Все так и вышло. Затянувшись, Семен похвалил махорку, заметив при этом, что Егор, наверное, подсыпает в нее самосад, а потом сказал:
— Ружьишком не хочешь побаловаться? А то давай с нами?
Ишь ты, подумал Егор, ружьишком побаловаться! Сказал бы уж прямо: помоги, Егор, сам знаешь, облава — это тебе не фунт изюма, пока стаю обложишь, семь потов сойдет. А у меня мужики-то немолодые, с ними и до весны проканителишься.
Что правда, то правда, охотники у Семена были никудышные. По дичи еще куда ни шло, а за волками — тут и силу надо иметь, и дыхание. А главное — знать волков-то. Без этого как ты их обложишь? Ну, допустим, обрежешь круг, а в нем, оказывается, пусто, никого. А почему? Да потому что круто обрезал, слишком близко подошел к лежке, вот и спугнул. А широко взять — тоже не сахар. Чем шире круг, тем больше людей надо, иначе нельзя. Иначе расставишь стрелков по номерам, а между ними такие прорехи, что в них не то что волк — медведь пролезет.
— Ну так как? — спросил Семен.
— Нет, — ответил Егор. — Не пойду. Я свое отохотился.
— Да брось ты! Неужто не надоело у Гошки молотком махать? А я, между нами говоря, надежду на тебя имел. Думал, согласишься по старой памяти.
— Не проси, Семен. В другой раз помог бы, а нынче нег.
— Ну как знаешь. Обойдемся и без тебя. Я, если хочешь, стаю-то уже подсмотрел.
— Это где же? — спросил Егор, надеясь, что Семен укажет ему совсем не то место, о котором он думает.
— А на болоте. Ничего стая-то. Волков пять, не мене. Наследили столько, что и не разберешься. Ничего, до всех доберемся, никуда не уйдут.
Все было правильно, стая была его, и теперь, когда над ней нависла опасность уничтожения, Егору оставалось надеяться лишь на ум и сметку волчицы. Уж кто-кто, а эта битая-перебитая как-нибудь, да вывернется, думал он.
В деревне только и разговоров было, что об облаве. Раньше об этом никто и не думал, охотятся охотники, и пусть себе охотятся, а теперь все как сговорились, передавая из дома в дом слухи о приготовлениях.
В чем тут причина — над этим не надо было ломать голову. Летняя потрава взбудоражила всю деревню. Четырнадцать овец зараз — такого не помнили даже старики, и сейчас все горели одним только желанием — чтобы охотники не упустили стаю. Многие вызывались идти в загонщики, а те, у кого были ружья, готовились стать стрелками.
Догадывались ли деревенские, чью стаю они собираются обкладывать, нет ли, но никто ни о какими расспросами к Егору не приставал. Должно быть, боялись, что получится, как с Петькой. Про свою стычку с ним Егор не сказал даже жене, но, как выяснилось, в деревне знали обо всем, и это, наверное, и удерживало любопытных от желания поговорить С Егором.
А пока суд да дело, у охотников ничего не клеилось. Они уже больше недели гонялись за стаей, но обложить ее никак не могли. Волки уходили из всех ловушек, и Егор не мог без смеха смотреть на то, как охотники каждый день, обвешанные катушками с тесьмой и флажками, тянутся ни свет ни заря к лесу, а под вечер приходят домой с пустыми руками. Грешно было радоваться, глядя на это, — четырнадцать-то овец волки положили не у чужого дяди, но Егор не мог ничего с собой поделать. И чем дольше тянулись неудачи у охотников, тем больше крепла у него уверенность в том, что волчица не дастся Семену и его людям. Может, они и убьют одного — другого волка из стаи, а волчица не дастся. Сам-то сколько с ней мучился, пока взял, а уж эти… Не по себе валят дерево.
Но среди этой грешной радости все чаще приходила тревожная мысль, что как бы после смеха не пришлось поплакать. Председатель-то не на шутку взялся за дело. Сказывают, даже отругал Семена, мол, валандаешься, а толку никакого. Да и не будет толку, видно же. Ну еще раз отругает, а дальше что?
А дальше то и случилось, чего Егор опасался: нагрянул председатель. Егор сидел за самоваром, когда увидел его в окошко. И хотя давно ждал этого, спервоначала чуть не свалял дурака — хотел спрятаться в другой комнате, а жене сказать, чтобы соврала, нету, дескать, Егора, ушел куда-то. Да, слава богу, опомнился и даже рассмеялся вслух, представив, какую дурость чуть не сморозил.
— Ты чего это? — спросила жена, которую удивила такая веселость Егора,
— Да так, смешное вспомнил. Иди лучше гостя встреть. Председатель не отказался попить чайку, спросил про жизнь, про дела, а потом сразу сказал:
— А я к тебе на поклон, Егор. Выручай. Замучился Семен в этой стаей. Каждый день бегает, язык высунув, а все попусту. Подсобил бы, а?
— Подсобил бы! А как подсоблять-то, Степаныч? Я тебе летом-то не сказал, а теперь куда уж деваться: мои это вол-Ки-то!
— А то я не знал! Ты думаешь, председатель у вас дурак, ничего не петрит? Да я как посмотрел тогда, как ты нос в сторону воротишь да в землю гладишь, так все и понял.
— Понял, а сам говоринь: подсоби. Я ведь их своими руками поил и кормил, а теперь стрелять?
— А что делать, Егор? Ей-богу, не хотел тебя трогать, думал, Семен сам управится, а вишь, что получается. Волчица твоя водит Семена за нос как хочет. Так можно всю зиму пробегать. Дорого встанет, Егор.
— Да не могу я, Степаныч, не могу! Если б не волчица, и разговоров бы не было, а волчицу не могу.
— Выходит, пусть и дальше овец режет? А платить за них кто будет? Ты, что ли? Я за те полтонны с колхозниками до сих пор не рассчитался. И так на трудодень с гулькин нос получают, а тут еще и волков корми из своего кармана! Ты все равно как маленький, Егор! — Председатель побарабанил пальцами по столу и сказал отчужденно, как никогда не говорил с Егором: — Ладно, от тебя толку, я вижу, не добьешься. Как был ты бык, так быком упрямым и остался. Не хочешь — не надо. На тебе свет клином не сошелся, найду других охотников, а волков мы все равно застрелим.
— Во-во, застрелим! Ты сейчас как тот, из райцентра. А кто мне про кровь говорил, что она, мол, у всех красная?
— Да что ты хрен с пальцем равняешь! — рассердился председатель. — Ну говорил. Так это вообще, а если тебя за горло берут, радоваться, что ли? Не дожили мы еще до этого, чтоб без крови-то.
— И не доживем. Говорят-то все правильно, а как яму другому выкопать — сразу и оправдание найдут.
— Не то говоришь, Егор, не то! Тебя послушать, так и жуликов и бандюг всяких надо по голове гладить. Вот опять же случай расскажу. На фронте был, в Белоруссии, в сорок четвертом году. Пошли мы в разведку, шесть человек. «Языка» надо было взять, хоть ты зарежься. Через фронт перебрались, вышли к какой-то деревеньке. Притаились, смотрим, есть там немцы или нету. Выяснили, что нету. Ну зашли в одну избу. А там две бабки и ребятишек куча. И что насторожило, смотрят на нас, как на врагов каких. Что за черт, думаем. Знаем же, как везде встречали, плакали от радости, а тут шарахаются. Стали спрашивать, что да почему. И что ты думаешь? Оказывается, ходят в деревню наши солдаты и отбирают у всех продукты. А у людей у самих есть нечего. Какие такие солдаты, спрашиваем, откуда? Никто не знает. Ходят, и все. Ну ладно, думаем. Потолковали между собой, как быть. У нас задание, «языка» надо взять, да разве оставишь все так? Решили узнать, что за солдаты. Сутки сидели в кустах за околицей, под вечер, глядим, идут. Двое. Солдаты как солдаты, в погонах, с автоматами. Ну подпустили поближе, а потом — хендэ хох. А они в нас из автоматов. Пашке Белову руку прострелили. Взяли мы их, конечно. Не таких брали. Раскололись они быстренько. Оказывается, дезертиры. В лесу в землянке жили. А жрать-то надо, вот деревенских и обирали. Расстреляли мы их тут же, у околицы. Ничего не побоялись, хотя за самосуд нас могли в трибунал упечь. Я к чему рассказал: кровь-то мы тогда тоже пролили, и не чужую, свою, да разве ж ото кровь, Егор?
— Ну ты и повернул, Степаныч!
— Я повернул! Это ты повернул. Мне никакой крови вовек бы не нужно, и волки твои не нужны. Пусть бы бегали, так они скотину ведь режут. Василий на днях сказал, у конюшни волчьи следы видел. Заберутся в конюшню, такого натворят, что и не расхлебаешься. Ладно, пойду я. Тебя, как вижу, не свернешь. Передумаешь, скажи мне или Семену. Прохлаждаться нам некогда, облаву так и так надо делать. Попрошу Андрея Вострецова из Новинок, чтоб помог. Не хуже тебя охотник.
— Не хуже, — согласился Егор.
— Да и добровольцы у нас есть. Сосед вон твой, и тот вызвался.
— Кто? — опешил Егор. — Петька?!
— Ну Петька, чего ты взбеленился?
— Погоди-погоди, Степаныч! — ухватил Егор за рукав вставшего председателя. — Это что ж, Петька на облаву пойдет?!
— А что тут такого, раз человек хочет?
— Не будет этого! — бледнея, сказал Егор. — Чтоб эта гнида охотилась за волчицей?! Не будет, я тебе говорю!
— Вон ты какой! Про кровь все твердишь, а сам так и дорываешься до крови-то. Что тебе Петька-то сделал, что ты аж побелел весь? Ну полаялись, слышал я, а ненавидеть-то за что?
— За что? А за что он волчицу отравил? Ты думаешь, чего она нынешней весной подыхала? Петька ей яду крысиного подкинул. Машу вон спроси, молоком отпаивали.
— Отпаивать-то отпаивали, а про яд первый раз слышу, — удивилась жена.
— Ясно, что первый! Не сказал я тогда тебе, а ведь Петька на огород приходил к нам, следы-то я его нашел. Он и сунул яду волчице.
— Да зачем ему это?
— А по злобянке. Что ты, Петьку не знаешь? Он и в район кляузу написал, а теперь, вишь ли, на охоту собрался.
— Ну, ты не очень-то расходись, — утихомирил Егора председатель. — Я ведь тоже про яд ничего не знал. Да-а, сосед у тебя, ничего не скажешь. А грозить все равно не надо. Это Петькино дело — идти на охоту или сначала у тебя разрешения спросить. Как захочет, так и будет, нам лишние руки на облаве во как нужны.
Не зная, как сдержать нахлынувшую злость, Егор встал и заходил по избе. Мысль о том, что Петька, этот сволочной и мелочный человек, из-за которого столько всего пережито, пойдет на облаву да вдруг еще и подстрелит волчицу — таким как раз и везет, — была Егору невыносима. Пусть бы застрелил кто угодно, только не Петька. Тогда хоть беги из деревни, потому что Петька ведь проходу не даст своими насмешками. А не сдержишься, ударишь, чего доброго, сгоряча — в милицию заявит, и посадят еще из-за такого гада. Нет уж, лучше своими руками все сделать.
— Ладно, — сказал Егор наконец. — Вот тебе мой сказ, Степаныч: Петькиного духу чтоб и близко на облаве не было, сам вместо него пойду. Но чур без ружья. Стрелять не буду. Помогу Семену выследить и обложить волков, а уж дальше как хотите.
— Идет, — согласился председатель. — Нам бы только стаю загнать, а стрелять мы и сами умеем…
Стаю обложили на глухом лесном острове. Сюда волки приходили на лежку, и здесь их наконец-то выследил Егор. Как выследил, только он и мог рассказать про то. Волчица, почуяв слежку, пускалась на разные хитрости и уловки, но Егор раз за разом отгадывал их и медленно, но верно шел за стаей по пятам.
Посторонний человек, поглядев в эти дни на Егора, подумал бы, что, видать, шибко любит этот молчаливый, обожженный морозом охотник деньги, если так надрывается из-за них. Другой и носа не высунул бы из дому в такой мороз, отсиделся бы, переждал, а этот как чугунный. Только одно и знает: чуть рассвело, а он уже в лес. Нужда, что ли, так заела?
Даже Семен, не говоря уж об остальной бригаде, не ожидал такой нещадности Егора к себе, а главное — отказа от всякой помощи.
— Чтобы в лес ни ногой, — предупредил Егор Семена в первый же день. — Когда надо будет, скажу.
Скажет так скажет, рассудили охотники. Мы люди не гордые, можем и подождать.
И верно рассудили. Никаких помощников себе Егор не хотел. Ко всем ревновал волчицу и слышать не желал, чтобы кто-то еще ее выслеживал. Выслеживали уже! Довыслеживались до того, что ходатая подослали — председателя. Скажи, мол, Егору, Степаныч, чтоб помог, замотались с этой проклятой стаей. Вот и пусть сидят дома, пока не свистну.
Но до этого «пока» пришлось дожидаться неделю. Чего только не делала волчица, по-разному изгалялась, чтобы сбить Егора с толку, — и кругами кружила, и на старые следы наводила, и на части разбивала стаю, да не помогло ничего. Егор поджимал и поджимал стаю, а когда следы привели к острову, понял: здесь. Только сюда и могли приходить волки на лежку, в этот отдаленный и тихий уголок. Тогда-то Егор и дал знать охотникам, и они, как частоколом, обнесли флажками участок, который он им показал.
На облаву выехали утром на двух санях. Народу набралось порядком, двенадцать человек — Семен со своими, Егор с председателем, да пятеро загонщиков. Лошади еле тянули, а когда свернули с дороги на целину, и вовсе стали, снег был по брюхо. Тогда все слезли с саней, оставили на них ружья с лыжами и гурьбой пошли впереди лошадей — торили дорогу. Так и добрались до места.
Волки вроде не должны были уйти сквозь флажки, однако Егор на всякий случай обошел их — нет ли выходного следа. Его не было, волки сидели внутри оклада, и теперь можно было бы плюнуть на остальное и уйти домой, но Егор решил досмотреть все до конца. Жила в душе тайная надежда, что, может быть, волчица и выкрутится. Это сейчас флажки пугают ее, а начнется стрельба — может и перемахнуть через них, и такое бывает. Когда до шкуры добираются, какие уж гут флажки. Ни о чем не думают, только б спастись.
И когда Семен развел своих по номерам, Егор встал за толстую елку неподалеку от одного из охотников. Со спины его прикрывали кусты, и он, утоптав снег под елкой, приготовился ждать.
День опять выдавался морозный, красный круг солнца просвечивал сквозь деревья, золотил заиндевелые ветки. Тишина стояла в лесу, казалось, нет в нем ни волков, ни людей, а только эти мохнатые ели и сосны да узорные, все в изморози, березы, что будто и не растут вовсе, а нарисованы. Сверху, чуть не задев, упала шишка, и Егор, задрав голову, увидел на ветке двух клестов. Словно и не замечая Егора, птицы шелушили своими кривыми клювами гроздь красноватых шишек. Да и сами клесты были красноватыми, а значит, самцами, и Егор подумал, что самки, наверное, уже сидят на яйцах. Птички-то всего ничего, а никаких морозов не боятся, в январе уже выводят птенцов. И как только не замерзают такие крохи?
Но вот в глубине леса стукнули, и Егор сразу забыл о клестах. Как ни слаб был донесшийся звук, Егор отличил его от обычных звуков леса и понял, что это пошли загонщики. Он представил, как они, рассыпавшись цепью, идут на своих широких лыжах и легонько постукивают палками по деревьям, приближаясь к тому месту, где стоят на номерах охотники. И, угадывая движение загонщиков, Егор вспомнил свой опор накануне облавы. Семен и остальные внушали загонщикам кричать сильнее и даже бить в тазы, чтобы согнать волков с лежки. Как будто для этого надо из пушки стрелять! Да волк тебя за километр услышит, только кашляни. А напугаешь всякими тазами, он и перемахнет через флажки. У того же Семена случалось. Егор мог бы и не вмешиваться в его распоряжения, пусть бы грохотали, а потом остались бы ни с чем, да злила глупость, и он сказал, что, если хотят разделаться с волками, так пусть слушают его, и наказал загонщикам гнать, как велит. И теперь они старались.
И другое представил Егор: как, услышав постукивания, сначала насторожились, а потом стронулись с места волки и пошли след в след за волчицей. А куда идти-то? Сзади загонщики, справа и слева флажки, а впереди охотники ждут не дождутся. Конечно, до выстрелов волчица попробует найти какую-нибудь лазейку, а как начнется пальба, волки кинутся врассыпную.
Тут уж каждый за себя будет, и Егор напряженно поглядывал по сторонам, стараясь угадать, в какой конец оклада подадутся волки. И когда справа бабахнул первый выстрел, он понял: началось!
Там же, справа, снова выстрелили, и тотчас закричал, заголосил раненый волк. Но бухнуло в третий раз, и крик оборвался. А выстрелы зачастили, как по цепочке приближаясь к тому месту, где стоял Егор. Стая шла справа, вдоль линии стрелков, которые, уже было ясно, не промахнулись, но уцелевшие волки должны были вот-вот появиться и здесь, на левой стороне оклада.
Егор посмотрел на ближайшего к нему охотника. Тот, выставив вперед левую ногу, держал двустволку перед собой, готовый выстрелить в любую секунду. Но, как и Егор, он ждал, что зверь появится справа, и смотрел только туда, а волк выскочил из кустов левее его, ближе к Егору. Весь как пружина, он на мгновение остановился, повернув голову туда, где трещали выстрелы, и Егор чуть не выбежал из-за елки: он узнал волчицу. Густой зимний мех изменил ее, но никакой мех не мог скрыть раскосость ее глаз и выражение взгляда, в котором, казалось, сквозила усмешка.