Целебес встретил меня угрозой. Туго завернул на крутые надбровья розовую кожу век, со шлепом вывернул наизнанку верхнюю губу, выставил напоказ острые длинные желтые клыки и впился в меня пристальным взглядом. Для большего устрашения он дернулся в мою сторону всем телом и ударил рукой по земле. Я протянула верительные грамоты — кисть винограда и грушу. Суматра в нерешительности оглянулась на Целебеса. Он рыкнул, опять ударил рукой по земле и судорожно зевнул, показывая в затянувшемся зевке огромную красную глотку — в точности, как это проделал на днях самец-гамадрил. Кожа на груди Целебеса побагровела.
«Лам-лам-лам-лам-лам-лам-лам...» — быстро-быстро залопотала Суматра и попыталась обыскать Целебесу гриву. Но тот огрызнулся и одним махом вскочил на полку.
Мрачный тип был этот Целебес. Позже я провела немало часов у вольеры гелад и редко видела его в добром расположении духа. Чаще он злобствовал, срывая ярость на Суматре. Почему он невзлюбил ее? Была она маленькая,
нежная, кроткая. Как бы ни огрызался Целебес, она всякий раз, выждав время, пыталась его обыскать, млела, когда он делал в ответ два-три небрежных обыскивающих движения, словно эхо, отзывалась на все его возгласы. Стоило Целебесу, придя в возбуждение, начать выводить свое утробное «ой-ой-ой-ой», как Суматра тут же откликалась: «Эва-эва-эва-эва». Приговаривала, будто успокаивала. Впрочем, и ее время от времени выводил из равновесия постоянный отказ Целебеса от ласк и дружбы. И тогда она гулко, с закрытым ртом и окаменевшей физиономией стучала зубами.
Особенно плохо приходилось Суматре, когда в клетку запускали Пеогелу — худую, голенастую, длинномордую самку — гибрид между гамадрилом и геладой. Целебес к ней явно благоволил. Делился фруктами. Милостиво позволял себя обыскивать — разбирать волоски на теле. Обыскивал ее сам. Этого было достаточно, чтобы Пеогела всячески притесняла Суматру. И все же не она была дамой сердца Целебеса.
В клетке по соседству жила пара свинохвостых макаков. Вечно взвинченный Нептун и тихая большеглазая его подруга Зулька. Зульке Целебес постоянно оказывал всяческие знаки внимания. Часто подходил к перегородке между вольерами и, шелестя языком, пытался обыскивать ее через ячейки сетки, ежесекундно был готов сразиться из-за нее с Нептуном, и оба они часто и подолгу проводили время в безмолвных, исполненных напряжения и злобы зевательных турнирах.
Напрасно мелодично лопотала Суматра, предлагая Целебесу обыскать его пышную гриву, напрасно Пеогела сердито занимала позицию между Целебесом и сидящей по ту сторону сетки Зулькой, напрасно метала в ее сторону грозные взгляды и пыталась отвлечь Целебеса. Его словно магнитом тянуло к Зульке. Иногда они усаживались друг против друга, подсовывали под разделяющую их сетку руки, сплетали их и надолго застывали голова к голове.
На просторной бетонированной площадке, всегда залитой солнцем, в клетках и вольерах жили макаки резусы, японский макак, краснолицый макак, зеленые мартышки, павианы анубисы, парочка гамадрилят-подростков, капуцины.
Макаки резусы жили небольшой семейкой. В семье было несколько детенышей, трогательных, круглоголовых, лопоухих, с большими выразительными глазами на морщинистых личиках. Они были ужасные попрошайки. Стоило подойти к вольере, и воздух тут же начинал звенеть от их голосов.
«Оуинк, оуинк, оуинк,— молили они. Казалось, что кто-то проводит ластиком по стеклу.— Оуинк, оуинк, оуинк...»
Малыши протягивали сквозь прутья решетки худенькие, костлявые пальчики и вопрошающе-печально заглядывали в глаза. Удержаться от того, чтобы не одарить их лакомством, было невозможно. Но стоило одному из них заполучить конфету — и куда девались печаль и уныние. Счастливый обладатель добычи, крепко зажав ее в кулаке, стремглав бросался в какой-нибудь дальний угол клетки. Вся орава за ним. Визг, писк, прыжки, немыслимые кульбиты... Малышу резусу ничего не стоит, прихватив конфету ногой, молнией пронестись по потолку клетки вниз головой, перепрыгнуть на жердочку, совершив полуметровый, а то и больше прыжок. Да еще при этом на лету умудриться перебросить добычу под мышку, из ноги в руку или из руки в ногу...
Взрослые макаки резвостью такой не отличались. Они были пугливы, настороженны и по самому незначительному поводу требовали у вожака защиты. Вожак — его звали Умник — отзывался мгновенно. В один прыжок он оказывался на переднем крае событий и бросал врагу — мнимому или настоящему — хриплый боевой клич: «Хр-р-р».
Краснолицый макак жил в одиночестве. Он был тих и печален. Все время сидел нахохлившись в углу клетки и не проявлял к окружающему никакого интереса. С ним пытался было установить дружбу японский макак, клетка которого была по соседству, да ничего у него не вышло.
Из всех обитателей обезьяньей площадки самыми симпатичными существами были, пожалуй, гамадрилята Вик и Аныб. Они жили в одной вольере и отличались большим сходством. Внешне. Отнюдь не в характерах.
Вик был веселый, компанейский малый. Все-то его интересовало, во все он совал свой длинный нос, со всеми пытался установить дружбу. С соседями справа и слева. С семьей сородичей, живших через дорогу,— с ними он устраивал регулярные переклички. С научными сотрудниками, проходившими мимо. Его все любили, и редко кто проходил, не наградив лакомством или не потрепав за любопытный нос.
Как-то я принесла малышам зеркало. Увидев собственное отражение, Вик потянулся к нему и дружелюбно залопотал: «Лам-лам-лам-лам-лам». Так обычно гамадрилы дают понять сородичу, что они не прочь подружиться. Надо было видеть, какая оторопь взяла Вика, когда он ткнулся носом в холодное стекло. Он заглядывал за зеркало, водил позади него рукой и все не мог взять в толк, где же он, этот сородич.
Аныб — полная противоположность Вику. Всего боялся, по любому поводу хныкал и, чуть что, бросался искать защиты у Вика, хотя были они ровесниками. Зеркала и незнакомого зверя в нем он испугался невероятно. Съежился, попятился, завопил не своим голосом, кинулся к Вику, крепко обхватил его и только тогда успокоился.
Зеленые мартышки напоминали мне мальчишек-сорванцов. Они гурьбой носились по вольере, быстрые, ловкие, любопытные, шумно откликались на все события и часто ссорились, ни во что не ставя своего вожака.
У зеленой мартышки элегантный вид. У нее черная мордашка, белые усы и баки, зеленая шапочка на голове. Плечи, спина и хвост зеленоватые, а брюшко светлое. Шерстка густая, короткая, мягкая. Величиной зеленая мартышка с крупную домашнюю кошку. Только хвост у нее подлиннее. Кстати, ни у одного вида мартышек нет цепкого хвоста. Висеть на хвостах могут только некоторые из американских обезьян. Мартышки — никогда.
Ближе всего к вольере зеленых красавиц стояла клетка с капуцинами. Мартышки не упускали возможность, привстав на ноги и вытянув шеи, заглянуть к соседям. Я разделяла их любопытство. Капуцины в Сухумском питомнике были тогда единственными представителями американских обезьян.
Кларик более всего любил ловить мух. У него была своя отработанная метода их ловли. Обычно Кларик взбирался на обрубок дерева в углу клетки, прикручивался к нему своим цепким хвостом и, присев на корточки, начинал то одной, то другой рукой подсекать надоедливых насекомых. Жертву он долго осматривал, потом аккуратненько, двумя пальчиками отрывал ей голову и отправлял в рот.
Клара была ленивица. Помню, когда я подошла к ним впервые, она лежала, развалясь, в тени и время от времени расслабленно шлепала ладошкой по луже рядом с поилкой. Проводив взглядом веер брызг, она облизывала мокрые пальцы и снова хлопала пятерней по луже.
Я нарушила идиллию. Новое лицо. Новый, слишком белый халат. А может, последняя капля, переполнившая чашу терпения,— сколько можно глазеть. Всех обитателей обезьяньей площадки показывали экскурсантам. Каждый день мимо обезьян проходили сотни людей. И хорошо, если бы проходили спокойно. А то почти каждый не удерживался от того, чтобы не подразнить животных. И вот, похоже, все раздражение, накопившееся у обезьян, рухнуло на меня.
Кларик отскочил в глубь клетки, припал на руки, пружинисто качнулся из стороны в сторону, угрожающе вытаращил глаза и выпрямил хвост трубой. Потом он сердито чирикнул, свернул хвост кольцом и бросился на сетку. Клара — за ним. Они висели на сетке напротив моего лица, потрясали ее руками и ногами, щерили зубы и сердито взмяукивали. Я не мешала им. В конце концов, каждый получил свое. Обезьяны разрядились, а я разглядела их как следует.
Капуцины — обезьяны не очень крупные. Сантиметров пятьдесят тельце вместе с головой. Почти такой же длины лохматый цепкий хвост. Весят они два-три килограмма. Самое приметное во внешности капуцина — подвижная темная шапочка на голове. Из-за нее обезьяны и получили свое название. Капуцины — это монахи ордена капуцинов.
Монахи обязательно носили грубые одеяния и непременно с капюшоном. Должно быть, человеку, давшему обезьянам это название, их черная шапочка на голове и черные потоки шерсти вдоль щек напоминали монашеский капюшон. У некоторых видов капуцинов шерсть на голове торчит двумя рожками. И потому другие натуралисты назвали капуцинов фавнами — в честь мифического лесного существа. Оба названия утвердились в науке. Кларик и Клара принадлежали к виду бурых черноголовых капуцинов, или фавнов.
Обезьяны быстро привыкли ко мне и только иногда в приступах раздражительности брызгали на меня водой, зачерпывая ее ладошкой из поилки. У Кларика были свои любимые развлечения. Зацепив хвостом миску, он часто таскал ее с грохотом за собой. Экскурсантов это веселило невообразимо. И мне иногда казалось, что Кларик проделывал свой номер специально, в расчете на публику.
Вот такой была эта компания, в которой много лет назад я начала изучать обезьян. Позже к ней добавились саймири, мандрил, мартышки гусары, бабуин, мартышка мона. Одно время в питомник завезли несколько шимпанзе. Жила здесь несколько лет пара гориллят. Коллекция обезьян при Сухумском питомнике дает хорошее представление о многообразии видов этих животных. И все же это лишь малая толика от общего числа видов огромного и многоликого племени обезьян.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мифы и легенды
Обезьяны известны людям давно. В первую очередь, тем народам, которые жили по соседству с местами обитания этих животных. Сходство обезьян с человеком привлекало внимание людей, вызывало любопытство, поражало, смешило, тревожило, внушало трепет. В Древней Индии и Древнем Египте, наверное, из-за этого сходства обезьян возвели в ранг божества.
Всякий, кто бывал в Ленинграде, не раз, должно быть, завороженно стоял перед сфинксами на набережной Невы. «Сфинкс из древних Фив в Египте перевезен в град святого Петра в 1832 году»,— высечено на цоколе каждого. В XXII—XX веках до нашей эры Фивы были столицей, а позже — крупным религиозным центром Древнего Египта. До сих пор здесь сохранились развалины грандиозных храмов. Один из них — заупокойный храм фараона Аменхотепа III, правившего Древним Египтом в XV веке до нашей эры. Археологи установили, что некогда от храма к Нилу тянулась аллея сфинксов. Среди статуй были и те, что украшают сейчас набережную Невы. Многие сфинксы из этой аллеи отдаленно напоминают павианов гамадрилов. И наверно, не случайно. Потому что сфинкса — духа-охранителя, воплощение власти фараона — обычно изображали в виде фантастического существа с телом льва и головой либо человека, либо священного животного. А павиан в Древнем Египте был священ. Он олицетворял Тота, бога луны и мудрости. В доме каждого египтянина обязательно хранилась каменная, бронзовая или деревянная фигурка Тота. Убийство павиана каралось смертью. Трупы умерших павианов бальзамировали и хоронили на особых кладбищах. И до нашего времени дошло много фигурок и рисунков, изображающих Тота. Найдено множество мумий обезьян. Богатые находки дали археологические раскопки в Фивах.
С древнейших времен в ранг священного животного возведена обезьяна в Индии. Примерно в IV веке до нашей эры сложил древний поэт сказание «Рамаяна» о героических подвигах отважного витязя Рамы. Он совершил их, чтобы освободить жену свою, синеглазую и лунноликую Ситу, похищенную десятиголовым свирепым людоедом-ракшасом Раваной. И ничего-то бы, похоже, у Рамы не получилось, не приди ему на помощь обезьяны. А было так.
...Через леса и горы, через реки и озера нес царь ракшасов Ситу, и некому было защитить прекрасную царевну Митхилы. Но вдруг заметила она, что стоят на вершине горы обезьяны, смотрят в небо и видят, как уносит ее Равана. Тогда бедная царевна оторвала шелковый лоскут от своего платья и бросила его вниз обезьянам. «Может быть,— подумала она,— обезьяны увидят Раму, отдадут клочок от моей одежды и расскажут ему обо всем?»
Долго искал Рама и его брат Лакшмана Ситу. И однажды они получили совет: «Ступайте к озеру Пампа. Там на горе Ришьямука живет могучий царь обезьян Сугрива. Идите, воины, к Сугриве. Он поможет вам отыскать Ситу». И в самом деле, оказывается, это Сугрива и его мудрый и верный советник Хануман видели, как Равана нес Ситу. Рама помог Сугриве победить его брата, за что царь обезьян повелел Хануману созвать всех обезьян, какие только водятся на земле, и разослать их в разные стороны на поиски Ситы. Шли обезьяны, шли и вышли на берег могучего океана. Где-то в океане, далеко, так что даже с берега не было видно, знали они, есть остров Ланка. На нем злобный Равана спрятал бедную Ситу. Но по морю обезьянам было не добраться до этого острова. И тогда спросили они друг друга: кто из них мог бы прыгнуть на Ланку. Одна обезьяна сказала, что может прыгнуть всего на десять йоджан, а другая сказала, что дальше двадцати ей не прыгнуть. Тогда, повествует легенда, сын обезьяны и ветра, быстрый и ловкий Хануман, изловчился, прыгнул, перелетел через океан и опустился на берег Ланки. Нашел он там Ситу, утешил ее, успокоил, сказал, что Рама идет ей на помощь, и тем же манером вернулся обратно. И двинулся Рама освобождать свою лунноликую Ситу. А за ним — несметное полчище обезьян и медведей. Потом была страшная битва с Раваной. И Рама победил — потому что ему помогли обезьяны. Освободил он свою ненаглядную Ситу, одарил Сугриву, Ханумана и прочих обезьян дорогими подарками и благополучно вернулся домой.
Давно минуло время, когда «Рамаяну» из уст в уста передавали друг другу поколения сказителей. Она переведена с древнего индийского языка — санскрита на многие языки мира. Ее читают, ею наслаждаются, ее исследуют. Исследуют философы, литературоведы, искусствоведы... А недавно вдруг заинтересовались приматологи — специалисты по обезьянам. В старинной легенде среди вымысла и нагромождения сказочных образов — какая легенда, порожденная фантазией народа, обойдется без них — ученые обнаружили россыпь тонких и точных наблюдений, касающихся обезьян.
Во-первых, сами сведения о том, что с незапамятных времен в Индии водятся обезьяны. Водятся в лесу. Валин — брат Сугривы, побежденный Рамой, говорит ему: «Я всего лишь обезьяна, которая живет в лесах и питается кореньями и плодами». Дальше. «Царь обезьян». Конечно, во многих сказках можно найти царя у животных. Царевна-лягушка, например. Но у обезьян, населяющих Юго-Восточную Азию и живущих стадами, действительно есть вожаки.