— Это он! Он! — закричал Тункин. — Спроси у него, сколько вы от меня утаили?
— Вдвое больше! Всегда так бывает! — резко бросил Артемьев и, уже обращаясь к Шеврову: — Завтра облава и вас загребут! Такие вы мне не нужны!
— А какие тебе нужны? — настороженно вскинулся Шевров.
Артемьев сделал два шага, пощупал рукой дверную ручку, рванул дверь на себя и вошел в дом.
— Поговорим! — пригласил он за собой хозяев.
Первым за ним вошел Шевров, робко двинулся и Тункин.
— Так вот что, Шевров… — начал, словно бы и раздумье, Артемьев. Поднял глаза на собеседника: — Сергеи Иванович Шевров?
— Сергей Иваныч…
— Отец твои держал бакалейную торговлю в Можайске…
— Разные бывают Шевровы.
— О том, что тебя чекисты ищут, известно?
— Меня?
— Что думаешь о моем приходе?
Шевров криво усмехнулся:
— Дом оцеплен, убью тебя — меня убьют… Послушаю, что скажешь!
Артемьев стукнул пальцами по столу.
— Умные речи! Жандармская школа для тебя даром не прошла! О том, что ты у жандармов в осведомителях состоял, тоже известно. Нашли твое дело в архиве… Бот такой-то мае человек и нужен!
Шевров указал рукой на Тункина, затаившегося у двери:
— Что с ним?
Артемьев усмехнулся:
— Держи при себе! От себя не отпускай!
— Зачем мы тебе нужны? — выдавил Шевров.
— А как ты думаешь?
— Не знаю… Сперва тебя послушаю!
Артемьев прошелся по кухоньке. Оглядел все внимательно, откинул занавес в горницу. Под его грузными шагами скрипели половицы. Шевров встал рядом с Тункиным у двери.
Артемьев резко остановился перед ними.
— Бежать надумал? Беги сегодня! Завтра поздно! Ты да Тункин — вся группа? Мне мало…
Шевров крякнул, вернулся к столу и сел на табуретку.
— Слушаю я тебя и не верю! А деваться некуда. Рискну! Есть еще одни: Курбатов, офицерик из юнкеров…
— Стрелять умеет?
— Умеет…
Артемьев поднялся с лавки.
— Смотри Шевров! Шутки со мной не шути!
— Не до шуток! — мрачно ответил Шевров.
Он проводил Артемьева, запер за ним дверь.
У дома, где скрывался Шевров, Артемьев оставил охрану. Приказал глаз не сводить. Там все на месте. Не должны бы уйти! Тронутся, тут же их и возьмут.
Теперь вопрос: а есть ли Курбатов или это выдумка и нет никакого Курбатова?
А если и есть, то неужели их только трое? Такое дело — и только трое? А зачем больше? Шевров — фанатик, жандармский осведомитель, пьяница… Кто их направил? Очевидно, что с эсерами эта группка ничего общего не имеет. Что изменится, если они скажут, что их послал Деникин? Или кто другой?
Очень не хотелось Артемьеву беспокоить Дзержинского, но все же решился. Надо немедленно арестовать Шеврова.
Дзержинский принял его незамедлительно, хотя шел третий час ночи.
Артемьев доложил о встрече, не пропуская ни одной мелочи.
Дзержинский слушал не перебивая, устало опустил голову на локоть, задумался.
— Нет! — воскликнул он, отвергая предложение Артемьева. — Рано! У меня есть два вопроса. Вопрос первый. С кем из работников жандармерии и по какому отделу был связан Шевров? Курбатов… Фамилия интересная! Известен декабрист Курбатов… Я читал его письма с рудников. Светлой, высокой души человек. Курбатов… А вдруг он родня декабристу?
Артемьев перебил Дзержинского:
— Я боюсь, что вообще нет никакого Курбатова…
Дзержинский покачал головой:
— Какой-то Курбатов все же есть! Шевров выдал Курбатова, выдал бы и других, если бы они были в группе! — Дзержинский жестко усмехнулся. — Вас сбивает, Василий Михайлович, что Шевров купчишка! А он не столько купчишка, сколько жандармский агент. Если к тому же он был связан с людьми умными, они его могли кое-чему научить. Давайте проиграем с вами всю эту ситуацию. Вы являетесь к ним на явку. Даже в дверь постучали условленным стуком. Перед вамп явился Тункин. Он явился и учинил скандал, чуть ли не до убийства дошло! Шеврову отлично известна вся система конспирации группы. Вы еще не явились, а он уже имел основания ждать вас! Кто-то настроил против него Тункина. Кто? Вот вопрос, который занимал его до вашего прихода. Шевров знал, что никто не мог натравить Тункина из их группы. Допустим, что у них группа несколько шире, чем он ее обозначил. Вслед за приходом Тункина раздается стук в дверь. У них мог быть обусловлен стук в дверь для каждого участника группы особо. Вы постучались точно так же, как постучался Тункин. Что мог предположить Шевров?
— Вы так подлели, Феликс Эдмундович, что и предполагать-то ему нечего. Просто уверен был, что явилась Чека! Выследили Тункина, по его следам и пришли!
— Я тоже так думаю, Василий Михайлович! На всякий случай он вынул наган! Но он не выстрелил! Что ему мешало выстрелить?
— Испугался, что я не один?
Дзержинский отрицательно покачал головой. Вышел из-за стола и сел в кресло напротив Артемьева.
— Что мог в его положении изменить один выстрел? Шевров не истерик и не мальчишка. Он решил разведать, с чем пришли и нельзя ли выскочить из страшного для него кольца. Теперь прикинем, Василий Михайлович, преступления этой семейки. Отец — активист «Союза русского народа», зубатовец, провокатор, погромщик. Шеврону известны его прегрешения.
— Тогда непонятно, почему он не стрелял. Поверил мне? Почему ему не поверить?
— И в аппарате ВЧК могут оказаться союзники Шевровых. Эсеровское восстание тому пример! Но у него глаз наметанный. В вас он сразу признал рабочего.
Артемьев даже кулаком по столу ударил.
— Тогда он должен был стрелять!
— Нет! Не должен! Он рассчитывал купить у нас отпущение грехов и начал выдавать своих. Вот на что он рассчитывал! Он надеется и сейчас, что живой он нам нужнее, чем мертвый! Он считает, что нам нужны его услуги, а не суд над ним! Ситуация, я сказал бы, обычная в работе контрразведок. Для человека, искушенного в жандармских штучках, это не новость! Вот почему он выдал Курбатова…
— Что же с ним делать?
— Повторяю, посмотрим, с кем он был связан по жандармскому управлению. Найдем Курбатова…
Владислав Павлович Курбатов почти месяц жил в Москве. Ни расплаты за шаг, который собирался свершить, ни мук, ни суда людского — ничего он не страшился.
Россия? Что под этим понимал он?
Спроси его, наверное, и не ответил бы, слов не хватило. Все смешалось: и мечты, и горечь от рухнувших надежд. И семейка березок под его окном в далекой тульской деревеньке, куда он ездил на вакации к матери. А главное, уходило, уносилось стремительно и истаивало прекрасное прошлое. Они вставало в памяти прекрасным и не поддавалось ни обсуждению, ни оценкам.
Отец погиб под Порт-Артуром. Был он героем, полным георгиевским кавалером. Погиб молодым генералом. Сыну было семь лет, когда отец выстроил полк на вокзальной площади перед посадкой в эшелоны.
Запомнил Курбатов, что у платформы и на запасных путях стояли длинные составы с красными вагончиками, как игрушечные. Гремел духовой оркестр. Какие-то люди говорили речи с дощатого помоста, потом отмечал отец. В военном мундире, тогда еще без орденов. Молодой, красивый, у него были светлые волосы и рыжие усы. Таким и запомнился он Курбатову.
У матери под стеклом хранилась фотография. Он прислал ее из Порт-Артура. На нем был генеральский мундир, украшенный четырьмя Георгиями.
Дед отца, его прадед, стоял под Бородином на батарее Раевского. Был дважды ранен, но не покинул поля боя, пока не утихло дневное сражение. Хранился в семейном альбоме рисунок Кипренского, карандашный набросок. Алексей Курбатов рисован был молодым. В губах он держал длинный чубук, смотрел с усмешкой чуть в сторону. Герой Отечественной войны, он был связан с декабристами, разжалован, предан суду и выслан в Сибирские рудники. Курбатов сам нашел книги, в которых писали о его прадеде. Он понял одно: прадед выступал против рабства в России.
Мать рассказывала, что восстание на Сенатской площади Алексею Курбатову принесло и личную беду. Спасая доброе имя своей невесты, он отказался от нее.
Мать Владислава Курбатова была польской княжной, из знатного рода Радзивиллов.
Павел Алексеевич Курбатов командовал батальоном в Польше. Мать рассказывала, что они случайно встретились на балу, который давал князь Радзивилл. Они влюбились. Через три дня после бала в замке Радзивиллов Курбатов умчал княжну через польскую границу и обвеннчался с ней в православной церкви.
Вышла история. Но она не бросила тени на честь Курбатова, в отставку уходить не пришлось, пришлось уехать из Польши. Княжна приняла после венчания православие.
Прошли годы, князь остался непоколебим и умер, так и не простив дочь. С польской родней все связи были оборваны.
А в тульской деревеньке, в Тихих Затонах, польская княжна скучала… Но изменить своей судьбы после гибели мужа не смогла.
От нее заразился Курбатов и некоторым страхом, подозрительностью в отношении к русскому мужику.
Чего он боялся? Он этого не мог объяснить, как никогда не умела ему этого объяснить и мать. И что она могла понять в русском мужике, которым пугала сына с малых лет?
На ночь помещичий дом, стоявший на отдалении от села, на взгорье, запирался на прочные железные засовы, окна задвигались дубовыми ставнями, по двору бегали лохматые собаки, похожие на медведей.
Тихие Затоны лежали в двадцати верстах от железнодорожной станции. Деревня была смирной, и никто даже не помнил и со старины о разбое.
Но его мать никогда не ходила в лес и стороной объезжала деревню. Она тосковала по Радзивилловским замкам в Польше и любила говаривать, что там все не так, что там не встретишь в простонародье дерзкого лица. Она, наверное, просто забыла, что никогда и не видела польского крестьянина, так далек был от окружающей действительности тот ее мир…
Но вот странно — об Алексее Курбатове, о декабристе, она любила говорить, любила о нем рассказывать, и в ее рассказах рождался образ героя, страдальца на народ, за тот самый народ, которого она боялась.
Мать не любила и не уважала русского царя, это уже в ней говорила полька, и она, не стесняясь сына, будущего царского офицера, насмехалась над царем, над Распутиным, над немкой-императрицей.
В последние годы перед выходом из юнкерского училища Курбатов прочитал «Историю Государства Российского» Н. М. Карамзина, потом перешел к чтению «Истории России» С. М. Соловьева, зачитывался этими книгами, как романами, и начало ему казаться, что стала доступной его пониманию душа России.
История для Курбатова слилась в подвиги могучих духом личностей, которые и свершали исторические повороты.
Февральскую революцию Курбатов встретил восторженно. Он считал, что довершено дело, которому было положено начало на Сенатской площади. К тому же он был сторонником всяких перемен, ибо искал обстановки, в которой он мог бы совершить подвиг. А служба в это время была у него нудной и скучной. Он состоял в офицерской команде, которой была поручена охрана главы Временного правительства России. Вот кого он не любил. Трескучие фразы, поза, ничтожество. Офицеры охранной команды были убеждены, что России нужен военный диктатор. Называли имена старших генералов, но никогда не называли одного имени, личности, на которой сошлись бы все.
О военной диктатуре Курбатов говорил много и охотно. Поэтому его сразу же вовлекли в офицерскую подпольную организацию. Тут виделось ему что-то похожее на подвиг, здесь могло что-то зависеть и от усилия одного человека, а не от толпы. Он выполнил несколько заданий по связи. Накануне Октябрьского переворота был произведен в подпоручики. Производство внеочередное и, наверное, не очень-то и законное. Но такие уж были обстоятельства. Встречался он и сидел за одним столом с полковниками и генералами. И казалось ему, что был с ними на равной ноге.
Не знал, не ведал, как умели они играть на самолюбии мальчишки. Мальчик жаждал подвига, а в его руку вкладывали оружие террориста.
На подпольную квартиру приходили в штатском. Но штатские костюмы не скрывали военной выправки. Иногда приходил господин с холодным, почти мертвым лицом. Тонкая кожа обнажала череп. К нему обращались с почтением, когда он говорил, слушали его с вниманием.
Никто его не называл ни по имени, ни по фамилии.
Именно этот человек сказал Курбатову, что одним выстрелом можно спасти Россию, вывести ее из смуты, развеять туман, решить ее судьбу, хотя бы и ценой собственной жизни. Будущее России в руках национального героя. Курбатов с восторгом согласился.
Его снарядили и послали в Москву. Объяснили, что от него нужен выстрел, один выстрел. На место, откуда стрелять, его выведет надежный помощник.
В Москве он встретился с Шевровым…
Шевров поместил Курбатова на квартире и просил не выходить на улицу до назначенного часа.
Но назначенный час откладывался. Нетерпение Курбатова возрастало. Шевров появлялся в три дня раз, приносил еду. Приходил всегда и один и тот же час, рано утром.
Он заверял Курбатова, что все готовится по заранее намеченному плану. Собираются люди осторожно, неторопливо, выступление же скорее всего придется на весну, когда установится дорога для наступательных операций армии.
Курбатов жаждал деятельности. Шевров сдерживал его.
И Курбатов не вынес ожидания и одиночества.
Однажды вечером он вышел прогуляться. На Тверском бульваре, возле памятника Пушкину, он наткнулся на толпу. Все больше молодежь, весьма разношерстная. На постамент поднимались поэты и читали стихи.
Падал редкий снег, морозило. Толпа начала расходиться, но самые заядлые любители поэзии сговаривались пойти к кому-то на квартиру.
Бойкая девушка с кем-то перемолвилась и объявила своей подружке:
— Нас приглашают! Пойдем!
И тут они столкнулись лицом к лицу с Курбатовым. Девушка решительно протянула ему руку в варежке и представилась:
— Эсмеральда! Вы поэт? Или художник?
— Художник! — на ходу придумал Курбатов. Акварелью он пробовал рисовать в юнкерском.
Эсмеральда была высока ростом, худа, но не лишена женственности. На него глядели из-под длинных пушистых ресниц голубые глаза.
Она представила свою подружку:
— Наташа Вохрина! Начинающий живописец.
Они пришли на какую-то квартиру. Расселись, окутанные табачным дымом, кто где успел: на стульях, на диване, на подоконниках и даже на столах. Это было импровизированное чтение поэтов из футуристическою кружка «Центрифуга».
Лохматый юноша читал свои стихи.
Курбатов оглянулся на Наташу. Штопанная на локотках шерстяная кофточка. Волосы гладко причесаны в строгий пробор, по спине стекают две косы.
Эсмеральда поглядывала на него лукаво и ласково, держалась несколько покровительственно.
Выглядела она странно: одна половина платья ярко-зеленая, другая — желтая. Волосы седые, а губы лиловые. Разукрасила себя как на картине, что приметил Курбатов на стене в той комнате, где читались стихи.
Он проводил девушек домой, куда-то к Яузским воротам, понимая, что страшно рискует. Достаточно наткнуться на первый попавшийся патруль…
А потом в пустой квартире на Козихинском метался в растерянности и в гневе на себя.
Или и взаправду он полюбил? А имеет ли он право, он обреченный, может быть, на смерть, любить?
Наташа потянулась к нему, и Курбатов пытался себя убедить, что видит в Эсмеральде и в Наташе помощниц в своем деле, приходил к ним по вечерам. Они уходили с Наташей гулять. Изъяснялся он с ней таинственно, на что-то намекая, но недоговаривая, толковал о долге, чести, о своей обреченности, не замечая, что Наташа не вникает в смысл его слов.
Каждый час Курбатов ждал условного стука в дверь. Он метался по пустой квартире, взвинчивая свое нетерпение.
Стук в дверь поразил его как гром, он даже не сразу сообразил, что стук условный. Три частых удара и два удара пореже.
Он кинулся к двери и замер. Свершилось! Без дела Шевров в двенадцатом часу дня не мог прийти! Свершилось! Наташа! Он ничего не успеет ей сказать. А что сказать? Сегодня, через несколько часов, его имя прогремит на весь мир!