Вот она — пляска Серой Смерти!
Сто шагов до становища показались длинной дорогой. Гай тащился, неся на голове и плечах невыносимый груз солнечных лучей. Подошвы горели. Молча подошли они к первому шалашу, разбитому в жидкой тени пальм. Слабый огонек тлел под ржавой консервной банкой, в которой варилась мутная похлебка. Оборванная женщина, сидя на корточках, терла горячим песком грудного младенца, отчаянно визжавшего не то от боли, не то от испуга.
— Купает ребенка, мсье, — пояснил капрал.
— А воды разве нет?
— Воды хватает только для питья. Каждый член семьи получает паек на день. Вода раздается всем, вплоть до ребят.
— А если кто-нибудь от жажды выпьет весь паек?
— Этого не бывает — здесь умеют ценить воду. С детства приучаются расходовать ее глотками.
— Ну, а если ребенок прольет свой паек?
— Невозможно, мсье.
— Полноте, Сайд, ребенок всегда останется ребенком.
— Не здесь, мсье.
— Так может же лопнуть кувшин?
— Его владелец останется без воды.
— Даже если он ребенок? И никто ему не одолжит воды? Капрал пожал плечами.
— Гм, что значит — «одолжить свою воду»? Я не понимаю! — тихо сказал он.
Женщина терла младенца, не поднимая головы.
— Спросите, как зовут девочку?
Сайд перевел вопрос. Мать, не отвечая, продолжала заниматься ребенком. Тогда капрал слегка тронул ее носком сапога и грубо повторил вопрос. Женщина подобрала под себя ребенка, втянула голову в плечи и замерла.
— Что она — глухая, что ли?
— Боится.
— Чего ей бояться?
Сайд неопределенно повел в воздухе рукой, но ничего не ответил. Они побрели дальше. Там и сям сидели или лежали люди — одни лениво отмахивались от мух, другие играли в кости, но вяло, словно нехотя. Только у одной палатки группа мужчин, громко ругаясь, чинила сбрую. Гай подошел ближе, надеясь увидеть оригинальные изделия. Напрасно — сбруя была армейская.
— Наш каптер дает из крепости, — пояснил Сайд.
Люди были одеты в рваное армейское тряпье — кто в рубашку, кто в трусы. На одной лохматой голове торчала засаленная фетровая шляпа с дырявыми полями.
— Странно… Не видно ни бурнусов, ни тюрбанов!
— Да, заснять здесь нечего. Одна рвань. Приезжие господа ругаются. В Париже все красивее, правда, мсье?
— Почему они не носят своих национальных костюмов?
— Откуда же их взять? Раньше туземцы сами обслуживали себя: ткани шли из Египта и Судана в обмен на гвинейское золото, шкуры и слоновую кость. Здесь, в Сахаре, население жило с перевозок: на караванных путях кипела большая торговля— она кормила и мегаристов, и воинов-охранников, и проводников, и поставщиков воды, пищи и приюта. Всем хватало работы, люди были нужны и поэтому жили сытно. Хорошо жили, весело! А теперь грузы идут на машинах, услуги туземцев никому не требуются. Сахара пустеет. Эти бездельники и оборванцы — лишние люди… Только мешают…
— Гм… Мешают… Однако они у себя дома!
— Считайте как хотите, мсье. Я полагаю, что у них и дома теперь нет. Был, да весь развалился. Здесь процветали ремесла— производили оружие, обувь и кожи, даже ювелирные изделия. А теперь предметы обихода делать невыгодно — дешевле купить фабричные. А на безделушки денег нет. С этим все кончено, мсье.
— Однако же и покупной одежды не видно.
— Да, конечно, заработка не хватает… Приходится жить подаянием. Мы бросаем, они подбирают.
Гай бродил между шатрами. Всюду то же — нищета, молчание, серая пыль. «Вот тебе и сахарская экзотика, черт ее подери! Сахара — без экзотики!»
— Где же вода? — повернулся он к Сайду.
— Да ведь я доложил, мсье: каждый член семьи…
— Не то, Сайд, где источник?
— В крепости, мсье. Гай остановился.
— Как в крепости?
— Очень просто: оставить его снаружи, здесь наберется много всякого сброда. Источник у нас. Есть чистый бассейн, все как следует. Koгда он наполняется, мы подаем воду сюда по утрам.
— А если останется лишняя вода? Где же озеро или хоть лужа? Ведь растут же здесь пальмы — значит, в почве есть влага.
— Да, она проходит под землей с гор и после дождей. Отсюда и пальмы. Когда остается вода сверх нужды в крепости и пайка дуара, ее спускают в землю.
Они помолчали. Гай зажег сигарету и бросил ее — рот высох, курить было невозможно.
— Заглянуть в шатер можно?
— Почему же нет? Никто не возразит ни слова.
— Да, это верно…
Они подошли к шатру. Капрал откинул ногой дырявую полу. Пахнуло потом и гнилью. Гай отвернулся. Сайд изобразил на лице заботливую улыбку.
— Скверно пахнет, мсье. Туземцы моются только песком. Тело песок чистит неплохо, но голову… Представьте себе женщин, мсье. Ведь тут бывали и роды, и они обошлись без капли воды для матери и ребенка! Скверная жизнь!
Запах гнили назойливо щекотал ноздри. Казалось, среди шатров и пальм неподвижно повисло зловонное облако. Посетители в нерешительности остановились, не зная что делать.
— Я покажу вам, мсье, раздачу воды. Это вас рассмешит — представление, да и только!
Сайд подошел к стене ксара и что-то крикнул часовому по-арабски, махнув рукой в сторону Гая. Часовой передал распоряжение во двор, и вдруг из отверстия трубы, проведенной из крепости наружу, хлынула струя кристально чистой воды и расплылась по раскаленному песку. Надо полагать, что население исподтишка наблюдало за пришельцами, тем более что громкий приказ был, конечно, услышан и понят людьми в дуаре. Но сценический эффект превзошел ожидания: все бросились к воде с кувшинами в руках — заковыляли старики, и с визгом пронеслись голые дети, а взрослые, не понимая, что означает неурочная раздача, и возбужденно разговаривая, обошли стороной и тоже собрались у трубы. Душный смрад пополз по пальмовой роще, и вот эта странная толпа выстроилась, смолкла и подняла головы к вышке. Часовой снова крикнул.
Длинная очередь ожидающих судорожно качнулась вперед, и первый из туземцев, тощий молодой парень в дырявом легионерском шлеме, но совершенно голый, шагнул к струе и протянул свой кувшин.
— Куда лезешь, животное! — по-французски закричал Сайд. — Не видишь, что до тебя здесь есть кому напиться. Назад! — И, меняя тон, он потянул цепочку и почтительно сказал собаке — Проходите, мсье Пиф, проходи, мой миленький, ты уж и так еле живой.
Ошалелый от зноя Пиф заковылял к воде, еле волоча щегольские сапожки. Он дышал с трудом, длинный сухой язык болтался до земли. Пес стряхивался и снова лез под струю, а люди, серьезные, неподвижные, молча ждали. Их лица не выражали ничего, лишь на длинных тощих шеях то здесь, то там было видно движение судорожного глотка да один-два человека переступали с ноги на ногу. Но глаза… Гай впервые присмотрелся и увидел глаза арабов и вдруг неожиданно для себя понял их странное выражение: они кричали о ненависти! Гай вздрогнул и попятился… Да, его ненавидели! Все арабы, начиная от грузчика в алжирском порту, продолжая тихими молчаливыми рабочими у заднего подъезда гостиницы и кончая вот этими людьми — тоже тихими и незаметными. Их опаленные губы были плотно сжаты, но глаза, красные от жары пустыни, кричали о ненависти! Гай опустил голову и замер. Было удивительно тихо, только в давящем безмолвии слышался звук падающей воды и счастливое ворчание собаки. Наконец Пиф кончил. Все вздохнули, и раздача воды началась. Каждый жадно допивал остатки старого запаса, с деланной неловкостью стараясь возможно дольше подержать пальцы в холодной воде, набирал «с верхом», капля в каплю, затем отступал на шаг, вытягивая губы, осторожно отхлебывал, не роняя ни капли, и потом молча отходил в сторону, растирая лицо влажными прохладными ладонями. Скоро прошли все до одного, и воду закрыли, но Гай понял, что никогда не забудет ту потрясающую сцену: пылающую зноем пустыню, покрытые пылью чахлые пальмы, шалаши и навесы из тряпья и сухих ветвей, горстку тощих людей и — воду, воду, блестящую, сверкающую, кристально чистую, холодную, как лед. Разговоры стихли, ни одна рука не поднялась отогнать назойливых мух… Все окаменели. На изможденных лицах не было ни возмущения, ни озлобления, ни страдания, только одно сосредоточенное внимание. Не отрываясь, не мигая, не дыша, люди стояли и смотрели… Потом струя стала ослабевать, упало несколько капель — и все.
Представление окончилось. Гай опять увидел судорожное движение глотка, люди тяжело перевели дух и вдруг очнулись: с гиком и смехом все бросились к мокрому песку. Минуту в свалке каждый старался схватить горсть и провести холодной влагой по лицу и груди. Но песок был сразу взрыхлен и высушен зноем пустыни. Еще минута — и люди разбрелись по шалашам…
Гай и Сайд вышли на край становища. Каменистая долина искрилась и пылала.
— А это что? — указал Гай на остатки каких-то стен. — Разве крепость раньше стояла в этом месте?
— Нет, мсье, здесь находились постройки туземцев.
— Какие постройки?
— Ведь тут скрещиваются два больших караванных пути. Место было людное, торговое. То, что вы изволили заметить, — фундаменты домов.
— Куда же делись дома? Почему их нет?
— Я уже докладывал…
— Да, да, все ясно.
Они подошли ближе. Часть стен была сложена из глиняных кирпичей, часть вылеплена прямо из глины. Ни травинки, ни обломка дерева, ничего.
Горячие камни. Прах.
Желая определить размеры дома, Гай вошел в лабиринт развалин и начал шагами обмеривать фундамент. Потом остановился, пораженный неожиданным зрелищем.
На груде раскаленных красных камней сидел человек. Сквозь дыры халата светилось измученное тело — скелет, обтянутый темной, точно обугленной, кожей. Подобрав под себя грязные босые ноги и закрыв слезящиеся глаза, он обеими руками держал пыльную серую палку — высушенную солнцем змею — и медленно грыз ее. Он был красно-серым от пыли, крупные капли пота оставляли темные полосы на его опаленной коже. Заметив чужих, он замер, не выпуская добычи из серых, запекшихся губ.
— Что он тут делает?
— Кушает, мсье.
— На таком солнцепеке? — Наверное, спрятался.
— Зачем?
— Боится, что отнимут. Старик. Пожрет и выйдет к своим.
Стоя посреди комнаты, Гай не спеша обтирался холодной водой. Вдруг из растворенных окон послышалась резкая, захлебывающаяся дробь пулеметных очередей: тра-та-та-та… тра-та-та-та… Наспех одевшись, он выскочил во двор.
На плацу оживление. Солдаты тащат пулеметы, патронные ящики, ведут верблюдов.
— Что такое?!
Гай побежал к домику лейтенанта. Д'Антрэг был на веранде, в походной форме.
— В чем дело? — Готовимся в поход. Сейчас вернется взвод младшего лейтенанта Роэля, и на смену отправлюсь я.
— А стрельба?
— Проверяют… Да что вы так взволновались? Садитесь сюда. Диула! Еще один прибор!
Неожиданно раздался протяжный крик: «Поднимайсь! Выходи!» Заорали грубые голоса. Слышался топот сапог.
— Мой лейтенант, все готово.
Сиф молодцевато взял под козырек. Его широкое брюхо подтянуто, свиные глазки весело блестят. Д'Антрэг поднялся. Молча пожал Гаю руку.
— Ну, что же? Кажется, можно идти…
Справа от ворот выстроился с оружием в руках отдыхавший взвод — теперь он начинал караульную службу в крепости. Напротив, в полном походном снаряжении, с верблюдами, груженными оружием, провиантом и водой, стоял взвод, уходящий в пустыню. Солдаты молчали, их лица закрытые шлемами и синими очками, казались безжизненными, как маски. Солнце опускалось. Во дворе уже легли синие тени. Наступила глубокая тишина.
— Идут! — раздался громкий крик часового с вышки. Ворота со скрипом распахнули, стала видна пылающая, как костер, пустыня.
— Смирррно! Слушай, на караул!
Послышался топот, нестройный гул шагов, звяканье железа, и в ту же минуту, словно выплюнутый окровавленной пастью пустыни, в воротах показался первый солдат.
Это было удивительное зрелище: стройные ряды бойцов отдавали честь своим товарищам — шедшие туда приветствовали возвратившихся оттуда.
Солдат в воротах был страшен: мундир расстегнут, грудь обнажена, шлем он нес в руках, темные очки болтались на шее. Потная кожа, слипшиеся волосы, разорванная одежда и оружие — все было покрыто пылью до такой степени, что фигура казалась вылепленной из раскаленной глины. Только два круга там, где были очки, остались белыми и теперь страшно зияли на грязном лице, искаженном смертельной усталостью. Покачиваясь, словно пьяный, солдат шел по широкому проходу между выстроенными взводами — в мертвой тишине слышалось его сиплое дыхание. Дойдя до мачты с флагом, он тяжело повалился на землю.
А между тем в ворота входили все новые серые люди, истерзанные и безликие: кто до пояса голый, кто босой, кто с оторванными рукавами. Два солдата тащили под руки третьего; согнутая фигура ковыляла, опираясь на самодельный костыль… Офицер вел солдата с повязанной головой, на спине у него широкие черные подтеки запекшейся крови… Не произнося ни слова, как привидения, проплывали они мимо, чтобы повалиться на плацу. Едва передвигая ноги и опустив головы, брели верблюды. Взвод прошел, но гарнизон все еще стоял, не шевелясь, и обнаженная сабля лейтенанта опущена к земле в знак почета — ожидают отставших… Притащились еще две-три измученных тени…
— Все! — кричит часовой с вышки.
Пауза.
Потом звонко заиграла труба, и барабанщик забил походную дробь. Лейтенант отстегнул саблю и передал ее денщику, подтянул ремни на груди, поднял руку. Началось движение, топот. Новый взвод с развернутым флажком выступил в пустыню навстречу подстерегающей его Серой Смерти!
Глава 5. Чудо пустыни
С каждым поворотом упорно подымавшейся дороги горизонт расширялся, и новые горы вставали рядом с маленьким отрядом, дикие и страшные, с раскаленными добела, упирающимися в небо зубьями, с основаниями, уходящими в глубокие пропасти, подернутые горячей серой мглой.
«Здесь земля в предсмертных корчах вцепилась в небо острыми пальцами и замерла навеки, — подумал Гай, переводя дыхание. — Ничего не может быть фантастичнее этого зрелища». С новым поворотом дороги он опять увидел нагромождение скал и отвесных стен, крутые насыпи щебня и глубокий провалы, покрытые по склонам тончайшей пылью, похожей на пепел или золу.
— Да что же это такое?! — воскликнул Гай. — Ведь мне приходилось бывать и в Альпах и в Кордильерах — и нигде нет ничего подобного: всюду горы как горы — внизу лесистые склоны, повыше — пышные луга, а на вершине — белая шапка вечных снегов. Сколько красок! Сколько оживления! А здесь мы как будто на луне, среди ландшафта, порожденного грандиозным взрывом. Какая страшная картина разрушения!.. Недаром старинные арабские писатели называли Хоггар Страной Ужаса!
— Это впечатление объясняется двумя причинами, — любезно вставил шедший позади Лоренцо. — Во-первых, глаз чувствует отсутствие растительности: мы привыкли к яркой зелени наших гор, а тут бьют в глаза все оттенки тюремного серого цвета. Во-вторых, обнаженный камень накаляется днем и остывает ночью — разница температуры поверхностей за сутки колеблется от 70° до нуля и даже ниже. Потому-то здесь и происходит беспрерывное и быстрое разрушение минеральных пород, создающее поразительную вычурность рельефа. Обратите внимание, со времени нашего выхода из крепости прошло часа три-четыре, а уже прогремело четыре обвала; едва начнется вечернее похолодание, как в горах открывается этакая канонада! А виновники? Все те же — тропики и Сахара. Ведь мы с вами сейчас пересекаем географический тропик Рака, и температурный экватор из-за Сахары делает крюк на север: он проходит около озера Чад, где вы скоро будете. В Конго, на географическом экваторе, будет заметно прохладнее. Странно, правда? Здесь столько удивительного! В Сахаре, представьте себе, вас подстерегают две опасности: простудиться в этой раскаленной печке и умереть от воспаления легких или утонуть — да, да, утонуть! В царстве безводия и вечной жажды!
Лоренцо посмотрел на озадаченного Гая, и оба расхохотались.
— Ну, первое я еще понимаю — вы говорите о холодных ночах. Доктор Паскье в Туггурте предупреждал меня и советовал не забыть шерстяное белье и одеяло. Но второе — это уже совсем непостижимо! Откуда же здесь реки? Я пока что их не встречал!
Лоренцо указал флягой вниз, в ущелье.
— Они сами могут встретить вас вот здесь, в ущелье, по которому вы идете. Раза два в год над Сахарой проносятся фантастические ливни — море воды, низвергающейся с неба. Подчеркиваю — не льющейся, а именно низвергающейся! Гроза и ливень налетают внезапно и длятся недолго, но количество выпавших осадков — потрясающе. Каменистый грунт не может быстро впитать влагу, и вода диким потоком несется вниз по естественным стокам. Эти временные русла здесь называют уэдами, они удобны для поездок в горы, и мы сейчас продвигаемся как раз по такому уэду. Налетит дождь — и наш маленький караван после многочасового подъема за несколько минут спустится вниз, обратно в долину, но уже в качестве сахарских утопленников!