- Как же ласкает слух речь нашего милого сержанта, - сказал Бёрд, перепрыгивая через канаву. Затянувшись сигарой, Бёрд спросил:
- Так значит, я не смог тебя убедить перейти в другой полк, Нат?
- Нет, сэр.
Дятел Бёрд с сожалением покачал головой.
- Я думаю, ты глупец, Нат, но ради Бога, будь осторожным глупцом. Удивительно, но мне будет жаль потерять тебя.
- Становись в строй! - рявкнул Траслоу.
- Я буду осторожен, - пообещал Старбак, присоединившись к своей роте. Тридцать шесть его ветеранов были подтянуты, загорелы и одеты в лохмотья. Их ботинки разваливались, серые мундиры были в заплатках орехового цвета, а предметы личного обихода состояли лишь из того, что можно нести привязанным к веревочному ремню или завернутым в скатанное одеяло через плечо.
Новобранцы составляли разительный контраст в своих новеньких мундирах, неудобных кожаных башмаках и с жесткими ранцами. Их лица были бледны, а дула винтовок еще не потемнели от ружейной стрельбы.
Они знали, что бросок на север через центральные округа Виргинии скорее всего означал неотвратимое сражение, но что могло принести сражение - оставалось для них тайной. В то время как ветераны слишком хорошо знали, что битва принесет вопли и кровь, ранения, боль и жажду, а может, и добычу в виде награбленных долларов янки или мешочка настоящего кофе, снятого с разлагающегося, усеянного червями трупа янки.
- Выступаем! - прокричал Старбак и встал в строй рядом с лейтенантом Франклином Коффмэном во главе роты.
- Вот увидите, что я прав, сэр, - сказал Коффмэн. - У Старины Бешеного Джека ноги больше, чем у тягловой лошади.
Вступив в брод, Старбак мельком взглянул на ноги генерала. Они и правда были огромны. Как и руки Джексона. Но что действительно бросалось в глаза, так это то, что генерал всё еще держал руку поднятой, подобно ребенку, просящему позволения выйти из классной комнаты. Старбак уже собирался обратиться к Коффмэну за разъяснениями, когда, к его удивлению, генерал шевельнулся. Он оторвал свой взгляд от реки и остановил взор на роте Старбака.
- Коффмэн! - позвал он грубым, срывающимся голосом. - Подойдите ко мне, мой мальчик.
Коффмэн оступаясь выбрался из брода и почти бегом припустил к генералу.
- Сэр?
Бородатый Джексон свесился с седла.
- Вы помните меня, Коффмэн?
- Да, сэр, конечно помню, сэр.
Джексон очень плавно опустил левую руку, словно боялся повредить ее резким движением.
- Сожалею, что вам досрочно пришлось оставить учебу, Коффмэн. Это случилось после первого курса, да?
- Да, сэр, так и было, сэр.
- Это из-за смерти вашего отца?
- Да, сэр.
- А ваша мать, Коффмэн? С ней всё в порядке?
- Конечно, сэр. Да, сэр, спасибо, сэр.
- Ужасное чувство - потеря близкого человека, Коффмэн, - заметил генерал, медленно расслабившись и нагнувшись к худому светловолосому лейтенанту, - особенно для тех, кто не верует в Бога. Вы веруете в Бога, Коффмэн?
Коффмэн покраснел и нахмурился, затем сумел кивнуть.
- Да, сэр. Думаю, верую, сэр.
Джексон принял свое прежнее положение каменного изваяния и снова поднял руку, столь же медленно, как и опускал ее. Он перевел взгляд с Коффмэна на опаленную зноем даль.
- Вам будет очень трудно обрести Бога, если вы не верите в его благодать, - мягко произнес генерал, - так что следуйте писанию и молитесь, мой мальчик.
- Да, сэр, я так и сделаю, - ответил Коффмэн. Он стоял неуклюже и полный сомнений, ожидая дальнейших слов генерала, но Джексон, казалось, вновь впал в свой транс, так что лейтенант повернулся и подошел к Старбаку. Легион продолжил поход, и лейтенант хранил молчание, пока дорога вилась среди небольших пастбищ, беспорядочно разбросанных лесов и ферм у обочины. Лишь спустя две мили лейтенант нарушил молчание.
- Он великий человек, - сказал лейтенант, - разве не так, сэр? Разве он не великий человек?
- Кто, Болван Джек? - поддразнил Коффмэна Старбак.
- Великий человек, сэр, - пристыдил Старбака Коффмэн.
- Как скажете, лейтенант, - ответил Старбак. Про Джексона он знал лишь, что Старина Бешеный Джек был знаменит своими быстрыми переходами, и когда Старина Бешеный Джек шел в поход, умирали люди. И теперь они совершали переход, шли на север, а поход на север подразумевал всего лишь одну вещь - впереди янки. Значит, скоро закипит битва, оставив за собой поля, полные могил, и на этот раз, если Дятел прав, противник Старбака будет не только перед ним, но и позади. Старбак не сбавлял шага. Глупец шел на войну.
В полдень под аккомпанемент перестука вагонов, шипения пара и звона колокольчика паровоза на станции в Манассасе остановился поезд. В механическом грохоте раздался голос сержанта, призывая войска выгрузиться из вагонов на узкую полоску грязи между рельсами и пакгаузами.
Солдаты спрыгивали вниз, довольные, что вырвались на свободу из тесных вагонов, и взбудораженные тем, что прибыли в Виргинию. Станция в Манассасе находилась не на передовой, но всё-таки была частью мятежного штата, и они оглядывались по сторонам, словно открывшийся их взору пейзаж был таким же диковинным и удивительным, как и окутанные туманом холмы таинственной Японии и далекого Китая.
Прибывшие войска состояли в основном из семнадцати-восемнадцатилетних юношей из Нью-Джерси, Висконсина, Мэна Иллинойса, Род-Айленда и Вермонта. Они были добровольцами в новехоньких мундирах, горевшими желанием принять участие в текущем наступлении на Конфедерацию.
Они грозились повесить Джеффа Дэвиса на яблоне и бахвалились, как пройдут по улицам Ричмонда, выкурив мятежников из нор, как крыс из амбара. Они были молоды и несдержанны, полны уверенности в себя, но всё же слегка дрогнули при виде места своего назначения.
Станция в Манассасе была не самым привлекательным местом: она была разграблена отрядами северян, а затем полностью уничтожена отступающими войсками Конфедерации и поспешно восстановлена подрядчиками северян, так что теперь между железной дорогой и заросшим сорняками полем, усеянным пушками, передками, зарядными ящиками, походными кузницами и санитарным транспортом, на несколько акров раскинулись ряды грубых пакгаузов из свежей древесины.
Ежечасно прибывало всё больше припасов и оружия, здесь расположился основной армейский обоз для поддержки летней кампании 1862 года, которая положит конец восстанию и вновь сольет воедино Соединенные Штаты Америки. Над раскинувшимися на широком пространстве постройками курился дымок, исходивший из кузниц, вагоноремонтных депо и топок локомотивов, тащивших товарные и пассажирские составы.
У склада стояли два кавалерийских офицера. Без сомнения, они приложили немало усилий, чтобы выглядеть представительно, на мундирах не было ни пылинки, сапоги со шпорами начищены до блеска, а кожаные пояса блестели. Старший из офицеров, майор Джозеф Гэллоуэй – лысеющий мужчина средних лет с приятным на вид лицом и расширяющимися книзу бакенбардами – нервно сжимал в руках шляпу с плюмажем.
Его спутник был намного моложе, красив и светловолос, с квадратной бородой, широкими плечами и внушающим доверие открытым честным лицом.
Оба были виргинцами, и оба сражались за Север. Джозеф Галлоуэй владел кое-какой собственностью в окрестностях Манассаса, и на его ферме теперь квартировал полк кавалерии северян, набранный исключительно из южан, сохранивших верность правительству в Вашингтоне.
Костяк солдат кавалерийской бригады Гэллоуэя составляли добровольцы из приграничных штатов, спорных земель Мэриленда и западных округов Виргинии, но немало было беглецов и из самих Конфедеративных Штатов. Гэллоуэй не сомневался, что некоторые из этих солдат скрывались от правосудия южан, но большинство было идеалистами, сражавшимися за сохранение Союза. Именно Гэллоуэю пришла в голову идея принимать на службу подобных людей для ведения разведки глубоко в тылу мятежников.
Кавалеристы северян были выносливы и храбры, но совершенно незнакомы с виргинской местностью, и потому их возможности были ограничены по сравнению с безбожниками-южанами, которые знали каждую виргинскую деревню и поселение, где могли найти сторонников, всегда готовых предоставить им кров и еду. Именно Гэллоуэй явился вдохновителем идеи создать подразделение, которое могло бы разъезжать по мятежным штатам не хуже самих южан, хотя идея не получила должной поддержки в Вашингтоне. Наберите свой отряд, заявили бюрократы в правительстве майору Гэллоуэю, и мы соблаговолим принять их на службу, но только в том случае, если все будут экипированы оружием, лошадьми и военной формой.
Вот почему майор Гэллоуэй и капитан Адам Фалконер ждали пассажира, прибывавшего полуденным поездом, только что въехавшим в Манассас. Оба кавалерийских офицера локтями проторили себе путь среди толпы возбужденных солдат к последнему вагону поезда, предназначенному для пассажиров более высокого положения, чем обычное пушечное мясо. Проводник опустил лесенки вагона, и двум леди, едва протиснувшимся в узкие двери в своих пышных платьях, осторожно помогли спуститься на перрон.
За леди на перрон проследовала группа старших офицеров с подкрученными усами, в вычищенных мундирах и с раскрасневшимися от жары и виски лицами. Один из офицеров, самый молодой, отделился от группы и приказал ординарцам привести лошадей.
- Быстрей, пошевеливайтесь! Лошадей для генерала! - кричал адъютант. Кружевные зонтики-близнецы дам колыхались подобно белым поплавкам в океане табачного дыма по волнам темных шляп военных.
Последним пассажиром, вышедшим из вагона, оказался худой и высокий пожилой штатский с седыми волосами и бородой, свирепым взглядом и мрачным суровым лицом. У него были впалые щеки и римский нос, такой же величественный, как и весь его облик, одет он был в темный сюртук, цилиндр, и несмотря на жару облачился в застегнутый на все пуговицы жилет, поверх которого белел воротничок священника. В руке он держал темно-малиновый саквояж и тросточку из черного дерева, которой отпихнул в сторону темнокожего слугу дам, грузившего их поклажу на ручную тележку. Это движение было властным и непроизвольным поступком человека, привыкшего повелевать.
- Это он, - сказал Адам, узнав священника, проповедь которого слушал в Бостоне до начала войны.
Майор Гэллоуэй пробрался сквозь толпу к седовласому мужчине.
- Сэр? - окликнул он только что прибывшего священника. - Доктор Старбак, сэр?
Преподобный Элиял Джозеф Старбак, доктор теологии, король памфлетов и самый известный из всех священников-северян, сторонников аболиционизма, хмуро уставился на встречающих.
- Вы, должно быть, Гэллоуэй. А вы Фалконер? Прекрасно! Мой саквояж, - он всунул в протянутую для приветствия руку Адама свой саквояж.
- Надеюсь поездка была приятной, сэр? - поинтересовался майор Гэллоуэй, почтительно ведя своего гостя к дороге.
- Она стала намного менее приятной, Гэллоуэй, когда мы взяли курс на юг. Должен признать, что инженерная мысль достигла своего апогея в Новой Англии, и чем дальше отдаляешься от Бостона, тем менее приятной становится поездка, - преподобный выдал эти суждения привыкшим достигать самых укромных уголков больших церквей и аудиторий Америки голосом. - Вынужден отметить, меня довольно-таки растрясло на железной дороге юга. Без сомнения, отсталый продукт рабовладельчества. До места моего пребывания мне придется идти пешком ? - недовольно спросил преподобный, внезапно остановившись как вкопанный.
- Нет, сэр. В легком экипаже, - Гэллоуэй собирался попросить Адама сходить за экипажем, но затем увидел, что тот слишком обременен тяжелым саквояжем преподобного. - Я сейчас приведу экипаж, сэр. Тут недалеко.
Преподобный Старбак махнул рукой уходящему Гэллоуэю и с живым любопытством уставился на группу штатских, ожидавших выгрузки почты из служебного вагона.
- Вы читали работы Шпурцхайма по френологии [1]? - спросил он у Адама.
- Нет, сэр, - удивился Адам совершенно неуместному вопросу.
- Наука многому может нас научить, - заявил преподобный доктор Старбак, - пока мы помним, что все научные выводы подлежат одобрению всемогущего Господа, но мне интересно понаблюдать за доказательствами учения Шпурцхайма, - он взмахнул тростью в направлении стоявших в очереди штатских. - У жителя Новой Англии преобладают в основном благородные формы надбровных дуг. Контуры его черепа указывают на присутствие интеллекта, доброжелательности, мудрости, мышления, тогда как даже в этих ближайших к Северу округах южных штатов я наблюдаю, как черепные контуры людей выдают в них присутствие порочности, воинственности, деструктивности и отчетливую склонность к кретинизму.
Мучающая Адама совесть, как и прочно укоренившийся в нем патриотизм, могли заставить его сражаться против родной страны отца, но он ещё оставался верным сыном Виргинии, и критика со стороны священника-северянина вызвала его негодование.
- Разве Джордж Вашингтон не был южанином, сэр? - чеканя каждое слово, спросил Адам.
Но преподобный Старбак был слишком стар, чтобы отказаться от своих убеждений.
- Джордж Вашингтон, молодой человек, как и вы, был выходцем из аристократии. Мои наблюдения относятся только к безликой черни. Видите там генерала? - властная трость, едва разминувшись с сержантом артиллерии, указала на пухлого офицера, соседа преподобного по вагону.
- Вижу, сэр, - ответил Адам, гадая, какие же характерные черты таил в себе череп генерала.
Но преподобный Старбак уже отставил в сторону свои занятия френологией.
- Это Поуп, - провозгласил священник. - Он был достаточно вежлив, оказывая мне знаки внимания во время поездки. И в самом деле, приятный мужчина.
Адам с интересом наблюдал за новым главнокомандующим Северовиргинской армии. Генерал Джон Поуп оказался румяным и уверенным в себе человеком с проницательными глазами и кустистой бородой. Если френология и правда могла дать точную характеристику свойств его характера, то широкий лоб Поупа и солидное выражения квадратного лица наводили на мысль, что он может стать тем спасителем, которого ищет Север с самого начала войны.
Джон Поуп отличился в битве на Миссисипи, и теперь прибыл на восток, чтобы сотворить чудо в непокорной сельской Виргинии, где северных генералов, одного за другим, сперва водила за нос, а затем и разбивала армия мятежных оборванцев.
- У Поупа верные представления, - с энтузиазмом продолжил преподобный. - Неправильно это, жеманничать с мятежниками. Непослушание ведет к наказанию, открытое неповиновение требует расплаты. Царствие рабовладельцев должно получить по заслугам, а их земли следует предать огню. Поуп не будет бездействовать, он меня в этом заверил. Он настоящий исполнитель воли Господней.
И в самом деле, генерал Поуп почти что сразу же после своего назначения заявил, что старая политика доброго отношения к мирным жителям Юга завершилась.
С этого времени солдаты северян могли спокойно грабить мирное население, и любой возмутившийся подобным поведением южанин должен был быть подвергнут наказанию. Преподобного приводило в восторг подобное рвение.
- Южанин, - наставлял священник Адама, - понимает только один язык. Грубой силы. Этим языком он притеснял негров, и его же и следует использовать для подавления его самого. Вы согласны со мной?
- Я думаю, сэр, - тактично ответил Адам, - что победа северян не за горами.
- Несомненно, так и есть, - согласился преподобный, не уверенный, является ли этот ответ согласием. А согласиться с ним действительно стоило, так как именно от него зависело будущее кавалерийского полка Гэллоуэя и Адама. Адам остался без гроша, дезертировав с Юга, но знакомство с майором Джеймсом Старбаком сослужило ему неплохую службу, ведь как раз от старшего сына преподобного, Джеймса, он узнал о кавалерийском полке Гэллоуэя, он же предположил, что его знаменитый отец может предоставить Адаму необходимые средства для вступления в в него.
Преподобный доктор Старбак на деле выказал больше чем простое желание выделить деньги. Находившийся в слишком преклонном возрасте для сражений, но и будучи слишком неравнодушным, чтобы оставаться в стороне от войны, он бессильно наблюдал, как Север терпел в Виргинии одно поражение за другим. Эти поражения побудили его пожертвовать свои личные и церковные средства на набор и вооружение массачусетских полков, но лишь чтобы наблюдать, как их вели к катастрофе.
На месте преподобного люди менее стойкие давно бы бросили подобные усилия, но эти несчастья лишь усилили рвение священника. Вот почему, когда ему предоставился шанс внести пожертвования на создание кавалерийского полка Гэллоуэя, преподобный без колебаний согласился. Он не только помог Адаму, но и закупил для полка Гэллоуэя оружие и снаряжение на сумму в пятнадцать тысяч долларов.