Подавив волнение, миссис Эверсли ответила, что она этого не знает: все будет зависеть от воли Неба и Мотомбо. Потом, чтобы прекратить дальнейшие разговоры, она приказала им принести заступы, которыми они обрабатывали землю, а также винные палки, циновки и веревки из пальмовых волокон, и помочь нам выкопать из земли Священный Цветок.
Это было произведено под руководством Стивена, чувствовавшего себя в этом деле, как в родной стихии, хотя такая работа была далеко не из легких. Она проходила весьма невесело, так как служанки все время плакали. Плакала даже мисс Хоуп, и я заметил, что ее мать тоже сильно взволнована. В продолжение свыше двадцати лет она была хранительницей этого растения, к которому, мне кажется, в конце концов стала относиться с таким же благоговением, как и народ понго.
Наконец наша работа была окончена. Мы выкопали растение вместе с землей, чтобы не дать ему засохнуть, причем старались по возможности не задевать его корней. Под ними, приблизительно на глубине трех футов, мы нашли несколько предметов. Одним из них был древний каменный фетиш грубой работы, имевший вид обезьяны с золотой короной. Этот предмет был небольших размеров и потому сохранился у меня до сих пор. Кроме того, там оказалась куча угля, среди которого было несколько наполовину сгоревших костей и малоповрежденный череп. Последний, по-видимому, принадлежал женщине низшей расы, быть может первой Матери Цветка.
Когда растение было окончательно отделено от почвы, на которой оно росло в тление столь многих лет, оно было помещено на большую циновку и искусно обложено влажным мхом. Последнее было выполнено Стивеном, который в подобных делах был настоящим художником. Циновка была обвязана вокруг корней растения; каждый его стебель был из предосторожности привязан к тонкой бамбуковой палочке. Потом вся связка была помещена на бамбуковые носилки и прикреплена к ним веревками из пальмовых волокон.
Тем временем стало темнеть. Все мы устали.
— Баас, — сказал мне Ханс, когда мы возвратились в дом, — не лучше ли будет, если мы с Мавово возьмем немного пищи и отправимся спать в лодку? Конечно, эти женщины не могут причинить нам вреда, но я, присмотревшись к ним сегодня, боюсь, как бы они не наделали из палок весел и не перебрались через озеро, чтобы предупредить обо всем понго.
Мне не хотелось разделять наше небольшое общество на две части, но мысль Ханса показалась мне благоразумной, и я согласился на это.
Вскоре Ханс и Мавово, вооружившись копьями и захватив с собой провизии, отправились на берег озера.
Стивен и я ночевали в ограде, рядом с упакованным Цветком, с которым он не хотел расставаться. Эта предосторожность оказалось не излишней, так как около полуночи я увидел при свете луны, как дверь осторожно приоткрылась и в ней показалось несколько женщин-альбиносок.
Я приподнялся, кашлянул и поднял ружье, после чего они убежали и больше не возвращались.
Брат Джон, его жена и дочь встали задолго до зари, чтобы сделать необходимые приготовления к путешествию, собрать запас провизии и прочее. Мы позавтракали еще при луне и с первыми лучами солнца тронулись в путь.
Я заметил, что миссис Эверсли и ее дочь с грустью расстаются с этим местом, где они мирно прожили в полном одиночестве так много лет, где последняя родилась и прожила до совершеннолетия.
Я решил, что до лодки Цветок должны нести обе леди, считая наилучшим, если служанки увидят, что их святыни находятся под попечением посвященных им жриц. Впереди шел я с ружьем, потом обе леди с Цветком (их белые одежды были покрыты плащами из древесной коры, обработанной особенным способом); брат Джон и Стивен, несшие весла, замыкали шествие.
Мы без всяких приключений дошли до лодки, где, к своему облегчению, нашли ожидающих нас Мавово и Ханса. Я поступил очень благоразумно, позволив им ночевать на берегу, так как ночью к ним подошло несколько альбиносок с явным намерением завладеть лодкой. Увидев, что она охраняется, они убежали.
Когда мы приготовились к отплытию, эти несчастные создания появились в полном составе и, бросившись на землю, со слезами умоляли Мать Цветка не покидать их.
Мы постарались отчалить возможно скорее, оставив плачущих альбиносок на берегу.
Достигнув противоположного берега озера, мы спрятали лодку в кустах, в том самом месте, где нашли ее, и отправились дальше.
Цветок несли теперь Стивен и Мавово, как самые сильные из нас. Стивен не жаловался на его тяжесть, но зулус начал проклинать растение после нескольких часов путешествия. Я думаю, что он отказался бы нести Цветок, если бы не питал расположения к Стивену.
Мы пересекли Сад бога, где Калуби два раза в год разбрасывали священные семена. Животное обыкновенно нападало на наскучивших ему королей понго, когда последние проходили через этот огромный лес. Тот факт, что нападение всегда имело место после того, как семена бывали разбросаны, указывал на известную долю сметливости животного.
Эти нападения растягивались обыкновенно года на полтора. В первый раз бог сопровождал Калуби до сада и обратно, проявляя свою неприязнь к нему тем, что рычал на него. Во второй раз он хватал его за руку и откусывал ему один из пальцев (как было с нашим Калуби), что, благодаря заражению крови, обыкновенно вызывало смерть. Если же Калуби оставался в живых, то горилла убивала его в следующее посещение, чаще всего — откусив ему голову свой могучей пастью.
В таких посещения Калуби сопровождали избранные юноши, из которых всегда несколько погибало. Оставшихся невредимыми после шести посещений назначали к особым испытаниям до тех пор, пока их не оставалось только двое; последних объявляли «миновавшими бога» и «принятыми богом». Они пользовались большим почетом (как, например, Комба), и после смерти Калуби один из них занимал его место, сохраняя его в течение десяти лет, а иногда и дольше.
Я спросил миссис Эверсли, посещал ли когда-нибудь Мотомбо бога. Она ответила, что Мотомбо делал это один раз в пять лет. В таких случаях он после многих таинственных церемоний проводил во время полнолуния целую неделю в лесу. Один из Калуби рассказывал ей, что видел Мотомбо и бога сидящими рядом под деревом, обняв друг друга, и «разговаривающими, как братья».
За исключением еще нескольких рассказов о почти сверхъестественной хитрости Мотомбо — это все, что я узнал о нем.
Однако я должен упомянуть еще кое о чем в связи с рассказом Бабембы. Мне кажется, что понго пускали в лес пленников других племен для того, чтобы их бог мог позабавиться убийством. Такова была участь, на которую были обречены и мы, согласно обряду понго.
Пройдя через сад, мы достигли «Полянки упавшего дерева», где нашли шкуру зверя в том виде, в каком оставили ее, только несколько уменьшившейся в объеме.
Она, по-видимому, была посещена целой ордой лесных муравьев, которые, к счастью для Ханса, выели из нее все остатки мяса, оставив самую кожу абсолютно нетронутой, я полагаю потому, что она оказалась для них слишком твердой. Я никогда не видел более чистой работы.
Кроме того, эти маленькие трудолюбивые создания съели и самого зверя. От него ничего не осталось, за исключением чистых белых костей, лежащих в том же положении, в каком мы оставили его ободранную тушу. Эта мириадная армия съела все мясо, атом за атомом, и бесследно скрылась в глубине леса.
Как мне хотелось взять с собой огромный скелет гориллы, в добавление к моей коллекции трофеев; но это было невозможно. Брат Джон сказал, что любой музей предложил бы за него несколько сот фунтов, так как вряд ли где-нибудь есть экземпляр, подобный этому. Но скелет был слишком тяжел. Все, что я мог сделать, — это запечатлеть в своем уме его особенности путем внимательного осмотра его могучих костей. Кроме того, я вынул из его правой руки и сохранил на память пулю, которую всадил в нее, когда она держала Калуби. Пуля, раздробив кость, застряла в ней, но не сломала ее.
Мы отправились дальше, захватив с собою шкуру бога, голова, руки и ноги которого были предварительно набиты влажным мхом, с целью сохранить их форму. Эта ноша была не из легких, по крайней мере так говорили брат Джон и Ханс, несшие ее на сухой ветке. Об остальной части нашего путешествия к берегу вод, омывавших вход в пещеру, я могу сказать то, что, несмотря на тяжелую ношу, нам было значительно легче спускаться с крутого склона горы, нежели подниматься на него без последней. Однако мы продвигались вперед очень медленно и когда наконец достигли кладбища, до заката солнца оставалось не более часа. Тут мы сели отдохнуть и поесть, а также обсудить наше положение.
Что было делать? Перед нами лежало водное пространство, но у нас не было лодки, чтобы переправиться на противоположный берег. А что это был за берег? Пещера, где, словно паук в паутине, сидело создание, казавшееся человеком лишь наполовину.
Мы хотели перетащить через лес лодку, в которой переправлялись на Остров Цветка и обратно. Но эту мысль пришлось оставить, так как были бы не в состоянии протащить эту выдолбленную из целого бревна лодку на расстояние более пятидесяти ярдов.
Что же оставалось делать? Переправиться вплавь было невозможно из-за крокодилов. Кроме того, из всех нас умели плавать только я и Стивен. Для постройки же плота у нас не было подходящего материала.
Я позвал Ханса и, оставив всех на кладбище (мы знали, что там они в полной безопасности), мы отправились к берегу, прячась из предосторожности за покрывавшие его камыши и мангиферовый кустарник.
Жаркий день клонился к концу. Небо заволакивалось черными тучами, предвещавшими большую грозу.
Мы смотрели на темную тинистую воду, на крокодилов, дюжинами сидевших у берега, вечно чего-то ожидая, и на противоположную отвесную скалу с черневшим в ней входом в пещеру. Эта скала, вместе с омывавшими ее водами, насколько мог охватить глаз, уходила вдаль. Очевидно, единственный для нас путь лежал через пещеру, так как канал, через который Бабемба достиг большого озера, был теперь непроходимым. Мы искали какое-нибудь у павшее дерево, на котором можно было переправиться на противоположную сторону, или сухой тростник и хворост, из которых можно было бы сделать подобие плота, но ничего не находили.
— Если мы не добудем лодки, нам придется остаться здесь, — сказал я Хансу, сидевшему со мной под прикрытием камышей почти у самой воды.
Он ничего не ответил.
Я задумался и почти бессознательно начал смотреть на некоторого рода трагедию, разыгравшуюся в мире насекомых. Лесной паук очень крупной породы протянул между двумя камышинками огромную паутину величиной с раскрытый дамский зонтик. Среди этой паутины, нижняя часть которой почти касалась воды, сидел он в ожидании добычи, как крокодилы, подстерегавшие кого-то на берегу, как большая обезьяна, подстерегавшая Калуби, как Смерть, подстерегающая Жизнь, как Мотомбо, подстерегавший кто знает кого в своей пещере.
Больше всего этот черный паук с белым пятном на голове походил на Мотомбо…
Потом разыгралась трагедия.
Большая белая ночная бабочка, порхавшая с камышинки на камышинку, запуталась в нижней части паутины, всего лишь дюймах в трех от воды. Паук тотчас же бросился на нее и обхватил несчастную жертву своими длинными ногами, чтобы не дать ей биться.
Потом, спустившись ниже, он начал обволакивать ее паутиной.
Вдруг из тихой поверхности воды высунулась голова очень большой рыбы, которая преспокойно схватила паука и исчезла с ним в глубине, утащив за собою часть паутины и тем самым освободив ночную бабочку. Она упала на кусочек дерева и уплыла на нем.
— Баас видел это? — спросил Ханс, указывая на разорванную паутину.
— Пока баас сидел, задумавшись, я молился покойному отцу бааса, и он послал нам из Огненного Места знамение.
— Какое знамение? — спросил.
— Вот это самое, баас. Паутина — это пещера Мотомбо. Большой паук — сам Мотомбо. Белая бабочка — это мы, баас, запутавшиеся в паутине.
— Прекрасно Ханс, — сказал я, — но кто эта рыба, проглотившая паука и освободившая бабочку?
— Рыба эта — баас, потихоньку вышедший во мраке из воды и застреливший Мотомбо из маленького ружья, после чего мы, изображенные бабочкой, сядем в лодку и уплывем. Сегодня будет буря, поэтому кто заметит бааса, если он ночью и в бурю переплывет через воду?
— Крокодилы, — сказал я.
— Баас! Во время бури крокодилы обыкновенно ложатся спать, так как они боятся, чтобы молния не убила их за грехи.
Тут я вспомнил, что эти большие пресмыкающиеся исчезают во время непогоды, вероятно потому, что на это время также прячется и их добыча.
Лишь только стемнеет, я переплыву это водное пространство, держа маленькое ружье Интомби над головой, и попытаюсь украсть лодку. Если старый колдун бодрствует, что ж, я постараюсь справиться с ним. Я понимал всю отчаянность своего предприятия, но другого выхода не было. Если мы не достанем лодку, нам придется оставаться в лесу до тех пор, пока мы не умрем с голода. Если же мы возвратимся на остров Цветка, то там мы скоро подвергнемся нападению и будем убиты Комбой и понго, которые придут разыскивать наши тела.
— Я попробую, Ханс, — сказал я.
— Я так и знал, баас! Я тоже отправился бы туда, но я не умею плавать. Все кончится благополучно, иначе покойный отец бааса не послал бы нам знамения Бабочка преспокойно уплыла на кусочке дерева, и я видел, как она потом распустила крылья и улетела. А рыба — ох, как она смеется со старым жирным пауком в своем желудке!
XVIII. Роковые уколы
Мы возвратились к остальным и нашли их сидящими среди гробов на земле в очень подавленном состоянии духа. И неудивительно: надвигалась ночь, издали доносились раскаты грома, эхом отдававшиеся в лесу, дождь начинал падать крупными каплями.
— Ну, Аллан, на чем вы порешили? — спросил меня брат Джон.
— Я отправлюсь доставать лодку, — ответил я, — чтобы всем нам можно было переправиться через залив. Все посмотрели на меня с удивлением.
— Вы не должны подвергать себя риску, — сказал Стивен, — я моложе вас и умею плавать так же, как и вы. Я пойду вместо вас.
— Да, Стивен, вы умеете плавать, — сказал я, — но вы хуже меня стреляете из ружья, а от этого зависит весь успех нашего предприятия. Слушайте все! Пойду именно я, и, надеюсь, все окончится хорошо. Если же я потерплю неудачу, то от этого дело не ухудшится. Вас три пары: Джон и его супруга, Стивен и мисс Хоуп, Мавово и Ханс. Если я погибну, вы выберете себе нового начальника экспедиции, но пока таковым являюсь я, вы должны мне повиноваться.
Потом заговорил Мавово.
— Мой отец Макумазан — храбрый человек. Если он останется в живых, он исполнит свой долг. Если же он умрет, то он исполнит его еще лучше. На земле — или на том свете, среди духов наших отцов, — его имя навсегда останется великим. Да, его имя станет песней!
Когда брат Джон перевел всем остальным эти слова, показавшиеся мне великолепными, наступило молчание.
— Теперь, — сказал я, — вам всем следует перейти на берег. Там вы будете сравнительно в большей безопасности от молнии, так как там нет высоких деревьев. Во время моего отсутствия вы, леди, должны как можно лучше одеть Ханса в шкуру гориллы. Зашнуруйте ее бечевками из пальмовых волокон, которые мы принесли с собой, и заполните все пустые места в ней и голову сухими листьями. Когда я вернусь с лодкой, нужно, чтобы Ханс был уже одет.
Ханс слегка застонал, но не прекословил. Мы захватили свой багаж и отправились на берег, где укрылись за мангиферовым кустарником и высоким тростником. Потом я снял с себя платье и остался в одной фланелевой рубашке и бумажных исподних, имевших серый цвет и потому почти невидимых ночью.
Теперь я был совсем готов. Ханс передал мне маленькое ружье.
— Оно заряжено, баас, и на полном взводе, — сказал он, — я обмотал замок подкладкой моей шляпы, которая сильно пропитана жиром, так как волосы выделяют жир, особенно в жаркое время. Она не завязана, баас. Надо только слегка встряхнуть ружье, и подкладка отпадет.
— Понимаю, — сказал я, беря ружье левой рукой так, чтобы удержать пальцем у ружейного замка подкладку шляпы Ханса. Потом я простился со всеми.
После длительной вспышки молнии (гроза была в полном разгаре) я быстро направился к воде в сопровождении Ханса, решившего проститься со мной последним.
— Вернись обратно, Ханс, пока свет молнии не обнаружил тебя, — тихо сказал я, спускаясь с корней мангиферы в тинистую воду. — Скажи им, чтобы они, если можно, сохранили сухими мою куртку и панталоны.
— До свидания, баас, — сказал он, и я услышал его всхлипывания. — Пусть бодрость не покидает бааса всех баасов! Интомби выручит нас, как некогда выручило нас на Холме Убийства, ибо оно знает, в чьих оно руках!