Скептики же встречались и среди бакуба.
Ж. Вансина писал, что одна из деревень бакуба отказалась платить налог. Урожай там оказался плох, охота неудачной. Некоторые считали, что это было последствием королевского гнева. Скептики им отвечали напоминанием об отправке в эту деревню группы карателей под командованием наследника трона и одного европейца.
Аналогичные свидетельства были собраны наблюдателями и в других районах Африки. Например, среди меру Кении.
У этой небольшой народности в еще недавнем прошлом господствующее положение занимал вождь — могве, бывший и духовным руководителем и защитником всех меру. Он был в то же время своеобразным символом этнического единства, от его благословения зависел успех важнейших церемоний и обрядов, в частности посвящения в воины. Его надприродное могущество оберегалось с раннего детства, как только он бывал намечен в преемники живущего могве.
Прошло сравнительно немного лет, и положение круто изменилось.
В середине 50-х годов работавший среди меру учителем Б. Бернарди отмечал: «Само существование мог-ве сейчас известно одним старейшинам. Удивительно, что значительное большинство молодежи меру того возраста, который должен бы составить класс воинов, ничего не знает о могве».
Чувствовалось, что общество поворачивалось спиной к собственному прошлому. Оно искало новые средства защиты и новые средства господства. Защиты от продолжающих действовать темных сил зла, господства над природой, над ее богатствами. Общественное сознание еще отнюдь не освободилось от призраков, порожденных веками страха, но им уже ощущалась необходимость и целесообразность обновления.
Новые идеи неизбежно обретали религиозную оболочку. Распыленные в обществе, они концентрировались в людях с особым характером и особым складом ума, в конечном счете с особым предназначением: в пророках — основателях различных афро-христианских сект.
Пророки нового общества
У исторической мысли есть черты, сближающие ее как с образным видением мира писателей, так и со склонным к отвлеченным рассуждениям умом философа. В том и бывала заключена сила историка, что, подчиняясь художественной стороне своего дарования, он пытался раскрыть характеры отдельных людей и общества, воскресить атмосферу эпохи, нарисовать картину сложной борьбы человеческих страстей, а одновременно искал глубинные закономерности в пестром событийном хаосе и задумывался над коренными вопросами общественного развития.
Для историка, наверное, нет ничего более важного, чем такие документы, как письма, дневники, записи бесед. Они позволяют уловить характер и особенности мировоззрения отдельных людей, их заблуждения и искания.
Именно интерес и к отдельным людским характерам, и к типичным особенностям общества в целом необходим для каждого, кто пробует рассказать о так называемых пророческих движениях в Тропической Африке.
Свое призвание будущие пророки выбирали, как правило, не сами. Им бывали видения: они разговаривали с ангелами, с самим богом, с апостолами. И это было не удивительно. Их возбужденное воображение было населено тысячами образов, как воспринятых еще в детстве из сказаний и мифов родного народа, так и выросших из Библии.
Один из конголезских «пророков», Филипп Куфину, известный также под именем Мавонда Нтанга, рассказывал: «Я был на заработках в Пуэнт-Нуаре (портовый город нынешней Народной Республики Конго. — В. И.). Однажды ночью мне явились четыре ангела, каждый находился в одном из углов комнаты. Они сказали: „Теперь ты должен бросить свою работу и продолжить дело Симона Кимбангу" (основавшего несколькими годами раньше в соседней бельгийской колонии новую африканскую церковь. — В. И.). Затем я поднялся вместе с четырьмя ангелами в колесницу. Мы отправились в отдаленную страну, где вступили в большой лес. Там ангелы покинули меня. Я пел песни и молился. Но вскоре проголодался и начал спрашивать, что же я буду есть сегодня? И тогда вышел человек и позвал: „Мбуту Филипп, иди и посмотри на то большое дерево над ручьем. Там ты найдешь себе пищу“.
Я пошел туда и увидел спелые бананы. Затем приготовил себе постель. На третий день ангелы вернулись ко мне в лес. Вместе с собой они привели двух девственниц-прислужниц. К вечеру ангелы пропали, и обе девушки начали зазывать меня к себе. Я отверг их предложения. Они меня мучили три дня и три ночи, но, наконец, ушли прочь. На следующий день появилась еще более красивая девушка. Она сказала: „Мбуту Филипп, бог послал меня к тебе на помощь. Ведь тебе было трудно одному. Я пришла к тебе, как твоя жена“.
Однако я не поддался и этому искушению.
И тогда девушка превратилась в мужчину. Это был сам мбуту Симон. Он мне сказал: „Правда, ты первый среди пророков в вере. Теперь ты должен откликнуться на призыв и стать апостолом".
Так я получил благословение Симона Кимбангу и с того времени начал работать. Нагой вступил я в деревню и сказал встречному мужчине: „Бог говорит, что ты должен дать мне одежду". Он дал ее мне. После этого я собрал жителей деревни на молитву и приобщил их к святому духу. Так началась моя работа».
Эта исповедь многим интересна.
И искренностью, заставляющей уважать убеждения, которые в ней высказаны. И многочисленными подробностями, в которых явственно обнаруживались различные черты еще не преодоленного архаичного сознания. И тем удивительным состоянием духа, который придал призрачным творениям воображения телесность реальности.
Часто подобных людей ожидала фантастическая судьба.
Страшно сложилась жизнь Симона Кимбангу, о котором вспоминал в своей исповеди Филипп Куфину.
Когда я был в Элизабетвиле, то пытался выяснить, каким был в последние годы своей жизни находившийся в местной тюрьме в заключении Симон Кимбангу. Мне рассказывали, что это был не доставлявший тюремной администрации хлопот человек. Чрезмерно полный, апатичный, державшийся в стороне от других заключенных, он выполнял какие-то мелкие административные обязанности, пока не скончался в 1951 году.
Не знаю, не было ли в том, что я слышал об этом человеке в европейских кругах Элизабетвиля, не угасшего раздражения Симоном Кимбангу? Или же действительно властям удалось сломить этого человека? Он был совершенно другим, когда начинал свой удивительный жизненный путь.
Никому не известен точный год рождения будущего пророка. Предположительно называют 1889 год. Он появился на свет в деревушке Нкамба, в окрестностях Тисвиля, и там же был похоронен. В детстве Симон Кимбангу был замечен миссионерами-протестантами, которые дали ему кое-какое образование. Они, кажется, предлагали ему посвятить себя проповеднической деятельности, и некоторое время юноша работал в миссионерской школе преподавателем закона божьего. Вскоре он бросил эту работу и отправился в Леопольдвиль. Кимбангу был уже не молод, когда 18 марта 1921 года во сне ему явился сам всевышний.
Проснувшись, Симон Кимбангу рассказал об этом посещении своим ближним. Это и было началом его деятельности, о которой конголезский ученый Марсиаль Синда писал: «Кимбангу — посланец божий на земле, и, так же как Иисус Христос освободил белую расу, Мухаммед — арабов, Кимбангу освободит черную расу. Он получил от бога особую силу — излечивать больных, поднимать паралитиков, воскрешать умерших. Он мессия, которого ждал народ баконго. Бог ни белый, ни черный, и он послал Кимбангу на землю, чтобы провозгласить равенство людей. Белый человек больше не будет привилегированным существом, больше не будет образцом».
В этом описании точно схвачена и суть проповеди Симона Кимбангу и то, как его слово воспринимали в стране.
Пророк вернулся в родную деревню Нкамба, которую назвал «Новым Иерусалимом». Здесь он обращался к собиравшимся вокруг него людям с призывом восстановить единство страны баконго, порвать с протестантской и католической церквами. К нему приходили за десятки километров, приносили больных. Кимбангу, повторяя, по словам очевидца, сцены из Евангелия, их излечивал. По стране разносились его речи: «Пусть уходят белые захватчики, источники страданий… Помешаем их торговле, больше не покупая у них товаров… Не будем работать на их плантациях. Не будем больше продавать им пальмовый орех… Бросим их предприятия… Отвергнем все знаки белого человека. Пусть каждый сбросит с себя траурную одежду и наденет белое платье радости. Нам предстоит биться с палками в руках, наши ружья не выстрелят… Мы в последний раз платим налоги».
В Центральной Африке очень часто песня первой подхватывала новые идеи, выражала новые надежды. Так произошло и с мыслями Симона Кимбангу.
Неизвестными поэтами были сложены десятки и сотни песен на темы кимбангистской проповеди. Некоторые из них приобрели форму церковных гимнов и распевались во время богослужений. Другие, напротив, сроднились с танцем, захватили молодежь, проникали туда, где люди пили, развлекались, веселились. И на первом и на втором пути новые песни будоражили мысль, возбуждали еще вчера показавшиеся бы совершенно немыслимыми ожидания.
Всего шесть месяцев свободно звучало слово Симона Кимбангу.
13 сентября 1921 года, в ночь, он был арестован в Нкамба и, закованный в цепи, вместе со ста двадцатью пятью своими последователями препровожден в Тисвиль. Вдоль всего пути задержанные слышали пение, доносившееся из окрестных деревень. Это было прощанием. 3 октября военный суд приговорил Симона Кимбангу к смерти, позднее замененной пожизненным заключением.
Когда Симону Кимбангу стало известно о приближении солдат с приказом о его аресте, он обратился к жителям деревни: «Пусть все те, кто напуган, уходят прочь. А также все те, кто хотел бы сопротивляться и не в силах переносить удары, не отвечая злом на зло. Если солдаты меня схватят и будут бить, вы не должны прибегать к силе».
Многие оставили деревню, но многие не ушли. После того как солдаты появились в Нкамба, Кимбангу сам вышел к ним навстречу и назвал себя: «Я — Симон Кимбангу».
Его жестоко избили прикладами.
На суде обвиняемый, как и большинство заключенных, держался с достоинством, несмотря на цепи, кнут, издевательские оскорбления. Процесс был для него моральной и физической пыткой, но, вероятно, не это и даже не пожизненное заключение стало самым тяжелым испытанием в его глазах. Мучительнее смерти было молчание, на которое до конца своих дней он был отныне обречен.
К тому же вряд ли он знал, какой глубокий след оставил позади себя.
И в те годы и позднее в странах Тропической и Южной Африки появились десятки людей, близких по характеру этому конголезскому проповеднику. Часто они принадлежали к группе людей, порвавших с деревней и прошедших через городскую каторгу, не найдя при этом ни материального благополучия, ни духовного удовлетворения. Нередко эти же люди ощущали свое призвание в возрасте, находящемся на грани юности и зрелости, когда уже накоплен жизненный опыт, ум еще не утратил свежести и силы, а моральное чувство не притуплено годами. Наконец, эти люди опять-таки были на своего рода границе — линии столкновения народной культуры и насаждаемой колониализмом псевдокультуры Запада. Взятую у Запада Библию они пытались повернуть против угнетателей, и в воображаемом мире, который ими создавался, рядом с библейскими героями, обретавшими вторую жизнь, они заставляли действовать магические силы древних африканских поверий.
Этим проповедникам было близко все, что затрагивало жизнь их соплеменников, что оставляло след в их умах. Поэтому и идеи, которые они выражали, и образы, с помощью которых они пытались придать своим взглядам убедительность жизненности, черпались ими из сокровищницы народного мировоззрения. Позднее они возвращали заимствованное с процентом: этим процентом была та целостность, которую они придавали народным суждениям, взглядам, верованиям.
Их общение с народом было прямым, непосредственным, а их проповеди — устными; печатное слово не имело почти никакого значения в распространении выражаемых ими идей. Тем не менее слава этих людей была большой. Народ по-своему решал философский вопрос о роли личности в истории. Героев «своей» истории он зачастую обожествлял: в его глазах они были наделены бессмертием, а их мудрость исходила от бога.
Очевидно, реальное место человека в архаичном обществе менялось в зависимости от социальных структур, в которые он был включен, от культурных традиций, от того, каково состояние этого общества, то есть переживало ли оно период напряженной внутренней борьбы или относительного застоя. Кроме того, объективные факторы тесно переплетались с субъективными: пока сохранялись представления, допускающие бессмертие и божественность личности, ее возможности воздействия на народ, на общественное развитие в колоссальной степени возрастали.
Громадным поэтому было и влияние Симона Кимбангу. За шесть месяцев свободы он всколыхнул родной народ, как того никто не сделал до него и никто не смог повторить позже.
На процессе один из последователей Симона Кимбангу ответил на вопрос судей контрвопросом: почему африканцам запрещено иметь своего бога, своего пророка, свою Библию, тогда как у белого человека все это есть? Возмущенный судья прервал заседание.
Однако последователям Кимбангу ответ был совершенно ясен. Они создали церковь, которая после много-летних преследований добилась признания властями. Ее историческая важность, вероятно, была в том, что в шей впервые получили выражение освободительные, антиколониальные настроения широких масс. От нее отпочковались десятки более мелких, религиозных по форме течений, в целом отражавших процесс национального подъема одной из крупнейших этнических групп Экваториальной Африки баконго. Баконго, в сущности, открывали великую эпоху возрождения порабощенных африканских народов.
Почему эти первые национальные движения приобретали религиозный характер?
Когда речь идет об архаичном обществе, этот вопрос может показаться наивным. Ведь в Конго 20–30-х годов Библия была основным источником политических суждений, что в чем-то напоминало обстановку в Англии на заре Кромвелевской эры. Свое скудное образование конголезцы получали опять-таки в церковных школах, первые книги, попадавшие в их руки, были духовными сочинениями. Наконец, играла роль и общая религиозность африканского общества.
Может быть, есть смысл тот же вопрос поставить иначе? Задуматься над тем, как вырабатывалась религиозная оболочка первых национальных африканских движений?
Знаменательно, что в то время наблюдался глубокий упадок древних верований. Историк Марсиаль Синда не без горечи констатировал: «То, что выжило, выродилось до такой степени, что представляло препятствие для любого прогресса. Религия уступила магии. Утратившие связь обряды не выражали больше целостного мировоззрения, скорее это были всего лишь рецепты. Резко сузилась сфера духовного: жизнь общества все больше и больше протекала в стороне. Отныне оно обращалось к религии только в крайних случаях, например при заболеваниях. И тогда обряды исцеления предстают как заклинания, как магические приемы. В то же время изменилось религиозное чувство: то, что было верой в мировой порядок, в гармонию, что давало „радость жизни", стало сплетением суеверий, поддерживающих тревогу и порождающих беспорядок. Бывшие жрецы оказывались колдунами, обвинялись в заговорах; подозрительность проникала даже в семьи, и повсюду воцарилось то, что можно назвать антагонизмами на почве колдовства».
Очень верные наблюдения. Но, парадоксально, именно из этого кризиса рождались новые религиозные течения, окрашенные христианством и крепнувшие в схватках с двумя противниками — колониальной церковью, с одной стороны, и магией, колдовством — с другой. В обществе, где социальное раскрепощение было невозможным без более или менее основательной ломки традиционных верований, столкновения идей неизбежно происходили прежде всего в сфере религии, а подхватывавшие новые идейные веяния массовые движения неотвратимо приобретали религиозный характер.
Против двух врагов
Настроения в народе редко бывали однозначными. Обычно реакция на новые жизненные явления бывала двойственной, противоречивой.
«Если наше племя вырождается, — говорил Г. Дебруннеру ганский вождь, — если наша слава в упадке, а былой блеск нашего королевства тускнеет, то разве причина тому не гнев духов-хранителей и предков? Как могут они благословлять нас, если мы больше не направляем посланцев в их мир, чтобы они могли принять к сердцу наши заботы! Не удивительно, что нас больше не достигает благословение духов-хранителей — их спугнул грохот пушек, им не нравится звон колоколов на христианских церквах. Наконец, когда они хотят прийти к нам на помощь, то путаются в телефонных проводах. После этого понятно, что дурных людей становится все больше и больше, а число колдунов и ворожей чудовищно возросло. Сила наших магических талисманов утрачена».