востоке соседи: живем под солнцем одним, одним воздухом дышим, едим один хлеб. Должны держаться друг за друга. А вы с хозяином преданно служите Крассу — чужаку, заклятому врагу парфян. И не только парфян. Он ненавидит весь мир. Даже свой Рим. Погодите, он доберется и до вашего храма Яхве.
— Посмотрим, — тихо сказал Натан. Он занес ладонь над начертанными закорючками, чтобы стереть их. Но, передумав, оставил на камне храма богини Деркето. — Не встречал ты в Риме, — спросил Натан через силу, — девушку по имени Рахиль?
— Встречал, — отшатнулся Эксатр. — Она на кухне у Красса.
Молодой еврей низко-низко понурил голову. Эксатр понял:
— Любовь?
Натан кивнул, не поднимая головы. На письмена крупной дождевой каплей упала слеза.
…В горах выпал снег, ледяной северный ветер засвистел в голой пустыне. Телохранители Красса, раздобыв в храме жаровни, всю ночь грелись возле них. Мордухай всю ночь сидел возле Эксатра, сторожа его. С вечера, намотав цепь на огромный кулак, сводил взбунтовавшегося раба по нужде, как собаку, и вновь прикрутил к тонкой колонне.
— Идиот! — ругался Эксатр. — Притащил бы жаровню и грелся, и мне перепало бы хоть немного тепла.
Мордухай не отвечал. Прислонившись к столбу, он думал о чем-то своем. Какие-то видения посещали и его дремучий мозг.
Ночь. Ах, ночь! Чего не творится ночью…
— Мэ-э, — услышал утром Красс. Охранники-ликторы спали. Спал Едиот. Спал Натан.
Мордухай, с кляпом во рту, с железным ошейником, врезавшимся в жирную белую шею, мычал, привязанный к белой колонне:
— Мэ-э… — Он в страхе глядел в глаза господину.
— Где Эксатр? — взревел «император».
От крика все проснулись.
— Гы-ы…
На лбу Мордухая виднелась кровавая надпись: «Верни разум Крассу».
У него вынули кляп изо рта.
— Хэ-хэ. — Он показал через плечо на руки, заломленные за спину: они распухли от зеленого шнура, стянувшего ему запястья. — Это… Вельзевул, — произнес Мордухай наконец-то два вразумительных слова.
Как бревно, догоревшее до конца, он блеснул последней вспышкой разума — и угас. В глазах у него застыло выражение, какого не бывало раньше никогда: беззвучный вопль ужаса.
Если и есть тут идиот, то это вовсе не Едиот.
Ни на что не пригоден больше. Придется отправить на рудник. Но… с такой надписью?
Нет. Проклятый Эксатр! Что он этим хотел сказать? Красс недоуменно поджал отвислые губы. Непонятно. Неостроумно.
— Отравить.
А жаль. Красс видел в Мордухае некую связующую нить, вернее, канат от домоправителя Леона к Едиоту. Канат оборвался. Но его продолжение уже проступало за спиной Едиота в образе тихого Натана.
И Красс окончательно решил его купить. За любую цену.
Как будто на свете мало других разных нитей и они не могут связаться в неожиданные узлы.
Все ходы-выходы перекрыты. Что же произошло здесь ночью? Этак могут и Красса утром найти с кляпом во рту. Или без головы на плечах…
— Я вас определю всех в обоз! — накинулся Красс на сытых телохранителей.
Кассий велел привести собак, обученных выслеживать беглых рабов. Обнюхав базу колонны, под которой все и случилось ночью, псы, яростно визжа, стали нелепо бросаться на стены и плиты двора.
— Что это с ними? — поразился Красс.
— Видимо, здесь есть тайные лазы, но чтобы открыть их, надо точно знать, где и какой выступ нажать, — сказал многоопытный Едиот. — Ты можешь провозиться целый год и ничего не найти.
— Дурацкая страна!
— Какая уж есть…
Все же внизу, в темных кельях, свирепые псы обнаружили дрожащих евнухов и жриц. Их оказалось немало.
— Мы ничего не знаем!
Хотя было ясно, что кто-то из них или все вместе помогли Эксатру бежать.
Они враждебно, с отвращением, как нечто мерзкое, озирали кольцо богини на руке Красса. Может быть, тайная сила кольца вовсе не в нем самом? Не поймешь этих варваров.
Красс вновь ощутил резкую боль в суставе мизинца. Ничего не доказал он Эксатру. Никакой победы над ним не одержал…
— Подвергнуть всех пытке раскаленным железом, — распорядился Красс.
— Зачем? — возразил Едиот. — Что из того, что они скажут, как сумел ускользнуть Эксатр? Он уже далеко.
— Все равно мне вернут беглеца, — сказал уверенно Красс. — С клеймом не уйдет.
— Нет уж, о достославный, — вздохнул Едиот. — Ты больше его никогда не увидишь. И лучше тебе не искать новой встречи с ним.
— Что так? — спросил подозрительно Красс.
Едиот в ответ пожал плечами.
— Не надо калечить хороший товар, — сказал бережливый еврей. — Отдай мне — я найду для них место.
— Даже для этих? — Красс удивленно кивнул на сурово притихших желтых евнухов. Он не понимал, где и какое можно найти применение подобным существам.
Едиот усмехнулся его наивности.
— Нет на Востоке, — сказал Натан, — царька без гарема, нет гарема без евнухов. А царьков у нас много. Хотя, — вздохнул Натан, — хватило бы одного на весь Восток…
Красс принял эти слова на свой счет. Его тяжелый взгляд потеплел. Молодой умный еврей.
— Хорошо. — Красс отвел Едиота в сторону и взглянул через плечо на толкового юношу. — Отдай мне племянника — и забирай все это отребье.
— Ох! Бог накажет… — «Как быть? Не отдашь в обмен — даром возьмет». — Ладно, договорились. Но пусть он не знает… до времени. Скажем, я приставил его к тебе служить. После, уже за Евфратом, предъявишь купчую. Не станет особо шуметь. Он человек покладистый. Но смотри, не обижай его! Все-таки — сын моей сестры. — «О Яхве! — обратился он мысленно к Богу. — Прости раба своего. Я принесу в твой храм богатый дар…»
Натан смотрел на них, как всегда, тихий, скромный, внимательный. Молодой умный еврей. С ясным взглядом, тонким лицом… и тонким слухом.
* * *
…Раз в жизни случилась размолвка между старшим и младшим Крассами — Марком и Публием, сыном его. Это было десять лет назад, когда Каталина задумал ниспровергнуть существующий в Риме порядок.
Нашелся один, говоривший: «Марк Лициний Красс причастен к заговору!» Но никто не верил обличителю — он занимал незначительное положение.
Зато поверили Марку Тулию Цицерону: в своем сочинении «О консульстве» знаменитый оратор писал, что Красс как-то ночью принес ему письмо, касавшееся дела Каталины, и подтвердил — да, тайный сговор существует.
Красс, как всегда, уцелел. И, как следовало ожидать, возненавидел Цицерона. Но вредить оратору открыто Крассу мешал его сын. Ибо Публий, начитанный и любознательный, в такой степени был привязан к Цицерону, что, когда тот подвергся судебному преследованию, он вместе с ним сменил обычную одежду на траурную и заставил сделать то же и других молодых людей.
Он убедил отца примириться с недругом. С тех пор между ними не возникало разногласий. Публий, по воле отца и своему желанию, отправился с Цезарем в Галлию, — и теперь явился к родителю весь в знаках отличия за доблесть…
Ветер смел с дороги тучу пыли; из-под нее огромной стаей перелетных птиц вынырнул тысячный конный отряд…
Старший Красс ходил смотреть галлов, которых привел сын его Публий: вид у них независимый, гордый и веселый. Лишь одна центурия отличалась от других: рыжеволосый, голубоглазый, хмурый народ.
— Свевы, — так объяснил ему Публий. — Германцы наемные…
Публий Красс, красный от ветра, серый от праха, отмок, отогрелся в теремах при храме и, натеревшись душистой мазью, возлежал рядом с отцом за доброй трапезой.
Здесь, на Востоке, римляне не скупились на еду и питье, как скупились у себя дома, ели и пили обильно, как им казалось, «по-восточному». Хотя на Востоке никто не ест и не пьет обильно и вкусно, кроме царей и вельмож. Но, правда, ведь не о черни тут речь…
С особенным удовольствием они поедали лук. Здесь, на родине лука, его много. В Риме лук считали чудодейственным растением. Он входил в обязательный паек легионеров: лук придает силу и прибавляет мужества.
— Продолжай.
— …Затем мы переправились в Британию, — рассказывал Публий о недавних событиях.
Он весьма походил на отца, но был суше и выше: так сказать, облагороженная копия старшего.
Говорил он гладко и правильно, соблюдая законы риторики. Но старшего Красса коробила эта ровная речь. Ты солдат или книжник, ворона тебя подери?
Как на каменный греческий лик Гермеса, бога торговли, на высоком столбе у моря, на лицо старшего Красса набежало холодное облако. Вон как далеко забрался соперник…
— Цезарь — первый, кто вышел в Западный океан, — продолжал простодушный Публий. — Он расширил наше господство за пределы известного круга земель, овладев островом таких больших размеров, что многие даже не верили, что остров существует, и считали рассказы о нем и само его название одной лишь выдумкой. — Публию невдомек, как больно он ранит отца своими словами. Лицо у того совсем почернело. — Но Цезарь доставил больше вреда неприятелю, чем выгоды нашему войску. У этих бедных, скудно живущих людей нет ничего, что бы стоило взять…
Облако сошло с лица старшего Красса.
— Побывав на нем дважды, мы оставили этот унылый остров и, захватив заложников у их вождя и обложив варваров данью, вернулись в Галлию…
Лицо у Марка Лициния Красса окончательно прояснилось. Молодчина Публий! Хорошо говорит, как по книге читает. Это влияние Цицерона — хоть этим угодил тот Крассу.
— Здесь Цезарю вручили письмо, которое не успели доставить ему в Британию. Оказалось, дочь его Юлия, жена Помпея, скончалась при родах.
— Разве? — пробормотал старший Красс с притворной скорбью.
Глаза его сияли. Распались узы родства, которое еще поддерживало мир и согласие между двумя его самыми опасными соперниками. Теперь берегитесь! К тому времени, когда вы вцепитесь друг другу в глотки, я подоспею в Рим из восточного похода, «Хэ-хэ», как говаривал Мордухай.
— Так как войско наше сильно разрослось, Цезарь, чтобы разместить его на зимних квартирах, разделил легионы на много частей и собрался уехать в Рим. Тут и вспыхнуло всеобщее восстание. Полчища галлов, бродя по стране, разоряли наши зимние квартиры и нападали даже на укрепленные лагеря.
Шестьдесят тысяч повстанцев во главе с Амбиоригом осадили легион Квинта Цицерона и едва не взяли лагерь штурмом, ибо солдаты легиона все были ранены и держались скорее благодаря своей отваге, нежели силе…
Старший Красс не удержался от злорадной ухмылки. Поделом Юлию Цезарю! И поделом Квинту Цицерону, брату его заклятого врага, с которым он примирился лишь внешне, чтобы угодить сыну.
Чем больше у вас убавится сил, тем больше их прибавится у нас…
Но Публий его огорчил:
— Цезарь, получив известие об этих событиях, тотчас вернулся назад — я был с ним, — собрал семь тысяч воинов и поспешил на выручку к осажденному Цицерону. Враги, узнав, что он вернулся с такими малыми силами, вышли навстречу, надеясь сразу его уничтожить. (Старший Красс — весь внимание.) Но Цезарь, — говорил далее честный Публий, — искусно избегая встречи с ними, достиг места, пригодного для успешной обороны, и стал здесь лагерем.
«Что за выражения! — сморщился Красс. — "Получив", "узнав", "избегая"… На Форуме, что ли, ты выступаешь, сопляк?»
— Он удерживал воинов от всяких стычек с галлами и заставил их вал возвести, ворота выстроить, как бы обнаруживая страх перед врагами и поощряя их заносчивость. Когда же они, потеряв голову от дерзости, напали на нас без всякого порядка, Цезарь сделал стремительный выпад, многих убил, остальных заставил бежать. Так разгромил он противника, почти в десять раз по численности превосходившего нас…
Младший Красс, довольный, сытый, чуть захмелевший, явно испытывал гордость: ему довелось сражаться под орлами такого великого полководца, как Юлий Цезарь. И он явно был рад, что ему есть что рассказать отцу, — Публий вырастал от этого в собственных глазах.
Старший же — медленно скис. Он вспомнил о своей «победе» над горсткой защитников Зенодотии…
Но такой человек, как Марк Лициний Красс, не способен признать свою никчемность. Даже мысли о ней допустить он не может. Он зачахнет, умрет, коль скоро не возьмет верх над другими.
— Так ты говоришь: в Британии вам ничего не досталось?
— А, ерунда! Всякая мелочь. Сто мешков с дубовыми желудями — они там их едят.
— А в Галлии что?
У старшего Красса даже сердце заныло от нетерпения скорее поразить воображение сына. «Я собью с тебя спесь, любезный», — подумал он отчужденно. Сын, восхищаясь Цезарем, сам того не зная, глубоко уязвил отца и тем оттолкнул его от себя.
— Скот, зерно. Виноград. Железо и медь.
— Не богато.
— Зато земля — чудо как плодородна.
— Землю с собой не унесешь.