– Нет, злиться я не буду, мистер Маноле, – преодолев неприязнь, сказала я и отвернулась к окну. Хотела добавить что-нибудь холодно и резко, чтоб осадить, но так и не нашла нужных слов.
Впрочем, моё молчание, кажется, подействовало на Лайзо должным образом.
Вопреки опасениям, знакомство Лиама с гувернёром прошло более чем спокойно. Мальчик, изрядно взволнованный перспективой разочаровать меня и Мадлен скромными успехами в учёбе, всем своим видом выказывал желание сию секунду усесться за стол и углубиться в дебри математики, истории, географии или даже этикета под руководством наставника. Этим он и понравился мистеру Бьянки, который после знакомства сказал, что Лиам – «чуткий и способный юноша».
Думаю, Лиам, узнав, что его назвали юношей, пришёл бы в восторг.
Занятия проводились в библиотеке. Мне очень хотелось присутствовать на них, хотя бы в первое время, но занятость в кофейне не оставила, увы, никаких шансов на исполнение даже такого маленького желания. Впрочем, мальчик был очень доволен и всякий раз поздно вечером, когда я возвращалась из «Старого гнезда», пробирался в мой кабинет и взахлёб рассказывал о чудесах света, исторических казусах или светских курьёзах, с которыми в тот день знакомил его мистер Бьянки. Управляющий Чемберс, Магда и Стефан также отзывались о гувернёре хорошо, и единственным, кто продолжал над ним украдкой посмеиваться, оставался Лайзо.
Пока я закрывала на это глаза.
Что же касается Юджинии, то освоилась она очень быстро. Руки у неё действительно были ловкие, Магда ничуть не преувеличивала, нахваливая племянницу. Стрижку мне освежили – и я сама себя едва узнала в зеркале. Юджиния предложила отпустить волосы подлиннее, до середины шеи, но зато взбить у корней, придавая объём, и подкрутить кончики. Смотрелось это премило, и леди Вайтберри даже попросила у меня имя «нового мастера».
Так как уборкой и прочей чёрной работой занимались младшие горничные под присмотром Магды, то у девочки оставалось свободное время, и я, последовав примеру дяди Рэйвена, постепенно стала вылепливать из неё «секретаря». Благо читать и писать Юджиния умела, а значит, могла помочь хотя бы в сортировке писем. С учётом объёмов корреспонденции, накопившейся за несколько месяцев, это было весьма кстати… И тем забавнее, что, хоть оба ребёнка постоянно крутились рядом со мною, встретились и познакомились они только неделю спустя.
– Леди Гинни, леди Гинни, мистер Бьянки мне сегодня рассказывал про историю северных народов, и представляете, они там поклонялись сразу ну невозможно скольким богам, и там был один, который ну прямо вылитый наш святой Кир Эйвонский, хитрющий-хитрющий только святой Кир мир не хочет погубить, а этот вроде как погубит, и он, представляете, родил коня о восьми лапах! – выпалил Лиам на одном дыхании, влетая в кабинет.
– С восемью ногами, – поправила я машинально, вчитываясь в письмо управляющего фабрикой. Что-то он явно недоговаривал, но вот что… Ладно, если просто утаивал часть прибыли, а если там что-то серьёзное случилось? – Да, насколько я помню, было в северном пантеоне одно божество с весьма своеобразным чувством юмора, которое… Лиам?
Мальчишка, ворвавшийся в кабинет в расстёгнутом жилете, с перекошенным воротником рубашки и взъерошенный, как мокрый воробей, вдруг застыл на месте – и начал поспешно оправлять костюм одной рукою, другой пытаясь пригладить шевелюру.
– Я, это… – пролепетал Лиам, уставившись в одну точку. Щёки у него вспыхнули румянцем, но каким-то странным, пятнистым. – Вы, это… Я пойду, да?
– Почему же, можешь остаться. Мы как раз заканчиваем с письмами. И я совсем не прочь послушать, что тебе сегодня рассказал мистер Бьянки.
– Ну, это… Того, да, – превзошёл самого себя в косноязычии Лиам.
Не знаю, сколько бы ещё я терялась в догадках, если б не повернула голову – и не увидела, как Юджиния точно так же переминается с ноги на ногу и краснеет, то открывая рот, то снова закрывая. Выглядело это смешно, глупо… и настолько трогательно, что даже у такой ледышки, как я, дрогнуло сердце.
– Лиам, – позвала я, и мальчик вздрогнул при звуке своего имени. – Ты ведь ещё не знаком с моей новой горничной и парикмахером? Её зовут Юджиния Смолл. – Опомнившись, она торопливо сделала книксен, резко дёрнув юбки в стороны. – Юджиния, это баронет Сайер… Лиам, – поправилась я с улыбкой, думая, что никогда Лиам не будет относиться к Юджи как служанке.
Во-первых, потому что сам он только недавно был простым приютским сорванцом, а во-вторых… Пусть я и не считала себя романтичной особой – впрочем, некоторые из последних моих поступков эту теорию с блеском опровергали, – но особенный взгляд распознавать умела.
Лиам смотрел именно так.
– А мне летом четырнадцать будет, – сказал он тихо, сглотнул и переступил с ноги на ногу. – И про восьмилапого коня – правда, а не веришь – у мистера Бьянки спроси, он подтвердит.
– Я верю про коня, – торжественно кивнула Юджиния. Щёки у неё цвели румянцем, тугие пружинки локонов торчали из-под чепца, ногти синели от чернил, а на манжетах красовались зелёные пятна от сургуча, но всё равно она была прекрасна. – Восемь лап – так восемь, почему нет.
И она пожала плечами – совершенно по-взрослому.
У меня вырвался вздох. В ближайшее время следовало озаботиться двумя вещами. Первое – поговорить с Лиамом о том, что принято называть «серьёзными отношениями», и о том, почему Юджиния находится в зависимом положении по отношению к нему, хотя он и младше. Второе – составить вместе с Магдой расписание дня для девочки так, чтобы она могла, кроме выполнения своей работы, ещё и посещать уроки Паоло Бьянки.
«Лапы» у коня, помилуйте Небеса!
Как ни странно, Юджиния мне немного напомнила миссис Хат – точнее, юную Рози Фолк с портрета почти сорокалетней давности, робкую девочку, с опаской выглядывающую из-за плеча леди Милдред. Одно потянуло за собой другое, и я сама не заметила, как вскоре задумалась о бабушкиных дневниках. Часть из них была утеряна во время пожара, но часть осталась нетронутой и хранилась здесь, в особняке. На то, чтобы отыскать записи, ушло несколько дней, но зато потом я обеспечила себя чтением на долгие вечера вперёд.
Леди Милдред вела дневники сумбурно – опишет день, пропустит два, потом неделю будет обходиться одной скупой строчкой в сутки, прервётся на полмесяца – и затем выплеснет на страницы долгую и красочную историю об очередном приключении. Кое-где буквы выцвели и не читались, кое-где текст размыла вода… Не могу сказать, что я с головой окуналась в повествование, забывая обо всём на свете, но отложить тетрадь в сторону каждый раз было трудно.
Кое-где попадались карандашные наброски, сделанные рукой Фредерика Эверсана. Это оказалось для меня сюрпризом – кто бы подумал, что мой дед, о котором ходила слава человека сурового и мрачного, увлекался рисованием! И не просто увлекался – определённо имел талант. Линии даже самых простых набросков были точны и легки, портреты – узнаваемы, а вроде бы схематичные пейзажи буквально оживали, стоило взглянуть на них под правильным углом. Чаще всего лорд Эверсан изображал мелкие детали – высокую причёску бхаратской невесты, браслет на руке у чернокожего жреца, набор для письма старика-никконца, которого невесть каким ветром занесло в провинциальный колонский городок…
Иногда под картинкой ровным почерком леди Милдред был выведен какой-нибудь пустяковый вопрос, обязательно на марсо: «Тот камень – розовый?», «Ты помнишь, за ней шёл слон?» или «Как назывался этот цветок?». За переводом приходилось обращаться к Лайзо; слава Небесам, гипси выполнял мои просьбы, не задавая лишних вопросов и не показывая удивления. Редко, очень редко Фредерик отвечал, тоже коротко и на марсо. Вскоре я даже выучила две повторяющиеся фразы – «Я люблю тебя» и… «Что тебе снилось?».
Да. Последние слова встречались даже слишком часто.
…Этот город на берегу залива совсем не похож на Бромли. Он маленький, грязный, пропахший рыбой до самых глухих подворотен. Люди здесь коричневые от солнца, глаза у них чёрные и равнодушные. Белокожие чужестранцы выделяются так же сильно, как жемчуг среди сажи, вот только жемчугом здесь никто не дорожит.
Но мне почему-то не страшно. Может, потому что я доверяю нашему проводнику, который обязан нам жизнью. Может, потому, что рядом со мною он.
– Что тебе снилось сегодня, Милли?
– Не помню… – Я запрокидываю голову к слепяще яркому небу. Солнце – дрожащая капля раскалённого металла, свод – растрескавшаяся от жара чаша блёклой бирюзы. – Кажется, белый храм в джунглях и какая-то гора… Я расскажу потом, если вспомню, а ты тогда зарисуешь. Хотелось бы увидеть это наяву.
– Обязательно увидим, – говорит он и смеётся. Он не так бережётся от палящих лучей, как я. У него нет шляпок с невообразимыми полями и светлых перчаток, а потому руки и лицо его побронзовели. Кажется, мне это нравится. – Мы увидим всё, что ты захочешь… Что такое, Милли? Заметила что-то интересное?
До рези в глазах я вглядываюсь в силуэты у причала. Против солнца видно плохо… Кто-то высокий и седой, в одном из невероятных здешних одеяний, составленных из многометровых полотнищ ткани – но без единого стежка, без булавки. Рядом с ним – чернокожая девушка в синем платье. Почти таком же, как у меня.
– Послушай… Вон там человек не похож на того странного торговца бусами?
Он щурится, но видит, кажется, ещё хуже меня.
– Не думаю. Он остался за океаном и за материком, в Колони. Ну же, Милли, моя бесценная леди, не пугайся! Подумаешь, всего лишь сумасшедший, который хотел…
Внезапно налетает порыв ветра – и опрокидывает навес над прилавком торговца рыбой. Последние слова тонут в грохоте, ругани на незнакомом языке – и в мерном грохоте океанского прибоя, ставшего вдруг невыносимо близким. Откуда-то взмывает наискось целая стая разноцветных крикливых птиц, проводник машет рукой, а я оборачиваюсь к причалу – и вдруг вижу необычайно чётко лицо седовласого мужчины. Губы беззвучно движутся, но мне хорошо известно, что он хочет сказать.
Продай мне свои сны, Виржиния.
– Эй, ты! – окликаю я. Я удивлена, очень… так, что даже забываю про страх. – Скажи, кто такая Виржиния?
На мой голос оборачиваются все – и Фред, и проводник, и прислуга, и торговец рыбой, и темнокожие детишки, играющие с ракушками в тени…
Лиц ни у кого нет. Только смазанные восково-бесцветные пятна.
…Давно я так не радовалась тому, что всего лишь проснулась.
Позже, когда волнение улеглось, а ко мне вернулась способность разумно мыслить, части головоломки начали складываться. Если посчитать сны достаточно веским доказательством…
От этой мысли стало почти физически больно, и я стиснула ладонями виски. Существовали вещи, которые выходили за рамки человеческого понимания, но признать их существование казалось равносильным тому, чтобы сдаться, отвергнуть свои принципы. А не признать – значит, продолжить обманывать себя.
…если же считать сны достаточно веским доказательством, то вырисовалась стройная гипотеза. Леди Милдред обладала особенностью, схожей с моей – назовём это так. И существовал некий… человек, который считал, что эту особенность можно отнять или купить. Он предложил леди Милдред сделку примерно во время путешествия Эверсанов по Колони. Потом бабушка видела того же человека в приморском городке на юге Бхарата.
А затем, спустя почти сорок лет, эта же странная парочка – седовласый джентльмен и чернокожая служанка – появилась в Бромли. И, похоже, каким-то образом сумела натравить на меня сумасшедшего парикмахера, мистера Халински… Вопрос – зачем?
Я проворочалась в постели до утра, так и не придумав ничего более-менее правдоподобного, и решила обратиться за помощью к Эллису. К счастью, на предложение о встрече детектив откликнулся быстро и охотно – ему и самому не терпелось кое о чём мне рассказать.
– Вы уже от кого-нибудь слышали, что Натаниэлл – гений? Нет? – заявил он сразу же, с порога. Было уже далеко за полночь, миссис Хат и Георг взяли кэб и отправились по домам, и только Мэдди ещё убиралась на кухне. – Так вот, я вам сообщаю. Он заметил то, что другие благополучно пропустили… Ну, и нам повезло, что то дело расследовал тоже Нэйт. У него великолепная память, когда дело касается работы. А ещё он ведёт дневник и записывает интересные случаи.
– И что же обнаружил доктор Брэдфорд? – поинтересовалась я, решив пока повременить со своим вопросом. У Эллиса глаза сверкали от азарта – грех переменять сразу тему, право.
– Похожее убийство. И какое убийство! – торжественно объявил детектив и, неожиданно для себя обнаружив на столе блюдо с пирогом, взял небольшую паузу. Я мелкими глотками пила кофе и чувствовала себя почти счастливой – радость Эллиса была на редкость заразительной. – Двенадцать ножевых ранений, но не разными типами клинка, как в случае с «музыкантом», а одним. Мы тогда предположили, что оружием являлся средних размеров базелярд с одной интересной особенностью… – Эллис задумался, помешивая кофе ложечкой на длинном черенке. – Не знаю, как вам объяснить, не ударившись в занудные термины. О, а можно я позаимствую крем с вашего пирожного?
Мне стало смешно.
– Да, пожалуйста, – кивнула я невозмутимо, и детектив быстро зачерпнул ложкой крем и плюхнул его на своё блюдце, к счастью, уже освободившееся.
– Вот, смотрите, предположим, это сечение клинка… Вы знаете, что такое сечение?
– Эллис!
– Ну, да, я же не с безголовой барышней разговариваю… Так вот, это сечение. – Он быстро сбил крем в относительно ровный вытянутый шестиугольник – две самые длинные грани были сантиметра по три. – Для базелярдов типична вот такая слабовыраженная «алмазная грань», как у мечей, но тот клинок был немного другим… – Эллис, нахмурившись, аккуратно провел ложкой дугу по центру одной из длинных граней и старательно заскрёб по тарелке, вычищая от крема обозначенную линией выемку-полумесяц. Потом детектив сделал то же самое со второй, параллельной гранью. – Вот видите? Обоюдоострое лезвие с двумя лунками. Мы в своё время решили, что орудие убийства не было «боевым» клинком. Скорее, его задумывали как украшение, может, дорогой подарок.
– Базелярд… – Я прикрыла глаза, вспоминая оружейную коллекцию отца и его долгие беседы с дядей Рэйвеном, невольным свидетелем которых становилась. – Это не женский клинок, определённо.
– Да уж, женщины предпочитают отравленные стилеты, – хмыкнул Эллис. – Или шляпные булавки. Убийство неверного любовника шляпной булавкой – уже почти классика, Виржиния! Ну, кроме выбора оружия, в пользу убийцы-мужчины говорило тогда многое – предполагаемый рост, сила удара, нашлись и свидетели… К несчастью, дело раскрыть не удалось. Кто-то хорошенько постарался, чтобы выкрасть улики – и даже тело, прямо из мертвецкой, представляете? Нэйт был страшно расстроен, просто страшно, он с этим покойником уже сроднился, можно сказать, и такой удар… Впрочем, ничего удивительного – убийство явно было внутренним делом «Детей красной земли», а они ребята серьёзные, как вы сами убедились в своё время.
Я поспешно поднесла чашку к губам, чтобы скрыть волнение.
Да, «Дети красной земли» мне были знакомы даже слишком хорошо. Как и их методы.
Вовлечь в организацию ребёнка, мальчишку, да ещё и не одного…
Эллис механически подбирал с блюдца остатки ванильного крема, облизывая ложку самым кончиком языка.
– Думаете, что и в этот раз замешаны «Дети»?
– Даже не знаю, Виржиния, – вздохнул детектив, отодвигая пустое блюдце. – С одной стороны, раны, нанесённые тем же оружием, с той же силой и преступником такого же роста – предположительно. С другой стороны, я пока не вижу связи между «детками» и учителем музыки, который подрабатывал воровством. Разве что он украл что-то, принадлежащее «деткам». Но беда в том, что мистер Эшли – это владелец дома, в котором была совершена последняя кража – к подпольной организации никакого отношения не имеет. Наоборот, он выражает всяческую поддержку Короне.
– Может, связь есть, но вы не знаете о ней? – предположила я.
– Может быть, – признал детектив. – «Детки» хорошо прячутся, да и покровители у них не из последних. Кронуса, нынешнего лидера, называют даже Пауком – за умение плести сети и ловить в них влиятельных людей… Но я также отрабатываю версию прямой связи учителя-вора с «детками». Эмигрант вполне мог состоять в подобной организации – особенно эмигрант, вхожий в богатые дома.