Потом-то всё-таки послышался некоторый звук. Некоторый топот, некоторое упиранье и кряхтенье.
Дверь раскрылась, и дед Игнат вытолкал на улицу Мишку-солдатика. Оказывается, Мишка всё это время сидел под партой, чтоб посмотреть на экзамены.
Сказка о сеятеле
А Лёля и Ваня Антошкин спрятались на печке. За занавесочкой. Их никто не видел, а они-то видели, как сверкнули очки господина Попечителя, как прошествовал в класс батюшка поп и две чёрных женщины. Потом дверь в класс закрылась. Они теперь не видели ничего, зато слышали.
Господин Попечитель и чужие учительницы спрашивали учеников, одного за другим. Все отвечали очень хорошо, и господин Попечитель всех хвалил. Он и вправду оказался добрым и почему-то часто повторял своим басом:
— Спасибо, Татьяна Дмитриевна.
Особенно понравилась ему Марфуша. Он расспрашивал её и так и сяк, а она всё отвечала. Наконец господин Попечитель засмеялся, расцеловал Марфушу и снова сказал:
— Спасибо, Татьяна Дмитриевна.
Всё шло гладко, пока не дошло до Ефимки Киреева.
— Ефим Киреев, — сказал Попечитель, — как называется эта книга?
— «Сеятель», господин Попечитель.
— А что это такое — сеятель, скажи нам, Ефим Киреев.
— Это — книжка, — сказал Ефимка.
— Хорошо, Ефим Киреев, молодец. А что это ещё такое, кроме книжки, скажи-ка нам, Ефим Киреев.
— Сеятель — это сеятель, господин Попечитель.
— Так-так, — сказал господин Попечитель. — Ну а что он делает, сеятель-то этот!
— Что полагается, — сказал Ефимка.
— А что же полагается делать Сеятелю?
Ефимка, как видно, задумался. В классе была тишина.
— Сеятелю полагается делать то, — сказал наконец Ефимка, — что полагается.
Господин Попечитель слегка засмеялся.
— Ладно, — сказал он. — Последний вопрос. Вот скажи, а Татьяна Дмитриевна, она-то кто? Сеятель она или нет?
— Татьяна Дмитриевна-то? — переспросил Ефимка.
Лёля и Ваня Антошкин не видели, что в этот момент Ефимка посмотрел на Татьяну Дмитриевну, и она легонько кивнула ему.
— Татьяна Дмитриевна — сильный сеятель, — с облегчением ответил Ефимка.
— Вот молодец, — сказал Попечитель. — А что же она сеет?
— Ну как чего, — улыбнулся Ефимка. — Коноплю.
— Ну а ещё-то чего?
— Да я не знаю, — сказал Ефимка. — Лук, наверно, садит.
Тут господин Попечитель засмеялся, а чужие учительницы о чём-то зашептались. Ефимка понял, что подвёл Татьяну Дмитриевну.
Татьяна Дмитриевна встала со своего места, подошла к окну. Она открыла форточку, вздохнула. Чужие и важные люди, которые сидели за столом, удивлённо посмотрели на неё. Они не поняли, зачем она встала, а Ефимка понял.
— Ну что ж, Ефим Киреев, — сказал Попечитель. — Прочти нам теперь стихотворение наизусть.
Татьяна Дмитриевна оглянулась. Она была бледная и дышала тяжело, но ласково смотрела на Ефимку.
Ефимка задумался. Он хотел было прочесть стихотворение про весну, но все эти разговоры насчёт Сеятеля навели его на другое.
Сейте разумное, доброе, вечное, —
начал он, –
Сейте, спасибо вам скажет сердечное
Полынный народ.
В полной тишине, что таилась в классе, раздалось некоторое хмыканье господина Попечителя.
— Кто скажет спасибо? — спросил он.
— Полынный народ, — ответил Ефимка.
— Нет, Ефим, ты ошибаешься. В книжке написано по-другому. На-ка книжку, прочти.
Ефим взял книжку и прочел:
Сейте разумное, доброе, вечное,
Сейте, спасибо вам скажет сердечное
Полынный народ.
— Там написано по-другому, — сказал господин Попечитель. — Там написано — русский народ.
— Так ведь это одно и то же, — ответил Ефимка.
Господин Попечитель задумался, а потом засмеялся.
— Ну что ж, Татьяна Дмитриевна, — сказал он. — Ещё раз спасибо вам.
Сказка о том, как не зацветала сирень
Сразу после экзамена мама уехала. Она уехала в Пензу — в далёкий город, к врачам.
Лёля осталась одна. Нет, не совсем, конечно, одна. В школе посапывал на печке дед Игнат, бродил по классу Мишка-солдатик, добрые сёстры Еленакай и Натакай часто забирали Лёлю к себе, — не одна и всё-таки одна.
Уже все цветы — и купальницы с незабудками, и ландыши расцвели, а сирень всё молчала. Бутоны-то уже были, да никак не могли они созреть, раскрыться — заговорить.
Приехала Дуня, и Лёля стала жить с нею в школе.
Как-то вечером Лёля сказала:
— Дуня, расскажи мне сказку.
— Сказку? — удивилась Дуня. — Я сказки не рассказываю. Я песню пою.
— А ты спой сказку.
— Ну что ж, — согласилась Дуня. — Слушай. — И Дуня запела:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина?
Головой склоняясь
До самого тына?
Дуня пела, а Лёля слушала, и в голове у Лёли сказка эта сложилась так.
Дунина сказка про рябину
Жила-была в полынной стороне рябина.
Она росла у забора на самом краю деревни.
Скучно, одиноко жила рябина — степь раскинулась вокруг, степь. А за забором росли яблони, цвела сирень. На рябину никто и внимания не обращал. Иногда только поздней осенью, когда на ветвях её поспевали красные ягоды, люди, проходящие мимо, останавливались.
— Какая красивая рябина в этом году! — говорили они и шли дальше.
А некоторые так просто проходили мимо, не замечая рябиновой красоты.
Рядом с рябиной, у самых её корней, вилась дорога. По дороге мчались кони, громыхали телеги. Пыль из-под конских копыт оседала на её ветвях. А за дорогой была река, и на том берегу рос могучий дуб.
Рябина давно заметила его, а дуб, пожалуй, её не замечал. Он был огромный, крепкий, и даже самый сильный ветер не мог согнуть его, только листья обрывал с веток.
Как-то поздней осенью задул особенно сильный и пронзительный ветер. Рябина гнулась под его порывами, последние ягоды осыпались с её ветвей. И рябина захотела поговорить с дубом.
— Дуб, эй, дуб! — прошептала она. — Слышишь меня?
И ветер подхватил её слова, но дуб молчал — спал, наверно, убаюканный ветром. И долго ещё шептала рябина, пока дуб отозвался:
— Слышу тебя…
— Мне надо к тебе перебраться… Скучно здесь, одиноко. Да и ветер очень сильный.
— Так ведь дерево где растёт — там и растёт. Как переберёшься-то?
— А я бы прижалась к тебе, — шептала рябина. — Легче было бы…
Дуб долго молчал, а потом уж ветер донёс до рябины:
— Хорошо бы.
— Перенеси же меня через реку, ты ведь большой и сильный. Или сам иди ко мне.
И дуб тряхнул ветвями, хотел раздвинуть плечи, но не смог сдвинуться с места…
Дуня спела песню, замолчала, а Лёля не удержалась и заплакала. Эта сказка про рябину как-то вдруг оказалась связанной с болезнью мамы, и вот мамы всё нет, и когда же она вернётся?
— Ну, ну, не плачь, — сказала Дуня. — Ты ведь не знаешь, чем кончилась сказка.
— А чем? — всхлипывала Лёля.
— Однажды утром люди проснулись и вдруг увидели, что рябина растёт рядом с дубом.
— Неужели перебралась?
— Конечно.
— А как?
— Наверно, добрый человек всё понял, осторожно выкопал рябину да и перевёз на лодке через реку.
И Лёля, засыпая, думала, что, если она увидит когда-нибудь одинокую рябину — обязательно перевезёт её через речку к дубу. Только бы выкопать её осторожно, корней не повредить.
А когда заснула окончательно, ясно увидела, как идёт рябина к дубу сама, как тяжело вынимает из земли свои корни, как гнётся, как качается, переходит речку, чтоб прижаться к дубу.
Сказка о чёрте с рогами и бородой
И ещё день прошёл — сирень не зацветала, и ещё, и ещё.
И вот однажды вечером — Лёля уже легла — вдруг услышала в сторожке какой-то стук по полу, а потом — плач. Только нерусский какой-то плач, нечеловеческий.
Лёля вскочила, выбежала в сторожку и увидела маму.
Мама и Дуня сидели на лавке, тихо смеялись, обнимались. А дед Игнат стоял в стороне и держал на верёвке что-то непонятное.
Но Лёля и не смотрела, что там держит дед Игнат. Она кинулась к маме, обняла её, прижалась к ней. И долго-долго так сидела, уткнувшись носом в мамино плечо.
И тут снова послышался этот странный звук, вроде как плач, да только нерусский.
— Посмотри, Лелесь, кого я привезла, — сказала мама.
Лёля оглянулась и охнула.
Небольшой серый чёртик стоял на полу и блистал золотыми глазами. Над горящими глазами острые и кривые торчали рога, кривились длинные губы, и бородка жёлтая тряслась под губами.
— Нечистый?
— Да что ты, — засмеялась мама. — Это — Катька.
Тут Катька дёрнулась, натянула верёвку и нацелила рога прямо на Лёлю.
«Мнэ-э-э!» — закричала она.
— Это коза, — объясняла мама. — Катька. Понимаешь — коза! Ну вроде как маленькая коровка.
Лёля не знала, что такое коза. В Полыновке не держали коз, а только коров и овец. Полыновцы думали, что коза уж больно на чёрта похожа.
— Козье молоко очень полезно, — рассказывала мама. — Умные врачи велели мне его пить. И тебе, Лелесь, надо будет пить Катькино молоко. Согласна?
Лёля кивнула. Она была рада, что мама вернулась. Тут уж что угодно выпьешь, лишь бы мама дома была.
Лёлю снова уложили в постель. Но она всё ворочалась, всё думала о том, что наконец-то мама вернулась, и ещё она думала о чёртовой козе Катьке. Вот ведь рогатое чудовище! Наверно, все смеяться будут. Что там ни говори, а уж больно на чёрта похожа.
Лёля всё ворочалась, а мама с Дуней шептались, и странные слова доносились до Лели:
— Перемены… перемены… ожидаются перемены… это всё «волчки»…
— Ну что там за перемены? — спросила наконец Лёля, — где «волчки»?
— Спи, — подошла к ней мама. — Спи.
Но Лёле никак не спалось.
Мама вернулась в сторожку и снова потихоньку рассказывала Дуне новости из далёкого города Пензы, и опять доносилось:
— Перемены… во всей стране… перемены.
А издалека, из чулана, слышался странный плачущий голос козы Катьки.
Лёля ворочалась и вздыхала, ей тоже хотелось узнать новости из далёкого города Пензы, и наконец пришёл к ней дед Игнат.
Покашливая, присел он рядом с Лёлей.
— С козой приехали, — ворчал он, — на кой нам пёс коза? Сена теперь надо… отрубей…
Так ворчал дед Игнат, и понемногу, слово за слово, из ворчанья появилась сказка. Сказка про козла, про Катькиного брата.
Сказка деда Игната про козла Козьму Микитича
В одной деревне жил ленивый мужичок.
Не было у него никакой скотины, а только козёл да баран.
Поленился мужичок накосить летом сена, а тут и зима пришла — нечего есть и козлу и барану.
Стали козёл да баран на весь двор реветь:
— Покорми нас, хозяин!
Рассердился ленивый мужичок, схватил кнут и давай стегать козла да барана:
— Вот вам сено! Вот вам отруби!
— Делать нечего, — сказал потом козёл. — Надо нам в лес убегать. Давай убежим в лес. Найдём там стог сена и станем жить.
— Давай убегать, брат Козьма Микитич, — баран говорит. — Хуже нам не будет.
Вот сговорились они. Козёл пошёл в дом и стащил у хозяина ружьё, заряженное пулями, а баран пустой мешок из сеней уволок.
И вот идут путём-дорогою. Козёл ружьё несёт, баран пустой мешок за собою тащит.
Вдруг видят — лежит на дороге волчья голова.
— Брат баран, — указал Козьма Микитич, — возьми эту голову да и сунь в мешок.
— А на кой нам пёс волчья голова, Козьма Микитич? — баран говорит. — И так идти тяжело.
— Возьми голову, брат баран. Придём на место — студень сварим.
— На кой нам пёс студень? — баран ворчит. — Нам бы сенца клок.
Но всё-таки послушался козла, взял волчью голову и в мешок положил. Шли они, шли путём-дорогою, и дорога-путь нырнула вдруг в лес.
— Холодает, Козьма Микитич, — баран говорит. — Хвост у меня иззяб.
— А вон, смотри-ка, огонёк в стороне. Пойдём к огню, согреемся.
И пошли прямо на огонь.
Глядь — волки! Сидят у костра, греются!
Семь волков-бездельников — семеро брательников.
— Ну, брат Козьма Микитич, — шепчет баран, — нам теперя крышка!
— Не робей, брат Баран Борисыч, а делай, как я велю.
Тут козёл подошёл к волкам:
— Здорово, ребята!
— Здравствуйте, Козьма Микитич, — скромно ответили волки.
— Ну вы чего тут расселись-то? — козёл говорит. — Замёрзли, что ли?
— Греемся…
— Ну-ну, — сказал козёл, — конечно… холодает… Это, Баран Борисыч, чего у тебя там в мешке-то? Давай-ка сюда! Надо нам студень сварить. Главная забота против холоду — это чтоб не замёрзнуть с голоду. Тащи, короче.
Смотрят волки на козла да на барана и думают: «Вот он, ужин-то!»
— Подвинься-ка! — сказал козёл старшему брательнику. — Расселся тут. Дай-ка и мне к огню пригреться, копыта свои старые потомить… Ну, ты чего там, Баран Борисыч, доставай-ка из мешка волчью голову. Да только смотри, выбирай, чтоб старый волк был, чтоб студень вышел понаваристей.
Баран вынул из мешка волчью голову и подал козлу.
— Вот тут есть какая-то, — сказал он и закашлялся. — Не знаю, сгодится ли, Козьма Микитич?
— Не та, — сказал козёл. — Там, в мешке, есть другая голова, позубастее! Тащи её!
Баран стал копаться в мешке. Копался, копался и снова тащит ту самую голову.
— Эх, Баран Борисыч! — вздохнул козёл. — Ты и вправду баран. Опять не та. Посмотри на самом низу которая лежит. Ту мне надобно.
— Да пёс его знает, — сказал баран. — Настригли тут разных голов, а мне разбирайся!
Покопался он в мешке и снова несёт ту же самую голову.
— О! — сказал козёл. — Во! Она! Она! Хорошая! Ха-ха — ушки-то ушки! Самый раз на студень! Сейчас заварим!
— А что, ребята, — говорит волкам, — нет ли у вас котелка такого или ведра недырявого?
Перепугались волки.
«Ну, — думают, ужас-то какой! Целый мешок волчьих голов настригли! Надо нам тягу давать!»
— Есть, есть у нас ведёрко, Козьма Микитич, — брательник старший говорит. — Оно там… под гнилой черёмухой. Сейчас, сейчас принесём! Эй, Митька, Вавилка! Бегите за ведёрком! Сашка, Аркашка! Давайте за водой! Мишка! Никишка! Беги за дровами! А я за вами приглядывать побегу!
Повскакивали волки, побежали со всех ног. Бегут, бегут, задыхаются, глаза выпучили, а навстречу — медведь:
— Вы куда? Взбесились, что ли? Куда вас пёс несёт?
— Ну, Михал Ваныч, беда! Пришёл к нам козёл… Ну, это… Микитич. А с ним баран. Целый мешок волчьих голов притащили. Мы и убоялись… бежим теперя.
— Эх, дураки вы всё-таки, — сказал медведь. — Козла убоялись. Да Барана Борисыча! Пошли назад — ужинать пора!
Тут козёл увидел, что волки назад идут, да с Михал Ванычем, и говорит:
— Лезь, Борисыч, на этот дуб, да повыше забирайся! А я следом полезу. Где ружьё-то?
Брат баран полез на дуб, да не может залезть. Кое-как за нижний сук ногами зацепился, висит. А козёл изловчился — повыше вспрыгнул.
— И где козёл? — медведь говорит. — И где Борисыч?
— Не знаем, батюшка Михал Ваныч, только что тут сидели!
— М-да… — сказал медведь, — придётся гадать. Меня тут одна бабка гадать научила. По желудям. Наберите-ка, ребята, желудей, я по ним гадать стану, где козёл, а где баран. Жёлуди не соврут. Точно покажут.
Вот волки пошли к дубу, на котором висели козёл да баран.
— Козьма Микитич, — шепчет баран, — упаду, ей-богу, упаду, мочи нет, копытам больно.