Вот несколько сломанных веток. Смолин осмотрел их. Нет, за два дня они не могли так засохнуть. Значит, ветки сломаны раньше.
А тут разворочен покров прошлогодних листьев. Неужели здесь прошли? Непохоже вроде… Даже пригнувшись не пройти… А может, они проползли?
Александр лег и ужом пополз через кустарник. За ним поползла и овчарка. Через несколько минут Смолин был уже на склоне оврага. Снизу ударило прохладой и затхлостью.
Сзади раздался треск сучьев и приглушенный говор. То пробивались сквозь заросли остальные пограничники.
С каждым шагом становилось все прохладней и сумрачней, а когда Смолин спустился на дно оврага, где лениво струился небольшой ручеек, там было почти темно. «А ведь здесь следы могли остаться», — подумал Смолин и скомандовал:
— Грозный, ищи!
И без того возбужденная овчарка, опустив голову, метнулась вдоль ручейка. Вдруг Александр увидел две глубокие вмятины на илистом берегу ручейка. Следы сапог! Чуть дальше на траве заметил комок засохшей грязи.
Работа по следу — родная стихия Смолина. Теперь уже ничего его не интересовало — только следы и поведение овчарки. И он поторапливал;
— Вперед, Грозный, вперед!
Овчарка вдруг закрутилась у старой сосны, а затем передними лапами стала разгребать землю.
— Сидеть, Грозный! — приказал Смолин.
Овчарка нехотя уселась возле дерева. Пока подошли пограничники, Александр успел хорошо осмотреть это место.
— Что остановились, старшина? — спросил полковник издали.
— Кажись, не зря сюда пришли, товарищ полковник, — ответил Смолин. — Видать, торопились и не успели хорошенько замаскировать тайник. Вот здесь надо копнуть.
Два пограничника саперными лопатами мигом разрыли землю. В неглубокой яме лежало два наполненных вещевых мешка, прикрытых плащ-палаткой.
— Надо еще поискать, — распорядился полковник, — может, еще что найдем.
И снова Грозный запетлял по кустарнику. Александр дал овчарке полную волю, уверенный, что она ведет верно. Тем более, что сразу за оврагом Грозный взял направление к железной дороге, к тому месту, где была настигнута вся группа. Только бы не проскочить мимо другого тайника.
Грозный привел к зарослям шиповника и заметался. Вслед за собакой Смолин пополз через заросли.
— Товарищ полковник, — вскоре раздался его голос, — нашел!
— Подождите, старшина, пусть сапер посмотрит сначала, — ответил полковник, и вмиг молодой солдат очутился рядом со Смолиным.
Александр вылез из кустарника с оцарапанным лицом. В руках он держал увесистый сверток, туго перевязанный куском медной проволоки.
— Вот здесь, наверное, то самое, что нам надо, — довольная улыбка скользнула по лицу полковника, и он приказал: —Теперь до конечной точки, старшина.
Через час, когда все собрались на опушке леса, откуда хорошо видна насыпь железной дороги, операция закончилась. На этом самом месте два дня тому назад и был захвачен тот самый уцелевший лазутчик, который сейчас сидит в тени под охраной двух пограничников.
Выложили на траву содержимое вещмешков. Радиостанция и батареи к ней. Много батарей. Видимо, долго собирались на ней работать.
Подвели лазутчика.
— Ваше? — коротко спросил полковник.
— Это еще надо доказать, — вызывающе бросил тот.
— Докажем. Только я хотел предупредить: чистосердечные показания… Сами понимаете.
— Ничего я не хочу понимать, не мое это.
— Что ж, посмотрим еще один сверточек, — полковник кивнул солдатам.
Нарушитель враз обмяк, плечи опустились и губы затряслись.
На подстилку с солдатской аккуратностью ровненько легли несколько пухлых пачек советских денег, какой-то блокнот, несколько паспортов и других документов.
Полковник взял в руки один паспорт, раскрыл на первой странице, а потом, прищурившись, посмотрел на лазутчика.
— Ну вот все и доказано. Здесь ваша фотография.
Прошло немало времени после этой необычной для Смолина операции. Александр, как и прежде, был далеко от пограничного отряда, переезжал с одной заставы на другую, хлопот у него хватало. На границу прибывали инструкторы служебных собак, и с каждым надо было позаниматься, помочь освоить участок границы, занять свое место в боевом строю заставы. Там и застал его приказ: немедленно прибыть в Москву. Оперативный дежурный, передавший это распоряжение, предупредил: нигде не задерживаться, явиться к начальнику политотдела.
Александр впервые ехал в столицу. Собственно, в Москве он уже бывал, но все проездом. Много ли увидишь, переезжая с вокзала на вокзал. А тут целых пять дней в его распоряжении! И он строил планы, куда пойдет, что посмотрит.
Смолина встретил на Киевском вокзале молодой капитан, комсомольский работник политуправления погранвойск. Усаживая Александра в «Волгу», он спросил:
— Что вы хотите посмотреть в Москве, Александр Николаевич?
— О, я многое хотел бы посмотреть, товарищ капитан, — ответил Смолин. — И прежде всего — памятник Дзержинскому.
В сплошном потоке машин «Волга» мчалась по широким столичным улицам. И вот перед взором старшины во весь огромный рост встала фигура в распахнутой шинели. Смолин вышел из машины.
Он медленно шел к памятнику и, казалось, ничего не замечал вокруг, кроме этой величественной фигуры.
Они вместе с капитаном постояли еще несколько минут перед памятником, а когда собрались уходить, Смолин тихо произнес:
— А ведь мы тоже его ученики, Дзержинского, первого славного чекиста…
— И неплохие ученики, — ответил капитан.
Через пять дней Александр уезжал из Москвы. На груди у него блестела новенькая медаль «За отличие в охране государственной границы СССР» — первая послевоенная награда.
АЛЕКСАНДР ФЕДРИЦКИЙ
КОНЕЦ «ДАЛЕКОГО»
Утреннее солнце золотило верхушки сосен, когда невдалеке от бункера вспороли тишину автоматные очереди, а затем прогремел взрыв гранаты. Медленно закружились в воздухе срезанные пулями листья, и за кустами мелькнула фигура, убегающая в зеленый лесной полумрак. Беглец еще не знал, что вся местность была взята в надежное кольцо и что оно неумолимо сжималось…
А когда угасла последняя надежда на спасение и вплотную приблизилось горячее дыхание погони, с болота донеслось:
— Не стреляйте! Передайте начальству: я — «Далекий!»
Подбежав ближе, чекисты увидели лежавшего в болоте человека. Слишком уж хорошо, до мельчайших подробностей знали они его приметы, чтобы ошибиться. Да, это был «Далекий». Он же «Тома», «Юрий», «Богослов». Оч же Степан Янишевский, один из бандеровских главарей, известный особо изощренной жестокостью.
Так была поставлена точка в сложной и опасной операции. Впереди еще ждало не менее сложное и кропотливое расследование злодеяний «Далекого», с тем чтобы предъявить ему полный счет за все, что свершил он на своем предательском пути. Но главное все-таки было позади. И Корней, высокий, могучего телосложения боец, вытащив Янишевского из болота, устало вытер потное лицо.
— Все. Конец.
И улыбнулся. Так улыбаются люди после нелегкой, но как следует, на совесть выполненной работы.
А началась она 27 мая 1947 года, когда в нескольких километрах от Пустомытовского леса остановилась машина. Была ясная, тихая весенняя ночь. Люди, которые вышли из машины, не потревожили ее. Быстро, без суеты разобрали снаряжение и растаяли в зеленых сумерках, посеребренных лунным светом.
Семь человек ступали след в след, легко и неслышно. Младший лейтенант Владимир Ильяш еще раз мысленно отметил отличную выучку своих бойцов. На миг задержался взглядом на невысокой, подтянутой фигуре Виктора Коханюка, шагавшего впереди. Немного людей ведало, сколько отчаянно смелых дел было на счету этого совсем еще молодого парня. Деликатный, нередко смущающийся в разговоре с товарищами, он неузнаваемо менялся при виде пепелищ и тел замученных — всего, что оставляли за собой оуновцы. Острым блеском вспыхивали юношеские глаза, когда читал записку, приколотую бандитами к вербе возле убитой женщины и двух ее детей: «Хотела колхоза — имеешь!»
Коханюка не готовили к опасной и сложной работе чекиста в специальной школе. Он взялся за нее по зову сердца, и боевая наука, полученная на фронте, обогащалась вот в таких сражениях. Как и остальные, на практике изучал методы действий банд и оуновского подполья. Умел входить в доверие к самым осторожным и подозрительным лесным головорезам. О том, что «свой хлопец» был разведчиком-чекистом, они узнавали лишь потом, увидев перед собой черный зрачок автоматного дула.
Тогда донесения о поимке или ликвидации бандитских главарей и их подчиненных хранились в строгой тайне. Но придет время, и людям станет известно о славных делах и мужестве этого невысокого парня с открытым, приветливым лицом. А пока он в который уже раз шагает едва заметной тропкой навстречу неизвестности. Потому что для него война еще не закончилась. Потому что остается другой фронт — незримый, без тылов и флангов, но требующий не меньшего мужества, выдержки и сноровки.
Не закончилась война и для самого Ильяша. Для него солдатская судьба тоже не поскупилась на испытания. Первое ранение при обороне Москвы, второе… Тогда он был сапером, а саперам, как известно, ошибаться не позволено. Рядовой Ильяш помнил об этой пословице и в тот решающий миг, когда буквально из-под гусениц нашего танка отбрасывал вражескую мину. Она взорвалась невдалеке, и десятки осколков миновали солдата. Попал лишь один — настолько маленький, что не сразу и глазом заметишь. Но попал прямо в сердце.
Потом он узнал имя фронтового хирурга — своего спасителя. Из лап смерти его вырвал Борис Васильевич Петровский — ныне министр здравоохранения СССР.
Праздник Победы Ильяш встретил в чекистском строю. Сюда его направила партия, и вчерашний воин без колебаний ответил: «Есть!» Зарубцевались, не давали о себе знать в молодом теле раны. Но другая боль терзала сердце — за невинные жертвы, за сожженные хаты бедняков, за зверства, содеянные лесными головорезами с тризубцами на фуражках.
По следу одного из них, матерого и опасного, и двинулся сейчас Владимир Ильяш со своими товарищами. А где-то вышли на задание еще две поисково-разведывательные группы — Павла Распутина и Андрея Голубцова. Зоной их поиска также был Пустомытовский лес. Именно сюда, согласно последним данным, перебазировался со своей свитой «Далекий».
Чекисты понимали, что на легкий и быстрый успех рассчитывать не приходится.
Не было никаких сомнений в том, что «Далекий» проявляет удвоенную осторожность: оснований бояться за собственную шкуру у него более чем достаточно. И люди, которые вышли с ним на поединок, в который уже раз вспоминали и сопоставляли ранее известное с вновь добытыми сведениями, старались точнее представить своего противника и возможные его действия.
..СБ. Эти две буквы расшифровывались, как «служба безопасности», и бросали в дрожь не только мирных жителей. Их панически боялись и сами боевики из оуновского подполья. Эсбистские службы формировались из отборнейших бандитов и были своеобразной элитой среди националистического отребья.
Степан Янишевский вступил на пост руководителя службы СБ вскоре после прибытия на Ровенщину. А это значит, что его опыт и способности оуновское начальство оценило сполна. Ведь не за красивые глаза повышали его в званиях в охранном полицейском батальоне. Батальон, а затем созданная на его базе винницкая уголовная полиция служили гитлеровцам, принимали самое активное участие в карательных операциях, в борьбе с партизанами и подпольщиками. А Янишевский понимал толк в кровавых делах. Это и помогло ему дослужиться до заместителя начальника полиции.
Правда, вскоре успешно начатую карьеру пришлось оборвать. Как и другие оуновцы, он стал участником комедии «перехода в подполье» и «борьбы» с фашистами., К тому же гестапо начало искоса посматривать на махинации полицаев с ценностями: лакеи воровали из награбленного явно больше, чем им полагалось. В начале 1943 года уголовная полиция не досчиталась в своих рядах Степана Янишевского и верного его сообщника — Богдана Козака. Они исчезли, не забыв прихватить с собой чемоданы и узлы с часами, браслетами и вырванными у жертв золотыми зубами.
Словом, кандидатура на пост эсбистского главаря была вполне подходящей.
Новое амплуа Янишевского мало чем отличалось от предыдущего. То, что в оуновских документах громко именовалось разведывательной и контрразведывательной функциями, на практике сводилось к безудержному террору. Не случайно, выступая перед бандеровцами, «Далекий» неизменно высказывал самые пылкие чувства к подчиненной ему службе безопасности и призывал каждого быть эсбистом. Идеал борца за «самостийную» и «соборную» Украину он представлял не иначе, как с ножом за голенищем и постоянной готовностью поднять руку на любого, включая и родную мать.
Страшно читать безграмотные, на грязных обрывках бумаги «протоколы» допросов. Нацарапанные очумевшим от самогона бандитом, они решали человеческие судьбы.
Впрочем, эти судьбы были решены еще раньше. Эсбисты твердо усвоили и неизменно применяли на практике основной гестаповский принцип: лучше убить десять невинных, чем упустить одного, с их точки зрения, виновного. И росчерк пера или движение бровью означало: смерть. За то, что радуешься освобождению из-под сапога захватчиков. За то, что вышел с плугом на обновленную землю. Что подал заявление в колхоз и послал своих детей в школу. За то, наконец, что ты человек, а не зверь и не идешь в лес обрастать корой ненависти, не поднимаешь руку на отца и брата.
Давайте прочитаем эти бумажки. Вслушаемся в отзвук прошлых лет, в эхо страшных тайн, спрятанных в далеких лесах и оврагах.
Палащук Галина Кирилловна из села Малая Любаша Костопольского района. Простая крестьянка, для которой не было большей радости, чем смех детей и шелест спелого колоса. Бандиты отобрали у нее эту радость вместе с жизнью: застрелена «при попытке к бегству».
Тывончук Федор Григорьевич из села Головин того же района. Портной, долгие годы слепший над шитьем, чтобы прокормить семью. Расстрелян.
Нарольская Марина. Семнадцатилетний почтальон из села Казимирка тогдашнего Степанского района. Единственная дочь у труженицы-матери. Расстреляна.
От бандитской пули, от средневековой «закрутки» полегли они, не дожив до светлого сегодняшнего дня. Знайте: это дело рук «Далекого» — Янишевского. И «Дибровы», и «Днепра», и «Омелька». И других предателей, которые даже родной язык использовали для того, чтобы спрятать свое настоящее имя, свое черное нутро.
— Назвать точное количество советских людей, погибших от рук оуновцев, я не могу, поскольку не вел такого учета. Но знаю, что этих жертв было много.
Так заявит Янишевский на следствии. Заявит не потому, что у него короткая память. Просто перед лицом неминуемой расплаты не повернется бандитский язык, чтобы признаться в том, что реки крови пролиты с такой легкостью, будто это была обычная речная вода. Впоследствии, перед лицом неопровержимых улик, он назвал некоторые цифры, хотя и явно уменьшенные.
Да, во время следствия «Далекий» услышит многое, о чем, казалось, знали лишь он да один-два ближайших помощника. Не раз пришлось ему ошалело заморгать глазами и зажать между колен дрожащие руки. Особенно тогда, когда узнал, что в руках у чекистов оказался весь его личный архив.
Случилось это так. На одном из привалов кто-то из бойцов Ильяша заметил замаскированные объедки. Обратили внимание и на едва заметные следы. А когда разгребли песок и опавшую хвою, открылся вход в бункер. Здесь и хранился тот самый архив — протоколы допросов, приговоры, вся страшная эсбистская статистика.
Путь к первому успеху был долог и труден. Как всегда, группа обратилась за помощью к местному населению. Делать это приходилось осторожно, нельзя было подвергать опасности людей, да и бандитский пособник мог встретиться. Чекисты появлялись в селах в крестьянской одежде, ничем не отличаясь от местных жителей. А потом, разделившись по два-три человека, надолго уходили в лес. Одни — под видом крестьян, ищущих пропавшую корову, другие выдавали себя за лесорубов, сборщиков грибов и ягод.